Особенности детско-родительских отношений как фактор формирования суицидального риска

Исследование проблемы суицидального поведения, междисциплинарной по своей сути, возможно лишь при условии признания того, что самоубийство является результатом воздействия множества социокультурных и психологических факторов, характеризующих пространство «общество — микросоциум — личность». Несмотря на «индивидуальность» суицидального акта, нельзя не принимать во внимание влияние на суицидальное поведение социальных факторов.

Комплекс эмпирических исследований социально-психологических факторов суицидального поведения, выполненных группой дипломников и аспирантов под руководством О.И. Ефимовой, был ориентирован на изучение особенностей системы близких отношений суицидента (М. Падун) и его ценностно-смысловой сферы (Е.В. Козицина, А. Бинеман), выявление эмпирических индикаторов успешности постсуицидального периода (И. Балдуева), атрибутивных процессов в сложной жизненной ситуации (И.В. Михайлова, А. Плохов) и социально-психологической компетентности (Н.В. Горбоконенко).

В данной статье мы хотим представить результаты исследования ряда факторов в структуре значимых отношений личности в детстве, взаимосвязанных с суицидальным поведением личности.

Социально-психологический пласт исследований (при традиционном понимании предмета социальной психологии) суицидального поведения касается в большей степени микросоциума, т.е. непосредственного окружения суицидента, чаще всего семьи. Еще З. Фрейд указывал, что «в психической жизни человека всегда присутствует «другой». Он, как правило, является образцом, объектом, помощником или противником, и поэтому психология личности с самого начала является одновременно также и психологией социальной (выделено нами) в этом расширенном, но вполне обоснованном смысле» [7]. Вместе с тем психологический анализ личности невозможен без анализа ее системы значимых отношений. Впервые данное понятие было введено в научный обиход американским психологом и психотерапевтом Г.С. Салливеном [6].

В Западной Европе и в США осуществлен ряд исследований семейных факторов суицида, среди которых отмечаются оскорбления ребенка в детстве, насилие, алкогольная и наркотическая зависимости, суицидальные попытки близких родственников [10]. Нарушенная семейная сплоченность, суровая и враждебная атмосфера в семье, уход из семьи отца, недостаток любящих, нежных отношений, слишком заботливая опека родителей, ранняя потеря родителей, особенно матери, развод или разъединение описываются как важнейшие факторы риска, предрасполагающие индивидуума к самоубийству [9].

Р. Голдней, сравнивая женщин, пытавшихся совершить самоубийство, с женщинами, никогда не делавшими этого, пришел к выводу, что первые чаще переживали смерть одного или обоих родителей, раздельное проживание или развод. Также для семей женщин-суицидентов в большей степени были присущи постоянные ссоры и разногласия родителей. Эти женщины воспринимали личность и поведение своих родителей более негативно, чем женщины из контрольной группы. Данные результаты могут означать, что нестабильность в семье в ранней стадии жизни даже больше, чем ранняя потеря, может быть связана с проявлением поведения самоубийства в зрелом возрасте. Факт потери в сознании склонного к самоубийству индивида только тогда начинает играть решающую негативную роль, когда накладывается на систему нестабильных, хаотичных и дезорганизованных семейных отношений, которая неспособна продуктивно и конструктивно противостоять кризису, усугубляемому какой-либо утратой [9].

Наше исследование проводилось в экспериментальной и контрольной группах (25 человек в каждой) в токсикологическом отделении Больницы скорой медицинской помощи. Контрольную группу составили испытуемые, имеющие низкие показатели по карте суицидального риска (адаптация «Методики диагностики суицидального риска», разработанной Американской психологической ассоциацией).

