Единомножие «Я»: «надситуативное интервью» с Вадимом Петровским о нем самом и его трудах

14 августа 2020 года исполнилось 70 лет Вадиму Артуровичу Петровскому, профессору, доктору психологических наук, члену-корреспонденту РАО, научному руководителю Центра фундаментальной и консультативной персонологии НИУ ВШЭ.

Моим учителям, сотрудникам, ученикам
посвящаю этот творческий самоотчет
за истекшие 50 лет

Редакция журнала ВШЭ «Психология» (из письма юбиляру): Вадим Артурович! Вы не хотели поздравительных слов. 70 лет для Вас – нечто абстрактное и трудновообразимое, а 70 – 20 = 50 (жизнь в науке) – вполне конкретное. Вы согласились дать интервью, сказав, что наука для Вас – «первая жизнь», а все остальное, при всей важности, – «только вторая»… Ваши труды – о субъектности, движении деятельности, активной неадаптивности, «личностности»…
Мы посоветовались и решили: не надо изобретать и пересылать Вам вопросы! Попробуйте предугадать их сами, и постарайтесь сами ответить на них. Пусть это будет «надситуативное» интервью.

В.А. Петровский: Принято! Начну с субъектности как базовой категории. Но вначале несколько слов на тему «вопрос-ответ». У братьев Стругацких, в «Сказке о тройке», описан чудо-компьютер, отвечающий на все вопросы. Но у него, к сожалению, нарушена некая опция, отвечающая за ввод и вывод информации. Есть, однако, возможность обойти эту трудность, а именно самим набирать на принтере вопросы и самим распечатывать ответы. Не стать ли мне таким оператором при самом себе?
Если серьезно, мне хотелось бы поделиться с читателями теми вопросами, которые я ставлю перед собой не первый год, и предложить некоторые ответы.

Ключевые слова: субъектность, движение деятельности, надситуативная активность, активная неадаптивность, идея Я, отраженная субъектность, общая персонология

«Субъектность»

Что означает термин? Начнем с активности. Мало кто усомнится, что активность – атрибут субъектности. Но что значит «активность»?

Не знаю, кто мог бы сказать короче, чем И. Кант: «активность» есть причинность причины. Однако, «короче» не значит «проще». Требуется некоторое усилие мысли, чтобы понять и оценить глубину дефиниции.  Если, с разбегу, осмыслить трудно, то это, я думаю, даже к лучшему, так как требуется преднастройка к дальнейшему.

Говоря о субъектности, мы присоединяем к «причинности» частицу «само»: субъектность есть самопричинность (причина себя, causa sui), и здесь есть два важных момента, достойных упоминания. В составе субъектности причинность есть «первопричинность» (в терминах Б. Спинозы, с нее начинается причинный ряд). Кроме того, она «возвращается» к себе самой, являясь свободной причиной (в терминах Г. Гегеля); предопределяя собой следствия, она, в свою очередь, определяется ими (если бы не следствия, не было бы и причины!), и таким образом опосредовано определяет себя. Самопричинность – не круг, но спираль самовоспроизводства (действуя, причина расширяет себя, разрастается следствиями, присоединяя их к себе).

Почему не говорить просто: «субъект»? Не могу утверждать, но, по-моему, этого термина 30 лет назал «в природе» не было, во всяком случая, я не не встречал. Но точно помню: когда в своей докторской «Феномен субъектности в психологии личности» я впервые использовал это слово, оно вызвало недоумение у одного из моих оппонентов: «Зачем Вам это “-ность”? Сейчас, когда одна за другой выходят статьи, книги, защищаются диссертации, проводятся конференции, посвященные субъектности, психологическая общественность уже привыкла к этому слову. Но значит ли это, что понимание субъекта и субъектности в соотношении друг с другом достигло ступени ясности и отчетливости?  Чаще всего субъектность рассматривается как свойство субъекта: вначале – субъект, потом – субъектность. Однако, в нашем понимании, все выглядит иначе: субъектность как самопричинность придает индивиду, его носителю, статус субъекта, а не наоборот, – не субъект определяет «субъектность».

