Страх смерти: ценности и смыслы в новой реальности COVID-19

Страх смерти, по мнению многих ученых, может быть движущим фактором повседневного поведения человека, он кажется более актуальным, чем когда-либо, в контексте текущей пандемии. COVID-19 можно рассматривать как реальную и вездесущую особенность смертности, влияющую на поведение людей способами, о которых они, возможно, даже не подозревают.

Последние исследования показывают, что страх смерти увеличивает беспокойство по поводу вируса, что, в свою очередь, увеличивает психологический стресс. Эти результаты могут указывать на причинно-следственную связь между тревогой перед смертью и психологическим дистрессом, и эта связь может усугубиться при текущей пандемии [11, 14, 16, 18].

Пандемия COVID-19 представляет значительную угрозу как физическому, так и психологическому здоровью. Понимание факторов, лежащих в основе беспокойства, связанного с COVID-19, важно для построения теоретических моделей беспокойства, а также для выработки эффективных методов лечения и консультирования.

Так, исследование (Ньютон-Джон и др., 2020) было направлено на выявление связи тревоги смерти с ожидаемой угрозой заражения COVID-19 [15]. Ньютон-Джон с коллегами (2020) утверждали, что COVID-19 представляет уникальные проблемы для нашего вида из-за постоянных напоминаний о смерти. Они предполагают, что вездесущие образы смерти, ежедневные обновления данных в передачах о COVID-19 и другие признаки смерти (например, маски для лица) означают, что мы, по сути, живем в непрерывном глобальном исследовании значимости смертности.

До того как официально закрыли города и границы, появились сообщения о людях, самостоятельно предпочитающих самоизоляцию от близких [14]. По мере того как люди старались предотвратить угрозу COVID-19 любым доступным им способом, онлайн-продажи «иммуностимуляторов», непроверенных лекарств и аналогичных тонизирующих средств увеличились.

В исследовании Ahorsu и коллег (2020) оценка психометрических свойств шкалы страха перед COVID-19 показала, что пункт «Я боюсь потерять свою жизнь из-за коронавируса» имел самую высокую факторную нагрузку. Это позволяет предположить, что беспокойство о высоком риске собственного смертельного исхода предсказывает широкие опасения по поводу вируса [20].

В исследовании с участием 810 австралийцев специально изучались страхи смерти в контексте пандемии (Newton-John et al., 2020) [15]. Результаты выявили значительную положительную корреляцию между тревогой перед смертью, тревожными убеждениями и поведением, связанными с COVID-19 (например, предполагаемая вероятность заражения вирусом, предполагаемая вероятность ношения маски в общественных местах и т.д.). Кроме того, ответы участников на вопросы, оценивающие убеждения, связанные с вирусом, указывали на повышенное восприятие угрозы. Например, когда участников спросили, насколько вероятно, что они умрут, если заразятся COVID-19 в течение следующих 18 месяцев, средняя оценка вероятности составила 22%, что более чем в 11 раз превышает фактический уровень летальности в Австралии — 2% [15].

Хотя в настоящее время неизвестно, каковы долгосрочные эффекты основных показателей смертности, последствия для человеческого поведения даже незначительных, едва уловимых напоминаний о смерти в экспериментальных условиях могут многое рассказать нам о поведении, наблюдаемом во время текущей пандемии. Наиболее ярко проявляется ксенофобия и ригидное, консервативное мышление.

Во-первых, с этой точки зрения неудивительны наблюдаемые сообщения как о скрытом, так и о явном расизме по отношению к азиатам. Эти наблюдения подтверждаются недавним исследованием, которое обнаружило положительную взаимосвязь между тревогой, связанной с коронавирусом, и избеганием китайской еды и продуктов [11], что перекликается с аналогичными наблюдениями избегания китайцев после вспышки атипичной пневмонии 2003 года. Об этом мы писали более подробно в нашей прошлой статье [29].