Одной из важных проблем избранной нами феноменологической парадигмы исследования является доказательство валидности, надежности и достоверности феноменологических методов. «Если в обычном психологическом исследовании валидность понимается как мера доверия к измеряющим инструментам, то в контексте феноменологического подхода выводы заслуживают доверия только потому, что аргумент в их поддержку достаточно убедителен. Исследователь должен доказать справедливость двух своих заключений: (а) перевод «сырых» данных в феноменологические психологические термины проведен корректно и (б) правильно проведен синтез значимых блоков в общее структурное описание изучаемого опыта» [4, с. 64–65].

Конечно же, учитывая общие требования, предъявляемые на сегодняшний день к психологическим исследованиям, мы не могли полностью отказаться от использования экспериментальной парадигмы. Вместе с тем психологи-гуманисты (Г. Олпорт, А. Маслоу, К. Роджерс) считали, что «изучение природы человека необходимо начинать с познания феноменологического и только затем надеть на себя ярмо объективных, экспериментальных и лабораторных методов» [2, с. 23]. Таким образом, методологический аспект нашей работы представляет собой своего рода «парадигмальный синтез»: на начальном этапе проводится исследование качественного плана с использованием глубинного интервью, а на следующем этапе, когда область изучаемых феноменов достаточно прояснена, применяется эмпирическое исследование с помощью стандартизированного интервью и диагностических методик.

В качестве метода анализа значимых переживаний, связанных с близкими отношениями на протяжении жизненного пути личности, мы использовали клиническое интервью. На наш взгляд, события, прожитые в жизни, а также связанные с ними переживания (особенно детские) во многом определяют стиль решения жизненных проблем в будущем. Более углубленное исследование этого предмета дал Адлер, который считает, что память человека удерживает те переживания, которые особенно значимы для его образа жизни. Основываясь на этом положении, Адлер сделал свой наиболее ценный вклад в психотерапевтический анализ — использование воспоминаний раннего детства как ключ к пониманию образа жизни человека [10, с. 72].

Во время клинической беседы испытуемым предлагалось самостоятельно разделить свой жизненный путь на этапы, вспомнить наиболее значимые переживания и события на каждом этапе и как можно подробнее описать их. На основании данных клинического интервью экспертами были выделены показатели, использованные в дальнейшем для составления вопросов стандартизированного интервью.

Для изучения личностных качеств родителей была предложена методика «Личностный дифференциал» (ЛД), которая была разработана сотрудниками психоневрологического института им. В.М. Бехтерева [5]. Для изучения особенностей структуры близких отношений в актуальной жизненной ситуации, в частности неосознаваемой сферы отношений суицидента был использован «Цветовой тест отношений», разработанный А. Эткиндом* [8].

Конечно, мы понимаем, что даже самые тяжелые условия семейного воспитания не детерминируют суицидальное поведение личности. Именно поэтому в клиническом интервью мы анализировали не только ситуацию раннего детства пациента, но и события и переживания на всем жизненном пути. Такая позиция кажется нам верной, ибо, по предположению Л.И. Анцыферовой, «возникающие в детстве нерациональные позиции, деформации характера, невротические симптомы станут тормозить самоактуализацию личности лишь в том случае, если растущий человек будет вновь попадать в ситуации, аналогичные пережитым в детстве и навязывающие ему неадекватные (но смягчающие тяжелые переживания) нерациональные формы поведения» [1, с. 15].

Данные, полученные нами в результате клинических бесед, позволили нам разделить испытуемых на две группы:

1. пациенты с ситуационными реакциями (молодые пациентки, совершившие суицидальные попытки после конфликтов в близком окружении);
2. пациенты с психогенными депрессиями (небольшая по численности группа состояла из пациентов, страдающих психогенными депрессиями, возникшими в результате психической травмы или длительно действующей психической травматизации — потеря значимого близкого, потеря места работы, низкий уровень доходов). В данной группе испытуемых при анализе значимых переживаний на протяжении жизненного пути были выделены две подгруппы:

   1. в первой подгруппе испытуемые оценивают свою родительскую семью как гарантию защищенности и понимания. До наступления психической травмы пациенты были до такой степени отгорожены от жизненных проблем своими близкими, что у них не сформировалась способность противостоять жизненным препятствиям. Как правило, в таких случаях не выявляется какой-то один психотравмирующий фактор, просто пациент «не выживает» при встрече с жестокой реальностью;
   2. во второй подгруппе пациенты отмечают в своей родительской семье атмосферу эмоционального отвержения, особенно со стороны матери. Сильная, авторитарная мать жестко контролировала «внешние» параметры жизни ребенка (школьные успехи, одежду, питание), не обращая внимания на его внутренний мир. Слабому, неактивному отцу было важнее завоевать одобрение со стороны матери, и проблемы ребенка его тоже мало интересовали. Как правило, сценарий взрослой жизни пациента строился по сценарию родительской семьи: неприятие жестким, отвергающим мужем и поиск его расположения, при этом наличие или отсутствие этого расположения определяло психологическое благополучие пациента.

Данные, полученные после проведения глубинных интервью с испытуемыми с ситуационными реакциями, позволили предположить, что на аутодеструктивное поведение таких пациентов наиболее влияет противоречивый стиль воспитания, который в наибольшей степени способствует развитию внутриличностных конфликтов у ребенка, ибо маленький ребенок не в силах понять, чем руководствуются родители в ситуациях, когда один из родителей разрешает что-либо, а другой одновременно запрещает, или когда один хвалит, а другой ругает и раздражается. Внутриличностный конфликт, образуемый в результате такого стиля воспитания, создает у человека своего рода ригидный паттерн реагирования в конфликтной ситуации, состоящий в дезорганизации конструктивных, созидающих сил личности, что зачастую и приводит к саморазрушению. Данные клинического интервью были подтверждены результатами эмпирического исследования, которые свидетельствует о том, что противоречивый стиль воспитания в родительской семье суицидентов встречается чаще, чем в контрольной группе (р меньше 0,01). В то же время у пациентов с психогенными депрессиями прежде всего отмечалось эмоциональное отвержение со стороны родителей. Анализ значимых переживаний на протяжении жизненного пути суицидентов позволил обнаружить некоторые закономерности в стиле лидерства в родительской семье: как правило, мать являлась лидером и в эмоциональной, и в деловой сферах, контролируя все сферы жизни семьи. Результаты клинического интервью свидетельствуют о негативных отношениях с отцом в детстве, во взрослом возрасте эти негативные отношения воспроизводятся в отношениях с мужчинами, которых многие пациентки оценивают как источник своих тяжелых переживаний и суицидального настроения. Был получен и несколько неожиданный результат: привязанность к матери в группе суицидентов была значительно выше, чем в контрольной группе. Данный феномен был истолкован как своего рода «слияние» с матерью, которое может привести во взрослой жизни к инфантильным реакциям на кризисные ситуации, дезорганизующим личность (различия между данными, полученными по экспериментальной и контрольной группам, статистически значимы).

В то же время анализ клинических интервью показал, что одним из особо значимых негативных видов переживаний детства у пациентов были жестокие наказания в семье. Однако по фактору наличия / отсутствия тяжелых наказаний в детстве значимых различий между выборками не обнаружено. На наш взгляд, доказательство данной взаимосвязи требует проверки на большей выборке испытуемых.

В целом, для суицидентов наиболее патогенной явилась тема отношений с родителями. Данные, полученные из бесед с пациентками, указывают на негативные отношения с отцом в детстве. Анализ значимых событий и переживаний в жизни пациентов показывает, что во взрослом возрасте эти негативные отношения воспроизводятся в отношениях с мужчинами, которых многие пациентки оценивают как источник своих тяжелых переживаний и суицидального настроения. Наряду с этим, эмпирические данные, полученные с помощью методики «Личностный дифференциал», свидетельствуют, что показатели по фактору «Оценка отца» в группе суицидентов ниже, чем в контрольной группе, с достоверной вероятностью 0,05. Тяжелые отношения с отцом у испытуемых-женщин, совершивших суицидальные попытки, можно интерпретировать в двух основных аспектах.

