К завершению эпохи кризисного развития наук о психике

О пользе юбилеев

Традиция фокусирования внимания на юбилеях — «круглых» датах, отсчитывающих время от каких-либо важных событий, — бесспорно, наилучший способ сохранения исторической памяти. Но не только.

Отмечая юбилеи в сфере науки (открытия, публикации, знаковые события и проч.), мы, так или иначе, оцениваем интеллектуальный вклад этого события в развитие соответствующей научной отрасли, подводим итоги продвижения от исходного состояния к достигнутым рубежам, обозначаем перспективы проложенного пути. То есть — проводим инвентаризацию и систематизацию научных достижений, оценивая эти достижения «дистанционно» (с дистанции юбилейных дат), а значит, и более объективно. Что, конечно, чрезвычайно важно в случае науки, и особенно в отношении такого непростого сектора, как науки о психике.

Какие же знаковые события-юбилеи в сфере исследования психического поджидают нас на пороге второй четверти XXI века, и каким образом мы сможем достойно — иные превосходные эпитеты сюда пока что не вписываются — отмечать череду этих событий?

С нашей точки зрения, наиболее значимые из предстоящих юбилеев, имеющих прямое отношение к теме настоящей статьи, следующие.

В этом году исполнится 145 лет официально установленной даты образования научной психологии (это знаковое событие датируется 1879 годом, когда была открыта первая лаборатория экспериментальной психологии в Лейпциге под руководством Вильгельма Вундта). В этом же году мы отметим 135 лет первого издания фундаментального труда этого великого ученого «Система философии» (1889). А через два года исполнится 125 лет первого издания его же работы «Введение в философию» (1901). О значимости именно этих трудов В. Вундта по отношению к основной теме нашего материала мы поговорим чуть позже.

Через год исполняется 135 лет первому изданию фундаментального труда Уильяма Джеймса «Основы психологии» (1890) и 115 лет изданию последнего труда этого замечательного ученого «Введение в философию» (1910).

Через три года мы будем отмечать вековой юбилей первого издания основополагающего методологического исследования выдающегося советского и российского ученого-психолога Льва Семеновича Выготского «Исторический смысл психологического кризиса» (1927).

А через два года у нас будет возможность отметить 40-летний юбилей издания фундаментального труда Дэниела Николаса Робинсона «Интеллектуальная история психологии» (1986).

Все эти юбилейные даты и события, лежащие в их основе, выделены нами на основании следующих главных признаков:

• авторы поименованных акций и публикаций не только констатировали наличие системного кризиса в сфере знаний о психике, но также предпринимали осмысленные попытки философского (эпистемологического) анализа истоков этого кризиса и возможностей его преодоления;
• эти великие ученые, помимо того, что обладали обширными компетенциями в сфере собственно психологической и многих других смежных наук, глубоко разбирались в философии и в таких особо сложных и неоднозначных разделах этой универсальной науки, как метафизика и эпистемология;
• они имели мужество называть вещи своими именами, умели искать и находить истинные корни противоречивых научных установок, препятствующих сущностной эвристике в секторе наук о психике;
• прямо заявляли о громадной сложности и важности задачи выведения подлинной предметной сферы психического;
• предупреждали об опасности упрощенных подходов (психофизический, психобиологический редукционизм и проч.) и подмены сущностного понимания сложнейшей области психического.

Обозревая достигнутые рубежи в поименованных трудах с позиции дня сегодняшнего, можно составить ясное представление о пройденном — в смысле преодоления системного кризиса в секторе наук о психике — пути и получить ответы на следующие весьма важные вопросы:

1. какие именно ключевые признаки кризиса в сфере наук о психике выделяли упомянутые авторы и в какой степени эти аспекты были проработаны за истекший период времени;
2. можно ли считать идентифицированные признаки собственно кризисными проявлениями — ведь если это вполне понятные сложности, возникающие в ходе развития любого научного направления, тем более проработанные в ходе поступательного развития рассматриваемого сектора науки, то определение «кризис» здесь явно избыточно;
3. но если вдруг обнаружится, что в отношении выявленной этими выдающимися учеными корневой системы эпистемологического кризиса «воз и ныне там», то в чем истинные причины такой неприемлемой задержки;
4. и тогда — чем же оборачивается для рассматриваемого научного сектора, корпуса науки в целом, психотехнической практики, так или иначе касающейся популяции наших современников, и вообще для цивилизационных процессов такого рода «пробуксовка».

Ну и далее, можно ведь с толком распорядиться оставшимся до юбилейных торжеств временем. С тем чтобы подойти к этим рубежам достойно — если не с высоко поднятой, то по крайней мере и не с опущенной, и тем более не «спрятанной в песок» головой, но используя этот мыслительный инструмент по назначению.

Характеристики системного кризиса в науках о психике

Общие замечания

Необходимо иметь в виду, что в нашем случае заявление о наличии системного кризиса в рассматриваемом научном секторе и, тем более, за его пределами — это не «модная пена» тревожного рефрена хора футурологов и других наших современников, имеющих привычку размышлять о будущем. Это — ответственная констатация существующего положения дел в секторе наук о психике, корпусе науки в целом и в общем поле цивилизационных процессов.

Безусловно, заявления такого рода должны подкрепляться «железобетонными» свидетельствами и аргументами. Поэтому здесь мы никак не обойдемся без краткого — в формате статейного материала — эпистемологического экскурса в предметную сферу рассматриваемых кризисных проявлений.

Что касается поиска наиболее общих, рамочных характеристик кризиса в исследуемом научном секторе, здесь нам следует обратиться к трудам известного французского эпистемолога и историка науки Гастона Башляра, (середина прошлого столетия). При констатации кризисной ситуации в каком-либо научном направлении Башляр предлагал фокусировать внимание на эпистемологических разрывах — глубоких системных противоречиях, прослеживающихся между сменяющими друг друга эпистемологическими профилями (идентифицируемыми типами рациональности), которые, собственно, и обеспечивают возможность появления качественно нового знания. И далее, в продолжение развития концепта эпистемологического разрыва, Башляр предлагал исследовать феномен эпистемологических препятствий — т.е. отживших стереотипов уходящего эпистемологического профиля, — с тем чтобы понимать, каким именно наилучшим образом эти препятствия могут быть преодолены.