Этот опыт предлагает реальное подтверждение выводов, основанных на теории управления терроризмом (ТУТ) о том, что напоминания о смерти заставляют людей чувствовать себя более враждебно по отношению к представителям других культур, поскольку они рассматриваются как угроза собственному мировоззрению. Результаты ряда исследований показывают, что напоминания о смерти усиливают стереотипное представление о людях других рас (Schimel et al ., 1999) [21], усиливают агрессию против тех, кто критикует вашу нацию. Одно исследование даже показало, что немцы, опрошенные перед посещением кладбища, сообщили, что они намного больше предпочитают немецкие продукты иностранным, тогда как немцы, опрошенные перед посещением магазина, не показали этого предпочтения (Jonas et al ., 2005) [22]. Подобные эффекты наблюдались более чем в 12 странах мира (Greenberg, Kosloff, 2008) [24].

Таким образом, значительная часть недавнего всплеска ксенофобии или даже враждебности по отношению к тем, кто придерживается иных политических взглядов, может быть объяснена концепцией TУT, согласно которой укрепление нашего культурного мировоззрения и агрессия против тех, кто ему угрожает, являются одним из средств обретения чувства символизма, бессмертия. Эта идея также подтверждается недавним наблюдением взаимной дискриминации между восточноазиатскими обществами в разгар пандемии (например, люди на Тайване избегают контактов с корейцами и японцами (Lin, 2020) [11].

Напомним, что теория управления терроризмом (TУT) — это социально-психологическая теория, основанная на работе культурного антрополога Эрнеста Беккера, которая опирается на экзистенциальную, психодинамическую и эволюционную точки зрения, позволяющие понять, какое зачастую сильное влияние глубоко укоренившиеся опасения по поводу смертности могут оказывать на наше самоощущение и социальную жизнь». Экзистенциальный взгляд на смерть предполагает, что человеческая мотивация «остаться в живых» в сочетании с осознанием того, что смерть может наступить в любой момент, может вызвать парализующий страх смерти. Согласно теории управления терроризмом, культурное мировоззрение и самооценка выполняют важную функцию буферизации беспокойства, чтобы управлять (или «успокаивать») экзистенциальный страх смерти. Культурное мировоззрение включают общие символические концепции мира, в том числе, отождествление с культурными ценностями или поддержку систем убеждений, таких как вера в загробную жизнь (например, религиозное мировоззрение). Считается, что разделение того или иного мировоззрения дает ощущение «символического бессмертия», ощущение постоянства и смысла перед лицом смерти.

Во-вторых, самооценка, «взращённая» на определенном культурном мировоззрении (религии), также смягчает тревогу перед смертью, заставляя человека чувствовать себя ценным членом своей культуры, которого будут помнить после смерти. С этим связано и страстное желание многих людей оставить свой след в этом мире (Greenberg, 2012) [23].

TУT также предполагает, что люди используют разные защитные механизмы в зависимости от того, находятся ли мысли о смерти в сознании или на подсознательном уровне. Согласно этой «модели двойного процесса», когда мысли о смерти осознаны, мы задействуем «проксимальную защиту». Она включает в себя подавление этих мыслей (например, отключение новостей о количестве погибших от COVID-19), отрицание своей уязвимости (например, «Я не в группе высокого риска, так что, вероятно, со мной все будет хорошо») или попытки предотвратить смерть (например, протирая все домашние поверхности антибактериальными салфетками). С другой стороны, когда мысли о смерти покидают сознание, мы вместо этого задействуем «дистальную защиту», которая включает укрепление двух наших буферов (например, путем поддержки наших культурных мировоззрений или повышения самооценки).

Результаты многочисленных исследований продемонстрировали поддержку теории управления терроризмом (Burke et al., 2010 ) [25]. В первую очередь, эти исследования включали описание «значимости смертности», в котором участникам одной группы напоминают об их смертности, а участникам контрольной группы напоминают о неприятной теме, не связанной со смертью. Эти исследования показали, что напоминания о смерти стимулируют широкий спектр человеческих поведенческих реакций, включая намерение покупать продукты, как мы писали выше (Dar-Nimrod, 2012) [27], поведение за рулем (Taubman-Ben-Ari et al., 1999) [28] и даже время для загара [26].

Учитывая это, следует поставить вопрос: какую же роль может играть страх смерти в нынешней пандемии?

Смерть и страх смерти во время COVID-19

Конечно, COVID-19 не только вызвал потенциальное увеличение тревожности по поводу смерти, но и привел к фактическому увеличению внезапной смерти во всем мире, а также к накоплению многочисленных вторичных потерь финансовой, социальной и личной безопасности.