Не время ли ответить на вопрос, что, в таком случае, значит «субъект»? Слово-то многозначное… Да, определить этот термин нужно. Боюсь, правда, что дефиниция окажется сложноватой на слух, она явно не для учебника средней школы: «Субъект» есть сущее, имеющее образ себя в среде и воспроизводящее себя на основе этого образа». Впрочем, можно сказать проще, а смысл будет тем же: «Я и садовник, я же и цветок» (О. Мандельштам). Отталкиваясь от этого понимания, и принимая некоторые допущения, можно логически вывести из него развернутое представление о субъекте как существе целеполагающем, свободном, развивающемся и целостном (1996; 2010); и, действительно, такое понимание, мы бы сказали, портрет субъекта, функционирует в культуре. Казалось бы, – готовая модель для прямого ее использования в психологии. Однако, при более близком рассмотрении, оказывается, что данное понимание субъекта не вполне удовлетворительно, особенно, когда мы пытаемся примерить его, подобно костюму, к реальному человеческому индивидууму – Петру, Павлу, Ольге... Критический взгляд затрагивает все свойства субъектности из перечисленных, и они отпадают одно за другим (2010). Вопрос состоит в следующем: «Является ли каждый из нас субъектом активности?»; «Присуща ли индивиду субъектность как способность к самовоспроизводству в изменяющихся условиях жизни?»; «Контролирует ли индивид последствия своих действий?». Да, если иметь в виду отдельные действия в составе деятельности, и то далеко не всегда. Сомнительно, если иметь в виду траектории жизни в целом и такие «треки» ее, как витальные проявления активности, деятельность познания и творчества, личное общение, самосознание. На все вопросы, касающиеся атрибутов субъектности, перечисленных здесь, присутствуют ли они в жизни, вынуждены ответить «Не факт!» Всмотримся в сочетание двух слов:

«Движение деятельности»
(механизм отрицания и утверждения субъектности)

Так что ж, индивид – «бессубъектен?» В чем причина сомнений, что индивиду присуща субъектность? В отличие от деятельности, то есть активности, имеющей целеустремлённый характер, движение деятельности не подчинено какой-либо заданности – ситуативной или предустановленной Цели (понимаемой в широком смысле – как ценность, мотив, намерение, задача и т.п.); движение деятельности имеет под собой не целевую («зачем», «для чего»),  а действующую причину («почему», «в силу чего», «в каком направлении»). Подобно тому, как мы не спрашиваем о ветре, «зачем» и «ради чего» он дует, хотя можем спросить – «почему» и «куда», так и в данном случае мы не думаем, что движение деятельности производится за чем-то или ради чего-то. Деятельность – движется, представляя собой (как бы странно это ни звучало!) динамику динамики, что проявляется в целеупразднении по отношению к прошлому и обращенному в будущее целеобразовании. Создается впечатление, что «Черный лебедь» Талиба, чувствующий себя вольготно в составе исходной деятельности, как бы специально изворачивается и клюет самого деятеля, продуцируя несовпадение целей и результатов его активности. Во всех сферах жизнедеятельности индивида появляются неподконтрольные результаты («Жить значит умирать»; «Шел в комнату, попал в другую»; «Искал Индию – открыл Америку», «Хотели как лучше, а получилось как всегда» и т.д. и т.п.).

Индивид в такие моменты бессубъектен, так как не может вполне контролировать последствия своих действий. Тем не менее, есть что-то, позволяющее реабилитировать «субъектность», в связи с чем мы вводим два новых понятия: «надситуативная активность» и «активная неадаптивность».

Надситуативная активность
(проявление субъектности в деятельности)

Уточняю и переуточняю, как неискоренимый перфекционист: «” Надситуативность ” – это что: «выход за пределы заданного»?

Я встречался с таким пониманием. Оно допустимо, но требует пояснения.

Сначала – об области исслелований. Говоря о «надситуативной активности», как феномене движения деятельности, я марикирую, тем самым, некоторый класс идей, разработанных мною в разное время в содружестве с коллегами, сотрудниками, учениками (вынужден ограничиться здесь именами исследователей и простым перечислением совместных работ, поглощающем, к сожалению, и аргументы и, отчасти, факты).