И конечно, в ходе углубленного эпистемологического анализа наличие эпистемологических разрывов, оказавших существенное влияние на формирование системного кризиса в секторе наук о психике, было твердо установлено (А.Л. Катков, 2016, 2023). Однако, в связи с тем, что такого рода «тектонические» процессы еще и в большей степени трансформировали информационную генетику общего корпуса науки и далее — оказывали влияние на цивилизационные процессы в целом, этот важнейший аспект мы обсудим чуть позже.

Кризис в сфере научной психологии

Что же касается эпистемологических препятствий в сфере развития научной психологии, то исчерпывающий анализ таких факторов представлен в следующей сентенции одного из наших почетных юбиляров, известного специалиста в области научной психологии, философии, истории Дэниела Н. Робинсона: «Появление научной психологии (первой общей науки о психике) не было обусловлено каким-либо открытием, расширившим имеющиеся знания в сфере психического и продемонстрировавшим специфику и независимость нового направления. Таким образом, не успев создать собственные внутренние основания для самостоятельного развития, психология была вынуждена искать убежище в логике развития сложившихся к этому времени естественнонаучных дисциплин, по преимуществу биологических. Но такое убежище могло быть предоставлено наукам о психике только лишь ценой принятия последними определенных обязательств, в частности — ценой отмежевания от своих истоков в философии и ценой жесткого ограничения множества допустимых методов и задач» (Д. Н. Робинсон, 1986).

И такое свидетельство, требующее научной проницательности и мужества, не было единичным. Так, Зигмунд Кох — первый крупный ученый-психолог в англоязычном мире, специализирующийся в области философской истории психологии, — в своем обращении к членам Американской психологической ассоциации в 1979 году по поводу векового юбилея научной психологии совершенно определенно высказался в том духе, что до XIX века история идей не имела прецедентов создания новых областей знания посредством эдикта, а не инновационных научных достижений. Но как раз это и произошло с психологией. Будучи честным и беспристрастным исследователем и, наоборот, обладая кипучим темпераментом, Кох прямо заявил, что не может, в данной связи, выказать какую-либо радость в связи с отмечаемой юбилейной датой. Тем более что, по его сведениям, ситуация в рассматриваемой области знаний существенным образом не улучшилась: «Психологи не знают, что такое психика... В психологии нет вразумительного определения психики... становится все более очевидной тенденция к теоретической и предметной раздробленности (нарастающему обособлению «специализаций»), а не к интеграции» (цит. по: Д. Н. Робинсон, 1986).

Что же касается «точки» осмысленного отсчета и собственно инвентаризации кризисных проявлений, констатированных спустя десятилетие от официозной даты появления научной психологии, то блистательный и до настоящего времени никем не превзойденный анализ таких кризисных «номинаций» дал выдающийся ученый психолог и философ Уильям Джеймс. Он прямо говорил, что психология в его время не переступила рубеж от эмпирического к теоретическому этапу своего развития (именно этот сущностный критерий — появление общей теории с проработанной предметной сферой, методологией исследования, внятными объяснительными моделями и эвристическими следствиями — отделяет науку от ненауки — авт.). В своем фундаментальном труде «Основы психологии» Джеймс высказался предельно ясно: «Называя психологию естественной наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время представляет просто совокупность отрывочных эмпирических данных; что в ее пределы отовсюду неудержимо вторгается философский критицизм и что коренные основы этой психологии, ее первичные данные должны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены в совершенно новом свете... Даже основные элементы и факторы в области душевных явлений не установлены с надлежащей точностью... Что представляет собой психология в данную минуту? Кучу сырого фактического материала, порядочную разноголосицу во мнениях, ряд слабых попыток классификации и эмпирических обобщений чисто описательного характера, глубоко укоренившийся предрассудок, будто мы обладаем состояниями сознания, а мозг наш обусловливает их существование, но в психологии нет ни одного закона в том смысле, в каком мы употребляем это слово в области физических явлений, ни одного положения, из которого могли бы быть выведены следствия дедуктивным путем. Нам неизвестны даже те факторы, между которыми могли бы быть установлены отношения в виде элементарных психических актов... Короче, психология еще не наука, это нечто, обещающее в будущем стать наукой» (У. Джеймс, 1890).

Особенно примечательным является и факт того, что поименованные Джеймсом характеристики кризисной ситуации транслировались в последующие тематические обзоры без каких-либо существенных изменений (Н.Н. Ланге, 1914; Л.С. Выготский, 1927; З. Кох, 1963). Так, например, последние по времени описания системного кризиса в психологической науке (А.В. Юревич, 1999, 2001, 2005, 2006; В.А. Мазилов, 2006; А.Н. Ждан, 2007; В.А. Кольцова, 2007) содержат следующие тезисы:

• отсутствие единой, разделяемой всеми теории;
• разделение на «психологические империи», такие как когнитивизм, психоанализ, бихевиоризм, каждая из которых живёт по своим собственным законам;
• отсутствие универсальных критериев добывания, верификации, адекватности знания;
• некумулятивность знания: объявление каждым новым психологическим направлением всей предшествующей ему психологии набором заблуждений и артефактов;
• раскол между исследовательской и практической психологией;
• расчленённость целостной личности и «недизъюнктивной» психики на самостоятельно существующие память, мышление, восприятие, внимание и другие психические функции;
• различные «параллелизмы» — психофизический, психофизиологический, психобиологический, психосоциальный, которые психология осознает как неразрешимые для неё головоломки.

Отметим, что в этом последнем перечне отсутствует парафраз следующего утверждения Джеймса: «... в ее пределы отовсюду неудержимо вторгается философский критицизм и что коренные основы этой психологии и первичные данные (например, «априорные» — по Канту — категории пространства и времени — авт.) должны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены в совершенно новом свете...» То есть речь здесь идет и о дефиците инновационного философского обоснования этой будущей теории психического с претензиями на статус основополагающей, которое, собственно, и призвано обеспечить искомое расширение и обновление исходной когнитивной оптики. И такую знаковую элиминацию мы никак не можем проигнорировать.