Страх заражения приводит к тому, что мы становимся более конформными и меньше принимаем эксцентричность. Наши моральные суждения становятся жестче, а наши сексуальные отношения — более консервативными [19].

Различные эксперименты показали, что люди становятся более конформными и уважают условности, когда чувствуют угрозу болезни. Так, Шаллер сначала заставил участников почувствовать угрозу со стороны инфекции, попросив их описать время, когда они ранее болели, а затем дал им тесты, которые измерили их склонность к конформности [18]. В одном из тестов он представил студентам предлагаемые изменения в системе оценок университета, например, они могли проголосовать, поместив пенни в банку с пометкой «согласен» или «не согласен». Повышенная чувствительность к болезням заставляла участников следовать за всеми и класть свои пенни в банку с наибольшим количеством монет. Тем временем, когда студентов спрашивали о том, какие люди им нравятся, участники, которые беспокоились о болезни, также, как правило, предпочитали «обычных» или «традиционных» людей и с меньшей вероятностью чувствовали родство с «творческими» или «артистическими» людьми. Очевидно, любые признаки свободного мышления — даже изобретения и инновации — становятся менее ценными, когда появляется риск заражения. В подробных анкетах они также с большей вероятностью согласятся с такими утверждениями, как «нарушение социальных норм может иметь вредные, непредвиденные последствия» [18].

Мы считаем, что существует несколько факторов, которые усиливают тревогу, связанную с пандемией, и делают смерть и горе во время COVID-19 особенно сложными.

Во-первых, как описано выше, наше почти всеобщее погружение в проблему смертности усиливает тревогу по поводу смерти для всех. Это может усложнить горе, поскольку в нескольких отчетах повышенная тревожность по поводу смерти была связана с плохим психическим здоровьем (Menzies, Dar-Nimrod, 2017) [9, 10].

Во-вторых, потери, связанные со смертью, вызванные COVID-19, усугубляются потерями, не связанными со смертью, такими как глобальное финансовое напряжение, массовая безработица и личные финансовые трудности, все из которых также связаны с ухудшением психического здоровья (Paul, Moser, 2006) [12].

В-третьих, смерти происходят с нарушением нормальных буферов привязанности. Социальное дистанцирование и изоляция сообществ ограничивают доступ к братьям и сестрам, родителям и близким друзьям. А эти отношения имеют решающее значение для смягчения нашей реакции на смерть, поскольку часто люди (по понятным причинам) не имеют возможности находиться рядом с близкими в последние дни и часы (Mikulincer, 2018) [13].

В-четвертых, смерть от COVID-19 может нарушить основные убеждения человека о природе личности, мира и будущего. В частности, недавнее исследование продемонстрировало, что серьезные проблемы, которые пандемия ставит перед нашим предполагаемым миром, — например, наша вера в то, что мы обладаем самоэффективностью, что жизнь в некоторой степени управляема и справедлива, и что будущее предсказуемо, — в значительной степени связаны с нашим уровнем беспокойства по поводу коронавируса (Milman, Lee, Neimeyer, 2020) [14].

Напротив, было обнаружено, что адаптивное поведение, такое как соблюдение принципов социального дистанцирования, домашняя изоляция и избегание ненужных поездок, смягчает не только передачу болезни, но фобические эффекты, которые, по-видимому, помогают «разобраться» в кажущейся бессмысленной пандемии [14]. Действительно, если рассматривать с точки зрения когнитивно-поведенческого подхода, поразительно, что поведенческая адаптация к пандемии (например, следование широко распространенным протоколам социального дистанцирования) предсказывает когнитивную адаптацию (сохранение основных убеждений и способности осмыслить кризис), что, в свою очередь, предсказывает физиологическая симптоматика, определяющая тревожность по поводу коронавируса.

Горе в контексте COVID-19

Из многочисленных социальных, экономических и медицинских последствий пандемии коронавируса смертельные случаи в результате его глобального распространения являются самыми серьезными [4, 5]. Для психологов осознание особых рисков сложного горя, связанного с такими потерями, является насущной необходимостью.