Имею в виду, прежде всего: выделение и критику «постулата сообразности» («тотальной адаптивности психики») (1975)¹; разработку понятия «диахронический анализ деятельности» (1977) и, по инициативе А.Г. Асмолова, –  «динамической парадигмы в исследовании деятельности» (Асмолов, Петровский, 1978); введение конструкта «активная неадаптивность» (постановка целей с непредрешенным результатом достижения) (1992); формулирование идеи «избыточных возможностей» в функции источника активности (1977)); разработку понятия, математической модели и методики определения личностной состоятельности («могу»,  «хочу», «достигаю») (2006). Эти теоретические идеи стали основанием для проведения экспериментальных работ, посвященных:

• «мотиву границы» (диссертация Марины Александровны Ишковой, посвященная побудительной ценности границы, – 1998);  
• феноменологии «надситуативности» в познавательной деятельности («презумпция существования решения», постановка личностных задач при решении предметных задач, отказ от подсказки) (диссертационное исследование Яны Александровны Шараги, - 1985);
• концепции одаренности как надситуативности (совместные разработки исследования с Верой Геннадьевной Грязевой-Добшинской – 1993);
• выделения адаптивных и неадаптивных аспектов творческой деятельности и демонстрации угасания творческих устремлений детей в условиях школьного обучения (диссертация, а в последующем монография, Светланы Валентиновны Максимовой, 2006).

Полученные факты раскрывают значение термина «надситуативная активность» (также, как и в случае «субъектности» меня предостерегали от введения этого термина, говоря, что он «никогда не приживется»; но, поже, он также «прижился»). Речь здесь идет о том, что индивид действует в направлении целей, превосходящих требования ситуации, – он (она) поднимается над порогом ситуативной необходимости, руководствуясь внутренней необходимостью (1977). Вместе с тем, эти действия предполагают также возможность полноценной реализации ситуативно заданных целей, в противном случае «выход» за рамки заданного может иметь характер реакции на субъективную безвыходность положения дел («отыгрывающее поведение» при невозможности адаптации к ситуации, или упразднение задачи в виде «надполевого поведения»). Еще один штрих к портрету «надситуативной активности»: в отличие от «полевого поведения», импульсивной и беспрепятственной смены целей (когда привлекает возможность действовать то в одном, то в другом направлении), надситуативная активность проявляется постановке личных «сверхплановых» целей в ответ на ограничения свободы выбора. Тем самым, поддерживается субъектность индивида как целеобразующего начала.

Некоторые из целей, которые могут быть при этом выбраны, сулят успех достижения, однако не все. В некоторых случаях надежда на успех может не подтвердиться, причем заранее нельзя предугадать, чем обернется возможное действие, если оно будет выбрано. Что могло бы стать аргументом в пользу субъектности в этом случае? – Отказ от выбора «надситуативной цели» (тогда результат предрешен как аргумент в пользу контроля над последствиями) или предпочтение подобной цели (тогда можно потерять необходимый контроль)? В чем решение?

«Активная неадаптивность»

… А что, если намеренно ставить перед собой цели с непредрешенными (неопределенными, непредвидимыми) результатами достижения? Или, – в другой формулировке, – осмелиться ставить перед собой такие цели?

В этом случае возможные промахи, сколь бы неблагоприятны они ни были, могут рассматриваться как принимаемые в расчет, – плохие «сюрпризы» здесь исключаются. Совершая свободные выборы, индивид берет на себя всю ответственность за последствия своих действий, – предрешает непредрешенное. Сама возможность испытать себя перед лицом неопределенности («смогу ли»?) мотивирует предпочтения, а возможные неудачи («удары судьбы») воспринимаются как дополнительное подтверждение осознанности (подконтрольности) сделанных выборов, что удостоверяет статус субъектности.