И далее, мы сосредоточимся на данных, полученных в ходе углубленного эпистемологического анализа ситуации в секторе наук о психике, которые позволяют: конкретизировать и расширить вышеприведенные характеристики; приблизить нас к пониманию сущностных механизмов распространения и кумуляции кризисных явлений, как в общем корпусе науки, так и в сфере других основополагающих параметров порядка «больших» цивилизационных процессов; прояснить корневые характеристики эпистемологического дефицита (препятствий), лежащего в основе всех этих кризисных явлений, и обосновать внятную методологию преодоления этого абсолютно неприемлемого дефицита.

Необходимые эпистемологические уточнения

Итак, характеристики фрагментарности, изолированности, некумулятивности наших знаний о психическом и, как следствие этого, нетранспарентности и неконвертируемости этих знаний в сопредельные научные области и в общий корпус науки — выводятся из «ограниченного допуска», заимствованного (см. у Н. Д. Робинсона) методологического, правильнее сказать, эпистемологического фундамента научных исследований, неадекватного рассматриваемой сфере психического. Методологическая схема, используемая Вундтом для изучения психики, — как раз то, что мы превозносим без малого полтора столетия, — была изначально спроектирована для исследования контурируемых объектов материального мира и закономерностей их взаимодействия. То есть — для исследования некой «объективной» реальности, но уж точно не механизмов генерации этих планов реальности за счет активности психического. Корень фальсифицированного допущения (т.е. искомого эпистемологического препятствия) в данном случае заключается в ложном тезисе того, что психика может лишь «отражать», но не генерировать «объективные» и будто бы единственно возможные планы реальности. Все прочее — лишь эфемерные гипотезы. Подлинная же наука стояла и продолжает стоять на железобетонном тезисе сэра Исаака Ньютона: «Гипотез не измышляем».

В результате из области «подлинной науки» оказались вытесненными либо низведенными до положения «науки второго сорта», «ненастоящей науки», «плохой науки» все направления, так или иначе касающиеся субъективного опыта. И в том числе, и в первую очередь это касается наук о психике, как бы они ни назывались.

Здесь же со всей определенностью надо сказать и о том, что первичная идея панпсихизма — т.е. констатация того очевидного факта, что если все наши представления и знания о реальности, так или иначе, выводятся из активности психического, то психика является неотъемлемым атрибутом реальности, — как, собственно, и позднейшие версии данной идеи (Т. Нагель, 1979; Г. Строссон, 2006; Д. Чалмерс, 2015; Д. Тонони, 2015), так и не были доведены до своего логического завершения. И таким завершением может быть только лишь обоснованный факт действенного, а не инертного (т.е. выводимого за скобки без какого-либо ущерба для стандартно форматируемой панорамы «объективной» реальности) присутствия психического в любых конструкциях-формулах репрезентации реальности. Но также — и это особенно важно — полноценное обоснование эквивалента психического, спроектированного с учетом задач по углубленному исследованию сложного процесса генерации актуальных планов реальности и «вписывающегося» в формулы и схемы математического (суперкомпьютерного) моделирования феномена теперь уже объемной, а не уплощенной реальности.

То же самое можно сказать и о мужественных, но в содержательном плане таких же несостоятельных попытках вывести некую отдельную науку о духе, предпринятых на рубеже XIX–XX веков (Вильгельм Дильтей, «Введение в науки о духе», 1880; «Построение исторического метода в науках о духе», 1910). Одних лишь ссылок на то, что психическая жизнь по существу неразложима на обособленные фрагменты, иррациональна, необъяснима с позиции упрощенного концепта причинности и линейной логики, а значит, может только описываться и «пониматься» — явно недостаточно для констатации состоятельности такого научного направления и его полноценной интеграции в общий корпус науки. Ключевой в данном случае процесс «понимания» так и не был раскрыт с позиции авангардных научных представлений, например, в отношении того, какими супер-ресурсными возможностями пластического моделирования «объективной» и «субъективной» реальности обладает психическое, и как эти возможности могут быть адекватно воспроизведены в обновленной исследовательской методологии сверхсложного моделирования объемной реальности. Но именно таких объяснительных моделей и в поименованных трудах Вильгельма Дильтея, и в философских произведениях отцов-основателей «научной» герменевтики Фридриха Шлейрмахера, Ханса Гадамера, Поля Рикера, так же, как и в «герменевтических» публикациях последних десятилетий, мы не встречаем.

А значит, известная в научных кругах антитеза о существовании двух ни в чем не «стыкующихся» и яростно противоборствующих психологий — идеалистической (спиритуалистической) и эмпирической (материалистической), — обозначенная выдающимся ученым-психологом Гуго Мюнстербергом (1922) и глубоко проанализированная Львом Семеновичем Выготским в эпохальном труде «Исторический смысл психологического кризиса» (1927), так и не нашла сущностного решения. То есть — именно такого инновационного решения, которое могло обеспечить продвижение и, в конечном итоге, «закрытие» ключевой методологической проблемы в структуре кризиса научной психологии: отсутствие универсальных критериев добывания, верификации, адекватности знания. Данная констатация справедлива и для общего «рецепта» преодоления кризисного состояния психологической науки, выведенного Л.С. Выготским: «Из такого методологического кризиса, из осознанной потребности отдельных дисциплин в руководстве, из необходимости — на известной ступени знания — критически согласовать разнородные данные, привести в систему разрозненные законы, осмыслить и проверить результаты, прочистить методы и основные понятия, заложить фундаментальные принципы, одним словом, свести начала и концы знания, — из всего этого и рождается общая наука» (Л.С. Выготский, 1927). Инновационной идеи в отношении того, что представляет собой «известная ступень знания» и какие эпистемологические критерии характеризуют этот важнейший уровень знания, за все последующие годы так и не сложилось. Соответственно, ключевые характеристики кризисной ситуации в рассматриваемом научном направлении — отсутствие единой, разделяемой всеми теории (или «общей науки», по Л.С. Выготскому, — авт.); нетранспарентность, неконвертируемость, инфляция и выводимая отсюда в целом невысокая эффективность психологического знания — остались на своих местах.