Хотя горе после смерти значительной фигуры привязанности является нормальной реакцией человека, которую не следует рассматривать как психическое расстройство, огромное количество исследований во многих странах привело к тому, что Всемирная организация здравоохранения (2019) признала длительное расстройство горя в своем последнем отчете (Издание Международной классификации болезней (МКБ-11)) как состояние, связанное со стрессом, отличное не только от адаптивного переживания горя, но также от депрессии, тревоги и посттравматических стрессовых расстройств. В этой форме, портящей жизнь, продолжительной и мучительной реакции на утрату скорбящие борются с бурными эмоциями тоски, вины, одиночества и отчаяния, которые существенно ухудшают их способность функционировать в контексте семьи, работы и социального мира много месяцев после смерти, а нередко и многие годы.

Более того, постоянная задумчивая озабоченность потерянными отношениями или обстоятельствами смерти несет в себе реальный риск для здоровья — риск появления различных расстройств, связанных со стрессом, сердечных проблем, зависимостей, дисфункции иммунной системы, ухудшения качества жизни и даже самоубийств (Maercker, Neimeyer, 2016) [6]. В итоге у психологов не может не вызывать опасение, что беспокойство, страх смерти, связанный с COVID-19, представляет собой идеальный фактор, который значительно увеличивает вероятность продолжительного и «сложного» горя в его тяжелых последствиях.

За последние годы появилось много исследований о факторах риска осложнений, связанных с тяжелой утратой, включая социальную изоляцию, неожиданность смерти, низкий уровень образования или социально-экономическое положение скорбящего, небезопасную и тревожную привязанность, духовную борьбу при тяжелой утрате, неспособность разобраться в утрате и отсутствии институциональной и информационной поддержки в учреждении по уходу, в котором происходит смерть (Neimeyer, Burke, 2017) [7]. Примечательно, что каждый из этих факторов характеризует смерти, которые происходят в контексте текущей пандемии, независимо от того, являются ли они результатом COVID-19 или других причин.

Таким образом, семья и близкие друзья пациентов обычно изолированы от своих близких в конце жизни в попытке смягчить инфекцию, обращая вспять десятилетия прогрессивной политики, которая еще в прошлом году щедро поддерживала семейный уход. Социальное дистанцирование и домашняя самоизоляция в сочетании с запретами на поездки еще больше изолируют скорбящих друг от друга, даже во время похорон и поминальных служб, которые обычно либо минимально проводятся в Интернете, либо откладываются на неопределенный срок, либо люди вообще отказываются от них.

Смерть от COVID-19 обычно наступает внезапно, в течение нескольких дней или недель после постановки диагноза, даже при респираторной поддержке, особенно у уязвимых пожилых людей или людей с нарушенным здоровьем. Во многих странах смертность от коронавируса непропорционально высока среди городской бедноты, чьи условия жизни и более ограниченный доступ к медицинскому обслуживанию подвергают их гораздо большему риску заражения и смерти. Неспособность выполнять традиционную заботу и предлагать близость у постели умирающего бросает вызов императивам привязанности, оставляя за собой тяжелое бремя беспомощности, стыда и вины.

Религиозно ориентированные скорбящие могут сомневаться в милосердии, силе или намерениях Бога, которому они когда-то доверяли заботиться о них и своих близких, одновременно борясь с отчуждением от духовных сообществ, закрытых во время пандемии. Основные элементы предполагаемых миров людей и чувство того, что жизнь предсказуема, управляема, справедлива и значима, обычно подрываются пандемией в целом и контекстом смерти, в частности. А перегруженные и герметично закрытые медицинские учреждения и дома престарелых редко могут позволить себе роскошь проявить сочувствие к нуждам семьи, поскольку они направляют все усилия на неотложную помощь тяжелобольным пациентам, пытаясь защитить здоровье своего персонала. Последствия вполне предсказуемы: по мере того, как нынешний кризис в области здравоохранения отступает, и по прошествии нескольких месяцев можно ожидать, что количество случаев длительного и изнурительного горя среди тех, кто потерял по любой причине в контексте коронавирусного кризиса, резко вырастет до уровня, превышающего 10% зарегистрированных в период до пандемии (Лундорфф и др., 2017) [8].