1. Согласно психодинамической концепции, первичная модель отношений женщины и мужчины закладывается в раннем детстве в отношениях маленькой девочки с отцом. Позже эта модель переносится на отношения с другими мужчинами, в частности с мужем (измены, отсутствие понимания, алкоголизм). Таким образом, отсутствие привязанности к отцу в детстве может привести к аутодеструкции при столкновении с проблемами в супружеских отношениях.
2. Любовь отца предполагает воспитание у личности определенных качеств, способствующих в будущем нормальной адаптации в микро- и макросоциме (ответственность за свои поступки, навыки взаимодействия с другими людьми). Несформированность у человека этих навыков, возникающая вследствие изоляции от отца или отвержения с его стороны, приводит к серьезным проблемам в значимом окружении человека.

В наших гипотезах не было предположений о значимых различиях по этому фактору между экспериментальной и контрольной группами, тем не менее, показатели по фактору «Оценка матери» в группе суицидентов значительно выше, чем в контрольной группе. Исходя из полученных результатов, можно предположить, что чрезмерная привязанность к матери в детстве снижает способность личности противостоять жизненным трудностям во взрослом возрасте, что может приводить к дезорганизации личности при столкновении с серьезными препятствиями в самостоятельной жизни.

По результатам исследования структуры значимых отношений было выявлено: в выборке суицидентов показатели неосознаваемого компонента отношений со значимыми близкими (величина вербально-цветового расхождения по ЦТО А. Эткинда*) выше, чем в контрольной группе (р меньше 0,01), что говорит о существовании неосознанного конфликта отношений в актуальной жизненной ситуации суицидента. Наиболее часто нам встречалась ситуация, при которой пациент вербально (то есть на осознанном уровне) отвергает кого-либо из близких, но при этом в цвете (на неосознанном уровне) демонстрирует привязанность к этому человеку. Во многих случаях при более глубоком анализе была выявлена неспособность пациентов открыто выражать свои чувства близким и, более того, боязнь признаться в своих чувствах самим себе.

Результаты нашего эмпирико-прикладного исследования показывают, что психологическая коррекция неосознаваемых конфликтов отношений пациента, обсуждение с ним особенностей значимых отношений в детстве и их влияния на актуальную конфликтную ситуацию ведут к улучшению психологического состояния личности, гармонизации отношений со значимыми близкими, что, в свою очередь, снижает суицидальный риск.

Библиографический список

1. Анцыферова Л.И. Способность личности к преодолению деформаций своего развития // Психологический журнал. – 1999. – №1. – С. 15–27.
2. Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. – М.: ЧеРо, 1997. – 344 с.
3. Ефимова О.И., Горбоконенко Н.В., Козицина Е.В. Социально-психологические аспекты гетеро- и аутоагрессии: новые грани исследования // Вестник РГНФ. – 2002. – №4. – С. 141–150.
4. Олишевский С.Е. Гуманистическая психология и феноменологический подход // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. – М.: Смысл, 1997. – 352 с.
5. Психологические тесты: альманах. – М., 1995. – 225 с.
6. Салливан Г.С. Интерперсональная теория в психиатрии. – СПб: Ювента, 1999. – 231 с.
7. Цапкин В.Н. Личность как группа – группа как личность // МПТЖ. – 1994. – №4. – С. 58–69.
8. Эткинд* А.М. Цветовой тест отношений. – СПб: Иматон, 1995. – 25 с.

Источник: Ефимова О.И. Особенности детско-родительских отношений как фактор формирования суицидального риска // Педагогика. Психология. Социальная работа. Ювенология. Социокинетика. 2012. №1. С. 181–184.

* Александр Маркович Эткинд признан иноагентом (27 сентября 2024 года его имя внесено в реестр иностранных агентов на сайте Министерства юстиции Российской Федерации). — прим. ред.