Далее, обратимся к следующим стержневым — с позиции авангардной эпистемологии — характеристикам системного кризиса в психологической науке, которые, с одной стороны, в еще большей степени способствуют изоляции данного сектора от общего научного мейнстрима, а с другой, не столь явной стороны, обеспечивают разрастание глубинного кризиса в общем корпусе науки. Речь здесь идет о так называемых параллелизмах, сопровождающих психологию на протяжении всего периода становления этой науки и представляемых в качестве одного из главных проявлений сложившейся здесь кризисной ситуации. В классических научных дискурсах описывается три варианта таких параллелизмов: психофизический, психобиологический и психофизиологический (обозначаемый в некоторых текстах еще и как психо-нейрофизиологический). Собственно эпистемологическая проблематика здесь заключается в отсутствии конструктивной идеи и внятной объяснительной модели того, как обозначенные уровни организации феномена жизни взаимодействуют в обе(!) стороны, и не только взаимодействуют, но и обеспечивают движение-развитие — подлинное чудо того, что в каждый следующий момент времени носитель феномена жизни не равен самому себе прежнему. Так, например, по заслуживающим доверия, беспристрастным свидетельствам авторитетных ученых-исследователей, действующих в области клинической психотерапии (P. Cuijpers, 2019) и в сфере нейробиологии-нейроэндокринологии (Р. Сапольски, 2019) — то есть рассматривающих обозначенную здесь проблематику и с «верхнего»-психического, и с «нижнего»-биологического яруса, — они до настоящего времени «понятия не имеют» об истинных точках соприкосновения и взаимодействия этих уровней.

Еще один важный эпистемологический аспект, остающийся, как правило, в тени научных баталий, заключается в том, что сам по себе феномен таких параллелизмов выполняет важнейшую функцию сохранения шансов на подлинные инновационные прорывы в сфере исследования психического, оберегая вот этот, пока что «неприкосновенный» потенциал от окончательного сползания в полюс физической, биологической, физиологической редукции. Выдающиеся ученые-исследователи, стоявшие у истоков научной психологии и прилагавших гигантские усилия по интеграции этой становящейся дисциплины с общим корпусом науки (что, собственно, и объясняет желание «втиснуть» предметность психологии в методологический формат естественных наук), тем не менее имели мужество признавать уникальную специфику психического. Так, в цитируемой «юбилейной» работе Л.С. Выготского (1927) данный тезис представлен следующим образом: «В понятии эмпирической психологии заключено неразрешимое методологическое противоречие: это естественная наука о неестественных вещах, это тенденция методом естественных наук развить полярно противоположные им системы знания, т.е. исходящие из полярно противоположных предпосылок». Собственно, отсюда и выводится задача расширения границ «естественного» и продвижения от уплощенной модели «объективной» реальности к инновационной эпистемологической конструкции объемной (темпоральной) реальности.

Наконец, продвигаясь в направлении осмысления и выполнения этой последней задачи, мы должны признать и факт «негласного» существования в ткани психологического, но также и общенаучного, и цивилизационного кризисов следующих двух параллелизмов: психо-информационного и гностического-логического. Чуть забегая вперед, скажем, что инновационное решение данных параллелизмов в духе авангардной эпистемологии как раз и будет означать выполнение поименованной важнейшей задачи по существу, а значит — и адекватное решение тройки классических параллелизмов. Далее понятно, что вот эта дорожная карта — есть вполне реальный маршрут продвижения к оптимистическому финалу кризисной динамики сектора наук о психике и за его пределами. Такова истинная цена вопроса.

С учетом данного обстоятельства рассмотрим некоторые содержательные характеристики таких «теневых» параллелизмов чуть более подробно. В отношении первого в этом списке психо-информационного параллелизма сразу же следует сказать, что речь здесь идет о так называемой первичной информации, которая, собственно, и формирует панораму «объективной» реальности. И далее, рассматриваемая эпистемологическая конструкция — параллелизм — представлен фундаментальным допущением того, что: существует объективно-автономный мир (объективная реальность), независимый от нашего сознания; существуют общие для автономной (объективной) реальности закономерности явлений и событий; эти закономерности доступны для измерения, исследования и выведения объективных констант, характеризующих автономную (объективную) реальность. Именно на этих фундаментальных допущениях базируются используемые в естественных науках модели рациональности. В этой конструкции реальности психика способна лишь «отражать» доступные ей независимые объекты и некоторые характеристики этих объектов, весь информационный потенциал которых, таким образом, существует независимо от психического («вещь в себе»). То есть психическое здесь — совершенно не обязательный, а с учетом современных космогонических концепций — крайне незначительный, кратковременный и случайный фрагмент грандиозной панорамы вселенной. Попутно заметим, что против такой упрощенной трактовки нашего «точечного» бытия решительно возражали известные ученые, добившиеся выдающихся результатов в сфере вполне респектабельных, «настоящих» наук — химии и физики — Илья Романович Пригожин (Нобелевская премия по химии, 1977) и Роджер Пенроуз (Нобелевская премия по физике, 2020). Однако, внятных аргументов в пользу альтернативного понимания реальности и таких моделей реальности, из которых психическое не может быть удалено или отправлено на малозначительную периферию, ими представлено так и не было.