Сопровождение психологического здоровья после эпидемии COVID-19

Известно, что в зарубежных научно-практических исследованиях психическому и психологическому здоровью уделяется очень большое внимание с конкретной практико-ориентированной целью — стратегиями совладения со стрессом. В ситуации пандемии и самоизоляции психологическое здоровье и связанные с ним компоненты имеют особое значение и могут выступать в роли ресурсов сохранения психологического здоровья.

Забота о психологическом здоровье должна быть «ключевым элементом» ответа на пандемию COVID-19, причем — с большими инвестициями, чтобы справиться с прогнозируемым ростом числа случаев после изоляции, считают специалисты и Всемирная организация здравоохранения.

Венди Берн, президент Королевского колледжа психиатров, сказала: «Мы уже наблюдаем разрушительное влияние COVID-19 на психическое здоровье, поскольку все больше людей находятся в кризисной ситуации. Но мы не меньше беспокоимся о людях, которые сейчас нуждаются в помощи, но не получают ее. Мы опасаемся, что изоляция накапливает проблемы, которые затем могут привести к цунами обращений» [14].

Группы риска

Тедрос Адханом Гебрейесус, генеральный директор ВОЗ, сказал, что последствия пандемии для психического здоровья людей уже вызывают серьезную тревогу. «Социальная изоляция, страх заражения и потеря членов семьи усугубляются переживаниями, вызванными потерей дохода и зачастую потерей работы», — сказал он. Сейчас совершенно ясно, что потребности в психическом здоровье должны рассматриваться как основной элемент наших ответных мер и восстановления после пандемии COVID-19 [4].

Очевидно, неспособность серьезно относиться к эмоциональному благополучию людей приведет к долгосрочным социальным и экономическим потерям для общества. Пандемия COVID-19 может усилить психические расстройства у людей, уже имеющих склонность к заболеваниям или болеющих. Как мы отмечали, в нашей предыдущей статье [30] был представлен тезисный анализ страха перед смертью во взаимосвязи с различного рода психическими расстройствами: ипохондрия, паническое расстройство, тревога разлуки, фобии, депрессия, обсессивно-компульсивное расстройство и расстройства пищевого поведения.

К группам особого риска возникновения проблем с психологическим здоровьем в результате пандемии относятся:

• дети и подростки;
• взрослые люди;
• люди, подверженные риску домашнего насилия;
• люди из низших социально-экономических групп и другие люди, сильно пострадавшие в финансовом отношении;
• передовые медицинские работники, столкнувшиеся с большой нагрузкой, принятием решений о жизни или смерти и риском заражения;
• женщины, особенно те, кто совмещает домашнее обучение с работой из дома и домашними делами;
• люди с предыдущими проблемами психического здоровья или зависимости, которые усугублялись тем, что группы поддержки не могли встретиться.

Психологические воздействие пандемии очевидно и приведет к определенному стрессу в обществе у здоровых людей.

Рассмотрим некоторые стратегии, которые может использовать любой человек для поддержания своего психологического здоровья после пандемии.

Самопринятие.

Каждый человек должен принять себя, свои сильные стороны и недостатки. И принять убеждение, что в жизни могут быть как спады, так и взлеты. Эти убеждения позволяют справиться с проблемами более уверенным в себе людям, чтобы противостоять будущим вызовам.

Личностный рост и развитие.

Каждый человек должен быть психологически подготовлен к изменениям, особенно с точки зрения личных качеств. Необходимо развивать свои знания и навыки, чтобы стать более подготовленными перед лицом всех изменений.

Цель и смысл жизни.

Каждый человек должен стремиться к осознанию своей жизни, ее цели и смысла. Осознанная цель в жизни помогает выжить даже в самых трудных ситуациях.

Развитие психологической гибкости как ключевого компонента психологического здоровья (Koshdan, 2016) имеет важнейшее значение в данной ситуации пандемии. Психологическая гибкость фактически относится к ряду динамических процессов, которые разворачиваются с течением времени. Это может проявляться в том, как человек адаптируется к изменяющимся ситуационным требованиям, перенастраивает умственные ресурсы, переносит перспективы и уравновешивает конкурирующие желания, потребности и области жизни (Koshdan, 2016). В отечественной психологии на работы Т. Кошдана (Т. Koshdan) ссылается исследовательская группа Д.А. Леонтьева при разработке понятий «личностный потенциал», «жизнестойкость» [31]. К теории жизнестойкости сейчас обращаются многие российские психологи, призывающие людей к спокойствию и стойкому перенесению трудностей самоизоляции, опасности заражения новым вирусом.

