Много мата, много. Профессиональный пост-размышление для психологов и не только

Я довольно плохо переношу нецензурную лексику в обычной речи, мне она реально режет слух и отравляет настроение. Я не кисейная барышня, принимаю уместные крепкие выражения (тем более что некоторые из них реально бывают смешными в моменте стресса или помогают эмоционально скрасить болевой синдром условного «упавшего кирпича на ногу». Но если мат частый и обильный, от некого хабальства, мне хочется довольно быстро выйти из коммуникации. Это в обычной жизни.

Но иногда без него людям никак не выжить иначе. И когда ты работаешь в психотерапии с комбатантами, ты должен спокойно выдержать и выслушать, не принимая на себя, не просто обилие мата, а его селевой поток. Люди, вернувшиеся с СВО, матерятся не просто много, многие только на нем разговаривают. Других слов для описания пережитого у многих из них нет, особенно если они прошли плен, к примеру.
Когда дело доходит до рассказа / описания, что же там произошло, то ты видишь сильное возбуждение и слышишь много мата, очень много мата... Суть описания, соответственно, теряется, эмоционально захлестывает обоих участников коммуникации.

Здесь психологу очень важно понять, что такая манера общения не имеет ничего личного. Эта просто война еще в солдате и именно она говорит языком мата. Потом, по мере снижения эмоциональной нагрузки и дальнейшей работы, эта манера общения постепенно начнет исчезать. Они же всё ещё там, когда начинается психологическая работа, а там это один из эффективных способов общения. Когда нет времени подбирать слова и нужно на адреналине постоянного стресса быстро и доходчиво выразить ситуацию одним словом. По сути, селевой мат — это показатель острого состояния, в котором много боли, человек страдает и он все ещё там. И как только ушли из этого состояния — человек начинает возвращаться в спокойную (не боевую уже) реальность. Порой еще может звучать жёсткая фраза в адрес терапевта: вам не понять, потому что там не были... и взгляд в сторону... в пустоту.

Ты при этом никогда не знаешь, как развернётся ситуация. Что именно в диалоге больше всего повлияет на человека. Вообще, надо сказать, те комбатанты, которым острее всего нужна психологическая поддержка, обычно сами не идут к психологу. Это их родственники часто страдают от неконтролируемых вспышек гнева, агрессии и раздражительность своего близкого (либо, наоборот, переживают его замыкание в себе и депрессию) и хотят, чтобы он поработал с психологом. А у многих участников боевых действий в головах крепко сидит установка — сильные не плачут и за помощью не обращаются. И вот это реально проблема — как это ограничивающее убеждение в их головах поколебать...

И вот ещё вопрос под занавес: а может ли психолог сам заплакать на такой вот не самой лёгкой психологической терапии? Когда-то давно мне казалось, что я должна быть особенно крепкой. Чтобы не казаться слабой в моменте. А теперь я отчетливо понимаю, если хочется плакать с клиентом — плачь, это нормальная реакция для той ненормальной ситуации, которую они описывают.И твои сопереживающие слезы в моменте могут помочь им намного больше, чем все профессиональные знания, вместе взятые.

К примеру, знаю случай, когда к мужчине, потерявшему в автокатастрофе всю семью (жену и 2 детей), пригласили терапевта. Мужчина ни с кем не общался, был в тяжёлом состоянии. Контакт у них состоялся после того, как терапевт сам начал плакать. Ему единственному удалось начать работать с этим мужчиной.

Источник: страница Оксаны Пикулёвой-Харгел ВКонтакте