Между тем, углубленный эпистемологический анализ рассматриваемого параллелизма именно такие аргументы и предоставляет. Речь в данном случае идет об идентификации скрытых переменных, используемых в конструировании будто бы «объективной» панорамы реальности, на примере альтернативного решения известных парадоксов (апорий) Зенона Элейского. Заинтересованное обсуждение этих парадоксов-апорий ведется ужу два с лишним тысячелетия без какого-либо удовлетворительного результата. Ибо здесь, как в увеличительном зеркале, высвечиваются все «нестыковки» упрощенного понимания сложнейшей категории того, что именуется реальностью. Так, например, с позиции вышеприведенных фундаментальных допущений наиболее известная апория Зенона «Ахилл» решается за счет линейной логики дифференциального исчисления Ньютона — Лейбница, которая оперируют понятием «предел». Суть использования данной методологии применительно к решаемому парадоксу следующая. Расстояние и время в гипотетической истории состязания Ахилла и черепахи с каждым анализируемым отрезком уменьшаются. Таким образом, вычисляя время, нужное Ахиллу для того, чтобы обогнать черепаху, мы складываем бесконечное число малых интервалов времени. Однако общая сумма всех этих интервалов не бесконечна, а равна некоторому числу (пределу) общего объема времени, за которое Ахилл догонит черепаху). Однако при этом не афишируется скрытое допущение авторов в отношении того, что параметры времени и пространства, в которых происходит это эпохальное состязаний, остаются неизменными (т.е. «объективными» и независимыми от сознания внешнего наблюдателя и включенных в данный процесс участников), а значит — такой же «объективной» и неизменной будет итоговая информация о динамике и результатах исторического забега. Между тем, в самих условиях апории как минимум сокрыто допущение того, что: 1) для внешнего наблюдателя отслеживание процесса движения Ахилла и черепахи возможно «внутри» момента настоящего; 2) возможно бесконечное дробление моментов времени — т.е. прогрессивное уменьшение параметров импульсной активности моментов настоящего, которые в какой угодно совокупности так и не достигнут и не превзойдут темпоральных границ этого первичного момента настоящего, «внутри» которого продолжается действие; 3) у всех участников этого процесса, включая внешнего наблюдателя, совершается скрытая подмена «дробных» характеристик импульсной активности сознания-времени (т.е. пластичных моментов настоящего) на «естественные»; 4) в условиях прогрессирующего темпорального дробления реальности все участники процесса сохраняют свою целостность, объектность и субъектность; 5) в этих же условиях сохраняется содержательный смысл рассматриваемого парадокса Зенона. Избавляя читателей от избыточных деталей по моделированию исследуемой ситуации с соблюдением перечисленных и многих других скрытых допущений, укажем лишь на то, что в этом случае прав оказывается Зенон, а не апостолы «настоящей» науки Ньютон и Лейбниц. В генерируемых таким образом темпоральных планах объемной реальности Ахилл не догоняет черепаху. Но подлинную ценность здесь имеет иллюстрация тесной взаимозависимости импульсной активности психического по генерации актуальных (контурируемых) планов реальности с соответствующими характеристиками времени, пространства, информации. То есть представленная в преамбуле настоящего фрагмента текста система фундаментальных допущений, по крайней мере, в отношении своей первой позиции — «существует объективно-автономный мир, независимый от нашего сознания», — неверна. А поскольку в действительности мы имеем дело с первичной информацией о реальности (не путать с растиражированным понятием когнитивных карт — это вторичная информация — авт.), а не с неотформатированным за счет импульсных характеристик сознания-времени, а значит, и не проявленным в соответствующих информационных планах статусом этой сложнейшей категории, то неверна и разделительная конструкция психо-информационного параллелизма.

И теперь к самим аргументам в пользу обновленного понимания реальности, выводимым на основании проведенного эпистемологического анализа: любая попытка «удаления» генеративного импульса психического из актуальных (контурируемых) планов реальности неизбежно приводит к коллапсу этого плана и свертыванию «больших» измерений контурируемой реальности — времени, пространства, первичной информации. Уточненное сущностное решение проблемы психофизического параллелизма, в ключе всего сказанного, заключается в имплементации соответствующих импульсных характеристик сознания-времени в любые модели-формулы генерируемых планов реальности.

Первичная («объективная») информация о реальности, как, собственно, и другие «близкородственные» измерения этой сложнейшей категории — время и пространство, — есть продукт генеративной активности психического, и отдельно от «бытия» этого сверхважного компонента контурируемой реальности существовать не может. Данный аргумент не является таким уж новым. Сходные идеи выдвигал русский философ Сергей Алексеевич Аскольдов (1922), в частности, утверждая, что «... так называемая область материальных изменений теряет всякое значение... если отмыслить от нее сознание наблюдающего субъекта». Но еще много раньше в этом же духе высказывался Гераклит Эфесский, обращая внимание на взаимозависимость параметров сознания-времени: «космос один и тот же для всех... а из уснувших каждый в свой мир отворачивается» (цит. по: А.В. Лебедев, 2014). То есть вся так называемая «объективная» картина мира обусловлена фактором стандартно форматируемого плана реальности бодрствующим сознанием ныне живущих планетарных сограждан. Следовательно, расхожее определение информации, данное таким авторитетным ученым, как Норберт Виннер, в части отрицательного утверждения того, что «информация — это не материя и не энергия...», неточны в том плане, что информация — это в том числе и материя, и энергия, поскольку и то, и другое является атрибутами контурируемой реальности. И далее, позитивное и существенно более точное определение информации от этого же блистательного автора: «Информация — это обозначение содержания, полученное нами из внешнего мира в процессе приспосабливания к нему нас и наших чувств», дополняется следующими уточнениями:

1. функциональным определением информации — как процесса фиксации перехода сложнейшей категории реальности из состояния неопределенности (непроявленности) к состоянию определенности (проявленности). Что, собственно, и знаменует собой процесс развертывания подлинной информационной генетики объемной реальности от потенциального к актуальному, т.е. бытийному полюсу, осуществляемый за счет активности психического. Соответственно, реализация данного грандиозного процесса и является главной миссией психического в общем поле взаимодействия дифференцированных статусов объемной реальности. Термины «дезорганизация» и «организация», употребляемые Н. Виннером по отношению к различным атрибутам и характеристикам реальности — частный случай;
2. выведением в качестве первичных информационных единиц — характеристик импульсной активности сознания-времени, вследствие чего форматируются и все прочие дифференцированные атрибуты актуальных планов реальности. Включая и такие атрибуты, как знаки, числа, биты информации, которые, в соответствии с обновленными эпистемологическими подходами, должны «домысливаться» — употребим уместную в данном случае терминологию С. А Аскольдова — определенным темпоральными наполнением, строго соответствующим параметрам форматирования рассматриваемых актуальных планов реальности;
3. расширенным алгоритмом генеративной информационной и, соответственно, адаптивной активности психического: собственно генерация первичной и вторичной информации — диссоциация с информационным планом реальности — адаптивное взаимодействие психического с диссоциированным информационным планом реальности — адаптивная трансформация и транстемпоральная «конденсация» полученных содержательно-информационных и трансформационных характеристик в психическое-целое.