Духовная, альтруистическая стратегия жизни.

Психологическое здоровье, на наш взгляд, причинно-обусловлено субъективной картиной мира человека, его внутренним миром и индивидуально-личностными особенностями. Иными словами значение имеют не сами события (стрессоры и т.п.), а то, как человек воспринимает эти события, как они представляются (мир как представление, по Шопенгауэру) в его субъективной картине мира. Рассогласованность в субъективной картине мира и внутри самой личности может наиболее ярко проявляться в стрессовых состояниях [31]. Было установлено (Федосенко, 2018), что так называемый духовный стиль жизни, духовная стратегия «Я для Мира» (по Федосенко, 2019) становится ресурсом для человека [32], особенно под воздействием внешних и внутренних условий, воспринимающихся ею как угрожающие, какой и является сегодняшняя ситуация, вызванная опасностью заражения коронавирусом. В связи с этим нам представляется наиболее актуальным еще раз подчеркнуть роль альтруизма, духовной стратегии жизни человека в постоянно меняющемся мире.

Литература

1. Curtin E., Knapp M. Social isolation, loneliness and health in old age: an overview. Health care and social assistance in the community. 2017 Nov.
2. Herbolsheimer F., Ungar N., Peter R. Why is social isolation among older people associated with depressive symptoms? The mediating role of physical activity outside the home. In J Behav Med. 2018; 25 (6): 649-57.
3. Brooks S. K., Webster R. K., Smith L. E., Woodland L., Wessely S., Greenberg N. et al. The psychological impact of quarantine and how to reduce it: a quick review of the evidence. Lancet. 2020 March; 395 (10227): 912–20.
4. World Health Organization (2020). Coronavirus (COVID 19) Situation Report 146.
5. Verdery A. M., Smith-Greenway E. COVID-19 and bereavement in the United States. Applied Demography Bulletin, 2000, 32, 1 - 2.
6. Maercker A., Neimeyer R. A., Simiola V. Depression and severe grief. In Cook J., Gold S., Dalenberg C. (Eds.), The APA's Handbook of Trauma Psychology. Washington DC: American Psychological Association, 2016.
7. Nijmeyer R. A., Burke L. A. What complicates grief? Risk factors for bereavement complications. In Doc C., Tucci A. (eds.). Living with a Loss: When Grief is Difficult. Washington DC: Hospice Foundation of America, 2017.
8. Lundorff M., Holmgren et al.. Prevalence of long-term grief disorder in bereaved adults: a systematic review and meta-analysis. Journal of Affective Disorders, 2017, 212, 138-149.
9. Menzies R. E., Dar-Nimrod I. Death anxiety and its relationship with obsessive-compulsive disorder. Journal of Abnormal Psychology, 2017, 126, 367-377.
10. Menzies R. E. et al. The connection between the fear of death and the severity of mental illness. British Journal of Clinical Psychology, 2019, 58, 452-467.
11. Li J. B., Yang A., Dou K., Cheung R. Y. M. Self-control moderates the association between perceived severity of the coronavirus disease 2019 (COVID-19) and mental health problems among the Chinese public. PsyArXivPreprints. 2020.
12. Paul K. I., Moser K. Inconsistency as an explanation for the negative mental health effects of unemployment: a meta-analytic evidence. Journal of Professional and Organizational Psychology, 2006, 79, 595-621 / 40
13. Mikulinser M. Love, death and the search for meaning. In Menzies R. E., Menzies R. G., Iverach L. (eds.). Curing the fear of death: theory, research and practice. Australianacademicpress, 2018, pp. 57-82.
14. Milman E., Lee S. A., Nijmeyer R. A. Social isolation as a means of reducing dysfunctional anxiety associated with coronavirus and increasing psychoneuroimmunity. Brain, behavior and immunity, 2020.
15. Newton-John T., Chambers S., Menzies R. E., Menzies R. G. Psychological Stress and COVID-19: Threat Assessment and Linkages to Fatal Anxiety. 2020.
16. Devakumar D., Shannon G., Bhopal S. S., Abubakar I. Racism and discrimination in COVID-19 responses. The Lancet, 2020, 395, 1194.
17. Garfin D. R., Silver R. C., Holman A. E.. The novel Coronavirus (COVID-2019) outbreak: Amplification of public health consequences by media exposure. Health Psychology, 2020, 39, 355-357.
18. Murray D. R., Schaller M. Threat(s) and conformity deconstructed: Perceived threat of infectious disease and its implications for conformist attitudes and behavior.
19. Robson D. The threat of contagion can twist our psychological responses to ordinary interactions, leading us to behave in unexpected ways. 2020.
20. Wang C., Pan R., Wan X., Tan Y., Xu L., Ho C. S., Ho R. C. Immediate psychological responses and associated factors during the initial stage of the 2019 Coronavirus Disease (COVID-19) epidemic among the general population in China. International Journal of Environmental Researchand Public Health, 2020, 17.
21. Schimel J., Simon L., Greenberg J., Pyszczynski T., Solomon S., Waxmonsky J., Arndt J. Stereotypes and terror management: evidence that mortality salience enhances stereotypic thinking and preferences. Journal of Personality and Social Psychology, 1999, 77, 905-926.
22. Jonas E., Fritsche I., Greenberg J. Currencies as cultural symbols – an existential psychological perspective on reactions of Germans toward the Euro. Journal of Economic Psychology, 2005, 26, 129-146.
23. Greenberg J. Terror management theory: from genesis to revelations. In Shaver P. R., Mikulincer M. (eds). Meaning, Mortality, and Choice: The Social Psychology of Existential Concerns. Washington DC, USA: American Psychological Association, 2012, pp. 17-35.
24. Greenberg J., Kosloff S. Terror management theory: implications for understanding prejudice, stereotyping, intergroup conflict, and political attitudes. Socialand Personality Psychology Compass, 2008, 2, 1881-1894.
25. Burke B. L., Martens A., Faucher E. H. Two decades of terror manegement research: a meta-analysis of mortality salience research. Personalityand Social Psychology Review, 2010, 14, 155-195.
26. Routledge C., Arndt J., Goldenberg J. L. A time to tan: proximal and distal effects of mortality salience on sun exposure intents. Personality and Social Psychology Bulletin, 2004, 30, 1347-1358.
27. Dar-Nimrod I. Viewing death on television increases the appeal of advertsied products. Journal of Social Psychology, 2012, 152, 199–211.
28. Taubman-Ben-Ari O., Florian V., Mikulincer M. The impact of mortality salience on reckless driving: a test of terror management mechanisms. Journal of Personalityand Social Psychology, 1999, 76, 35-45.
29. Федосенко Е.В. Жизнь после карантина: психология смыслов и коронавирус COVID-19 // Психологические проблемы смысла жизни и акме. 2020. XXV. https://cyberleninka.ru/article/n/zhizn-posle-karantina-psihologiya-smyslov-i-koronavirus-covid-19 (дата обращения: 01.03.2021).
30. Федосенко Е.В. Страх смерти и психические расстройства в условиях пандемии COVID-19 // Диалог, 2020.
31. Федосенко Е.В. Ценностные диспозиции и стратегии жизни в картине психологического здоровья педагога // Психологические проблемы смысла жизни и акме: Электронный сборник материалов XXIII симпозиума / под ред. Г.А. Вайзер, Н.В. Кисельниковой, Т.А. Поповой. – М.: ФГБНУ «Психологический институт РАО», 2018. С. 122–136. https://www.pirao.ru/images/labs/gporl/XXIII-simpozium.pdf (дата обращения: 01.03.2021).
32. Федосенко Е.В. Духовный фактор психологического здоровье педагога: проблема или ресурс? // Современная образовательная психология в подготовке специалистов помогающих профессий: актуальные проблемы теории и практики оказания помощи другим / Под ред. Э.В. Котляровой. Могилев, Беларусь: Могилевский государственный университет. 2019. С. 11–15.

Источник: Федосенко Е.В. Страх смерти: ценности и смыслы в новой реальности COVID-19 // Психологические проблемы смысла жизни и акме. Электронный сборник материалов XXVI Международного симпозиума. 2021. С. 32–41.