Последний фрагмент вышеприведенного алгоритма особенно интересен, поскольку поднимает вопросы того, «где» же в этой удивительной объемной реальности чудесным образом конденсируется, трансформируется и пребывает подлинное «Я» субъекта; за счет каких механизмов возможно явление сверхбыстрой интеграции огромного объема информации-памяти в эпифеномен целостного «Я»; и как же возможно не менее чудесное явление того, что вот это целостное «Я» может воспроизводить и диссоциировать из своего собственного феноменологического поля актуальную информацию, фрагменты психической активности, притом без какого-либо «умаления» этого поля; каким образом этот информационный конгломерат транслирует и организовывает сложные программы жизни в органической субстанции (адекватное решение проблемы психобиологического и психофизиологического параллелизма); и в чем секрет такой потрясающей пластики и энергии психического. Сущностные ответы на эти непростые вопросы заключаются в обосновании возможности актуализации не проявляемой в стандартных форматах импульсной активности сознания-времени, искомых характеристик объемной реальности (например, недостающих «точек» соприкосновения информационной генетики с генетикой биологической), но вполне контурируемых в «легальных» — с позиции авангардной эпистемологии — планах реальности, получаемых за счет пластичных импульсов сознания-времени. В частности, уникальная пластика психического объясняется тем, что вот этот удивительный феномен психики «располагается» в таком полюсе объемной реальности, для которого характеристики пространства-времени адекватны лишь в варианте вечности (отсутствие течения времени) и бесконечности (отсутствие каких-либо объемных характеристик пространства). Такова темпоральная логика авангардного эпистемологического подхода, в корне отличная от линейной причинно-следственной логики. Вследствие использования именно такого инновационного инструментария мы получаем отнюдь не «измышляемые гипотезы», но аргументированные объяснительные модели, эвристический потенциал которых разительно отличается от возможностей «прокрустова ложа» так называемой естественно-научной методологии.

Следующий «теневой» гностико-логический параллелизм выводится нами на основании того, что эта разделительная конструкция, по результатам проведенного эпистемологического анализа, как раз и является пусковым и поддерживающим механизмом феномена «расколотой реальности», в полную силу проявившимся в Новое время (с конца XV — начала XVI века — и до начала XX века) и особенно в эпоху Новейшего времени (с первых десятилетий XX века и по настоящее время). Такого рода «расколотая реальность», в свою очередь, является уязвимой информационной матрицей — весьма шатким основанием, на котором опасно раскачиваются так называемые фундаментальные параметры порядка, координирующие «большие» социальные процессы. Что, собственно, и приводит к череде перманентных кризисов, в большей или меньшей степени охватывающих все сферы общественного бытия. Таким образом, анализируя данный «теневой» параллелизм, мы попутно устанавливаем и проясняем характер тесной взаимосвязи, которая существует между кризисными явлениями в секторе наук о психике, глубинными кризисными проявлениями в общем корпусе науки и «флагами катастроф» в поле цивилизационных процессов Новейшего времени.

Теперь по сути рассматриваемого параллелизма. В соответствии с проведенной культурно-исторической реконструкцией (фрагментом эпистемологического анализа, А.Л. Катков, 2020), понятие «гнозис» определяется нами как способ постижения сложной темпоральной конструкции объемной реальности, основанный на уникальной генеративной и пластической функции психического. То есть феномен гнозиса — это не какая-то надуманная конструкция, но одна из ключевых супер-ресурсных способностей и функций психического, которая, собственно, и лежит в основе первичного транстемпорального опыта, обозначаемого и интерпретируемого в соответствии с культурологической доминантой — магическим, мистическим, эзотерическим, религиозным, трансперсональным опытом. Прослеженная историческая динамика убеждает в том, что вот этот способ постижения сложной конструкции реальности, доминирующий на заре цивилизационных процессов, прогрессивно утрачивал свою значимость и в итоге оказался под прессом доминанты альтернативного мыслительного архетипа, обозначаемого как «логос». Соответственно, логос определяется как способ познания, ориентированный на исследование закономерностей только лишь одного плана «объективной» реальности и непримиримо конфликтующий с гностическим способом познания объемной, т.е. темпоральной, многоплановой реальности.

Отсюда становится понятной эпистемологическая подоплека «яростного» — по Гуго Мюнстербергу — конфликта спиритуалистической и эмпирической, или «материалистической», психологии. Эти конфликтующие психологии базируются на сталкивающихся, вызывающих «землетрясения и разрушения» в умах специалистов, занимающихся этими разными психологиями, тектонических плитах гнозиса и логоса. И далее — понятна истинная подоплека «нестыковки» (это мягко говоря) естественно-научного полюса с полюсом наук о психике в общем корпусе науки. Что, по всей видимости, следует интерпретировать как проявления системного кризиса в поле такого важнейшего параметра цивилизационного порядка, как наука. Ибо «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Вот эта знаковая сентенция целиком и полностью относится и к недружественному со-бытию науки и религии, во многом переставших выполнять функцию генерации ресурсных идеом (см. у Сержа Московичи, 2011), а наоборот, все более увеличивающих степень фрустрации и неопределенности у ныне живущих людей. И к этой важной теме мы еще вернемся.

Пока же сосредоточимся на некоторых общих и в какой-то степени итоговых характеристиках системного кризиса в сфере психологической науки, проясняющих сложную ситуацию с предметной сферой наук о психике и общем корпусе науки в целом.

Деформация и подмена предметной сферы

Адекватное выведение предметной сферы (в идеале — по результатам предварительного эпистемологического анализа имеющегося эмпирического и теоретического материала) — это обязательное стартовое условие любой конструктивной и продуктивной научной деятельности, претендующей на теоретическую новизну и практическое новаторство в избранной области исследования. При этом необходимо учитывать еще и базисное требование того, чтобы выведенная специфика предметности раскладывалась на параметры и индикаторы, соответствующие целям и задачам исследования и принципиально доступные для измерения.

Деформация или подмена подлинной предметности в каком-либо научном направлении — это, как правило, способ облегчения стартовой задачи по идентификации «точки приложения» исследовательской деятельности.

И понятно, что для наук о психике выведение адекватной специфики предметности как раз и было камнем преткновения и непреодолимым соблазном редукционизма. Ибо конструктивной идеи, как же можно измерять «измышляемые гипотезы» относительно того, что вершина биологической эволюции человек — помимо понятного содержания более или менее элементарных психических актов — обладает душой, а ко всему этому причастна еще и некая сущность, обозначаемая как Дух или Бог, так и не сложилось. К тому же, принятая на старте эпохи Нового времени конвенция жесткого разграничения сфер компетенции между двумя столпами цивилизационного порядка — наукой (измеряет и исследует параметры «объективной» реальности) и религией (занимается «эфемерными», т.е. принципиально не измеряемыми сущностями души и духа, а также феноменом Веры как способом взаимодействия человека с этими сущностями) — мягко говоря, не способствовала попыткам интеллектуального проникновения на «чужую территорию».

Тем не менее, такие попытки осмысления и перевода религиозного опыта на язык «логоса» предпринимались, и в том числе величайшим ученым Исааком Ньютоном, имя которого как раз и связывают с легализацией раскола предметной сферы науки и религии. Его будто бы мистическое сочинение «Замечания на книгу пророка Даниила и Апокалипсис св. Иоанна» было впервые издано в 1773 году, лишь через 6 лет после смерти автора. Но если сэр Исаак Ньютон занимался такого рода деятельностью тайно, хорошо понимая, что такие вот «ереси» вызовут крайне жесткую и опасную для него реакцию в противоборствующих лагерях религии и науки, то другой наш герой, Уильям Джеймс, открыто преподавал предмет с интересным названием «Естественная теология» и даже написал книгу «Многообразие религиозного опыта» (впервые издана в 1902 году). В этом сочинении Джеймс рассматривал переживаемый религиозный опыт как объект научного исследования и провидчески указывал на то, что фокус внимания исследователей подобного опыта должен смещаться в сферу сознания вовлеченных лиц. Тем не менее, даже и у этих гениальных авторов вопрос полноценного перевода языка гностического (транстемпорального) опыта в плоскость «объективного», т.е. логического, способа репрезентации многосложной реальности не задался. Как, собственно, не сложилась данная тема и у интеллектуальных гуру второй половины XX века — известного философа-мистика Джидду Кришнамурти и Дэвида Бома, ученого-физика, одного из лучших специалистов в области квантовой теории. В своих знаменитых беседах «О самом важном» (1973) эти, бесспорно, выдающиеся мыслители только лишь указывали на «... необходимость найти такой язык, который должен показать истинную суть категорий проявленного и непроявленного в общей картине реальности» (цит. по изд. 1996).

Превосходный анализ того, какие варианты облегченно-упрощенного подхода к выведению предметной сферы психического были в ходу на заре становления научной психологии (эти же подходы, без какой-либо существенной динамики, практиковались и в продолжение всей последующей истории психологической науки), был представлен известным швейцарским ученым-психологом Рихардом Авенариусом. В своем наиболее известном произведении, которое так и называлось — «Предмет психологии» (1890), Авенариус высказывается следующим образом: «Как только психология исключила “душу” из круга предметов собственного исследования, она именно благодаря этой элиминации стала эмпирической... и термин “психическое” потерял свой собственный смысл... после чего пришлось искать новую сущность или же новое нечто, как то: “орган”, “субстрат”, “носитель”». Еще одним вариантом искажения предметности в психологической науке Авенариус считает невообразимую путаницу с термином «сознание», которому, с одной стороны, приписывают «функции», «состояния», «явления», «феномены» психического. Но с другой стороны, относительно самого феномена сознания аргументируется точка зрения того, что «... оно не может быть ничем, кроме как соединением всех этих «состояний», «явлений» и проч. И далее Авенариус заключает: «Таким образом выражение «сознание» само по себе опять-таки не обозначает чего-либо особого, а где оно кажется имеющим особое содержание, там оно выступает как явление суживания, т.е. как вербальное бытие, до которого сузилась «душа». Сам Авенариус, тем не менее, не выдает инновационного рецепта в отношении того, в рамках какого приемлемого с точки зрения респектабельной науки концепта может быть выведено понятие «души».

Такого рода тенденции послужили основанием для следующей ответственной констатации положения дел в психологической науке: «Мы стоим перед фактом совершенного устранения учений о душе и замены их учением о закономерностях так называемых «психических явлений», оторванных от их внутренней почвы и рассматриваемых как явления внешнего предметного мира… Это значит, что современная так называемая психология есть вообще не психология, а физиология» (С.Л. Франк, 1910, 1917). В то же время сам Семен Людвигович Франк считал основными характеристиками категорий души и духа — «непротяжённость», «непространственность», «невременность», что в ещё большей степени усложняет определение предметной сферы психологии и, как минимум, указывает на необходимость генерации абсолютно новых когнитивных стилей и научных подходов.

Еще более точную, интересную и заостренную на собственно темпоральных аспектах проблематику выведения специфики предметности психического описывает российский ученый-психолог Александр Владимирович Сурмава в следующем пассаже: «Человек как предмет теоретического познания — крепкий орешек. И потому, что как таковой он — ещё не ставший объект, если вообще когда-нибудь в принципе он может стать таковым, не упраздняя самого себя. И потому, что этот развивающийся объект познает не что иное, но самого себя, включая свою собственную способность к познанию. И, наконец, потому, что вместе с человеком становится, а значит, ещё не стал, сам способ его познания. То есть познавать приходится не только тот объект, который находится в непрерывном развитии, но и с помощью того, что ещё толком не сложилось. Надо ли говорить, что все эти антиномии, в которые неизбежно упирается теоретическая мысль, уже второе столетие приводят психологов в отчаяние и толкают их либо к полному отказу от попыток строить психологическую теорию и к уходу в чистый эмпиризм, либо, опять-таки, к отказу от рационального теоретического познания и к уходу в пустую спекуляцию» (А.В. Сурмава, 2003).

Вышеприведенных примеров достаточно для понимания истинных причин извилистого исторического пути развития научной психологии и всех прочих наук о психике. Пути, который в значительной степени пролегал по траектории замкнутого прагматического круга, в общем пространстве которого с назойливой регулярностью воспроизводились эпистемологические тупики неадекватного выведения предметности психического и откровенно слабые попытки теоретического осмысления отдельных фрагментов активности психики.

Время, тем не менее, расставило все по своим местам, и прагматический выбор «синицы в руке» обернулся ощутимыми признаками банкротства такой стратегии выбора, ибо простенькие «синицы», неплохо приспособленные для «околоземных» полетов, оказались не способны устремиться к «небесам», где, по всем признакам, и располагается истинная предметность и обнадеживающие перспективы исследования психического.

Признаки системного кризиса в секторе других наук о психике

Проведенный углубленный эпистемологический анализ в сфере наук о психике (всего нами было проанализировано 127 тематических научных направлений, А.Л. Катков, 2022) продемонстрировал, что, как таковой, этот сектор в общем корпусе науки толком не сложился. Научному сообществу так и не было предъявлено весомых оснований для этой системообразующей акции. Мужественный демарш Вильгельма Дильтея впечатлил по большей части лишь самих представителей наук о Духе, но, заметим, не стимулировал их к дальнейшей конструктивной разработке предложенной Дильтеем темы. И конечно, само по себе данное обстоятельство должно рассматриваться как проявление кризисной ситуации в рассматриваемой области знаний.

Далее, приходится признать, что концептуальная «разряженность», прослеживаемая на верхних уровнях представленной системы параллелизмов (уровень «психо»), закономерно приводит к тому, что содержание, условно говоря, нижних уровней рассматриваемых эпистемологических структур (физический, биологический, нейрофизиологический уровни) наполняется упрощенными моделями психического. И сказать, что такого рода подмена не улучшает разрешающую способность соответствующих научных направлений — психофизики, психобиологии, психофизиологии, — ничего не сказать.

Но следом, в этой деструктивной трансформации наук о психике сам термин «психо» или дополняется материально-телесной основой «нейро», к тому же выставляемой на приоритетной передней позиции (например, нейропсихология внимания, нейропсихология сознания, нейропсихология мотивации), либо полностью замещается этим не вполне адекватным в данном случае термином. Речь здесь идет о выделяемом кластере нейронаук так называемой новой генерации — нейроинформатике, нейролингвистике, нейроэтологии, нейромедицине, нейропедагогике, нейроэкономике, нейроправе, нейроменеджменте, нейромаркетинге, нейроробототехнике, нейрокоучинге, нейроэвристике, нейроинженерии, нейросоциологии, нейрополитике, нейрофилософии, нейрокультуре, нейроэтике, нейроэстетике, нейротеологии и проч. То есть в отсутствии инновационных идей о предметной сфере и функциональной сути психического, в условиях скудного, заимствованного методологического оформления исследования психического ученый мир развернулся в понятную, контурируемую и измеряемую сторону нейробиологической предметности.

Наиболее ярким свидетельством в пользу вышеприведенного тезиса является история открытия и последующей интерпретации феномена так называемых зеркальных нейронов (Дж. Ризолатти и соавторы, 1998, 2001, 2004). Притом что первые определения функций зеркальных нейронов были весьма скромными — они активны во время подражания. Но позднее стали появляться интерпретации, связывающие данное открытие с перспективой прояснения и решения проблематики современных гуманитарных и психологических дисциплин.

Так, через механизмы нейронной активности, связанной с функцией подражания, были попытки интерпретации следующих весьма сложных явлений и проблем: эмпатии — как способности понимать эмоции других путём сопереживания; способности понимать язык и речь человека, сигналы других животных; попытка обоснования theory of mind (или понимание чужого сознания, или модель психического, или теория намерений, или макиавеллиевский интеллект) — конструкта, описывающего способность понимать психическое содержание других индивидуумов; понимания основ актёрского мастерства; метода вчувствования; общих механизмов развития культуры и цивилизации через подражание (В. Косоногов, 2009).

Критики такого предельно упрощенного способа интерпретации механизмов индивидуального и социального развития справедливо указывали на следующие «нестыковки»: если зеркальные нейроны активируются только тогда, когда наблюдаемое действие направлено на цель, то как они «знают», что определенное действие направлено на достижение цели? На каком этапе их активации они обнаруживают цель движения или его отсутствие? Не правильнее ли тогда полагать, что активность этих и других нейронов стимулируется опережающей и целенаправленной активностью других высокоинтегрированных систем? И далее лидер оппозиционной нейрофилософии Патриция Черчленд заявляет, что «нейрон, хотя и сложный в вычислительном отношении, является просто нейроном. Это не интеллектуальный гомункулус» (P. Churchland, 2011). Но такого рода утверждения, как минимум, должны сопровождаться обоснованной гипотезой и проработанной моделью того, каким же образом эти подлинные интеллектуальные управленцы нейронной системы мозга «нажимают» на стимуляторы и определяет логистику конструктивной нейрональной активности. И конечно, такие гипотезы и модели должны сопровождаться какими-то, пусть предварительными аргументами и ссылками на установленную фактологию. Чего в данном случае мы не наблюдаем.

Но зато мы являемся свидетелями зеркальной ситуации в отношении обнаруженного и изученного примерно в этот же период времени феномена нейрогенеза — или способности мозга человека генерировать новые нервные клетки и демонстрировать, таким образом, функцию нейропластичности (Г.Г. Аракелов, 2004; Р.Д. Тукаев, 2007, 2008; Г. Кемперман, 2018; О.Ю. Цендровский, 2023; J.M. Ford, V.B. Peres, D.H. Mathalon, 2012; D.C. Goff, 2013). В ключе рассматриваемого в данном фрагменте статьи тезиса особенно примечательно, что несмотря на изданные в самые последние годы замечательные работы — подлинные манифесты приоритета активности психического в процессах нейрогенеза и адаптивного переформатирования структуры и функций мозга — со следующими «говорящими» названиями: «Нейромания: как мы теряем разум в эпоху расцвета наук о мозге» (С. Сэйтл, 2016); «Пластичность мозга: потрясающие факты о том, как мысли способны менять структуру и функции нашего мозга» (Н. Джойдж, 2018); «Я не есть мозг: Философия духа для XXI века» (М. Габриэль, 2020); «Нейромифология. Что мы действительно знаем о мозге и чего мы не знаем о нем» (Ф. Хаслер, 2022), в системе приоритетов, с элиминацией психического даже из обозначения феномена нейрогенеза, ровным счетом ничего не изменилось.

С позиции представителей «настоящего» полюса науки, «факты в отношении «зеркальных нейронов» остаются фактами — в некоторых отделах нервной системы высших животных есть нейроны, которые активны и при движении, и при наблюдении этого же движения, выполняемого другой особью» (А. Ревонсуо, 2013). О приоритете психогенеза и психопластичности в обозримом и измеримом процессе нейрогенеза можно только догадываться. А вся «дополняемая реальность» вокруг этих установленных фактов, выстраиваемая за счет сложных интерпретаций поведения человека, — не более чем «измышляемые гипотезы», и этим все сказано.

Продолжение следует.