В ранних работах, в самом начале 70-х годов, я экспериментировал с риском. Слово «риск» может означать разное. Говорят, «оправданный» – «неоправданный» риск… Справедливо! Но я ввел еще одно различение: риск прагматический («во имя вознаграждения»), и риск бескорыстный («немотивированный», «не за мзду»). В разные годы, тогда и потом, я и мои коллеги исследовали: «влечение к опасности» (первая моя публикация в 1971 году); реакция на запрет (феномен «Синей Бороды» – курсовая работа Елены Ивановны Кузьминой, проведенная в середине 70-х годов, – см. Петровский, Кузьмина, 1988); притягательность границы (побудительной ценности границы была посвящена диссертация Марины Александровны Ишковой, 1998); взаимосвязь одаренности и тенденции расширять пространство своего действия (в диссертации Нины Александровны Маркиной (2010) было показано, что дети с высокими показателями одаренности приближаются к черте, ограничивающей пространственную территорию их действия или пересекают эту черту, а также, что они, в условиях ценностных выборов, предпочитают суждения, связанные с неопределенностью и риском; феномен мысленного проигрывания действий, отпугивающих своими последствиями (совсем свежие совместные исследования, при использовании айтрекера, проводимые с Александром Сергеевичем Огневым –  глаза некоторых испытуемых так и «стреляют» туда, где находится нельзя или страшно (Петровский, Огнев, 2019, 2020); «эмоциональный флаттер»: понятие, вводимое моим сотрудником и соавтором Ильей Михайловичем Шмелевым («флаттер», в авиации, – это «болтанка», сильная тряска самолета при достижении критических скоростей); «эмоциональный флаттер» – особое, как мы говорим, «овладевающее» – не путать с «совладающим»! – поведение в условиях потенциального риска; человек здесь – первопроходец, или так ему, по крайней мере, думается; в экспериментах мы создаем ситуацию, в которых испытуемый может ощутить уникальность своих возможных, но не обязательных, рискованных действий, – станет ли он рисковать? – Петровский, Шмелев, 2019; Shmelyv, Petrovsky, 2020).

В отличие от «рефлекса свободы» при стесненных движениях (И.П. Павлов), «прироста мотивации в ответ на препятствие к удовлетворению потребности» (В.П. Протопопов, П.В. Симонов и др.), «воли» как создании дополнительной мотивации (В.А. Иванников), «реактивного сопротивления» (Дж. Брем), «интеллектуальной активности» (Д.Б. Богоявленская), во всех анализируемых ситуациях человек движим стремлением к преодолению как таковому, – не столько достичь чего-то «по ту сторону» цели, сколько «осмелиться захотеть» (по словам Ф.М. Достоевского), «взять цель», требующую преодоления (таким образом, оказывается, что не только «запретный плод сладок», но и булыжник становится «сладким», если его запретить).

Идея «Я» как CAUSA SUI

Что является условием субъектности Я? Так, во внутреннем плане, феноменологически, выступает перед собой индивид как субъект: он чувствует себя автором того, что он производит во вне и того, что происходит с ним и в нем. Когда нечто в сознании «эго-дистантно» («это – не я, это – не со мной»), то это – признак психологического неблагополучия.

Но что является условием того, что индивид доподлинно обнаруживает себя в своей субъектности? – как во внешнем, так и во внутреннем планах? Трудный вопрос, который, как выясняется, легко обойти стороной, причем так, что никто, как будто бы, и не заметит. К примеру, авторы популярной теории самодетерминации личности, блистательные экспериментаторы, E. Desi & R. Ryan, совсем не озабочены вопросом, что означает при этом “само”. А ведь здесь, очевидно, важно иметь ответ на данный вопрос, или по меньшей мере хотя бы искать ответ. Но это, в свою очередь, обращает нас к генезису Я, становлению Я в качестве причины себя.

Предлагаем возможные решения, вполне сознавая их гипотетичность (2014, 2016, 2019 гг.): первоначально, «Я» есть иллюзия сознания, мифический “человечек в человечке”, способный якобы воспринимать, переживать и действовать в мире, некая картинка с “человечком” и его окружения, стрелочками воображаемых связей между ними в сопровождении беззвучно звучащих слов “я”, “другой”, “объект”, “видит”, “переживает”, “действует”, “говорит” и т.п. Словом, «Я» – призрак, мираж, фантом. Однако, в процессе реальных контактов индивида с его окружением, воображаемая схема субъектности “оживает”, приобретая статус причины, реально структурирующей поведение (механизм опосредования бессубъектной активности индивида схемой субъектности рассматривается нами в статье «Психофизическая проблема: “Кто” видит мир?», 2018). Обнаруживаются при этом такие преемственные формы Я как номинальное, феноменальное, когитальное, трансгрессивное и ноуменальное Я; эти формы Я, переходя друг в друга, образуют, как мы говорим, “почетные круги causa sui”.

Спонтанность СOGITO

Не избыточен ли термин «саморефлексия»? Почему не «рефлексия»?  Разве недостаточно здесь того, что речь здесь идет о «внутреннем восприятии», согласно Дж. Локку? Но это «само-» оправдано здесь тем, что мы в этом случае поднимаемся на ступеньку выше, чем просто рефлексируя процессы, ориентированные во вне, относясь к себе как субъекту, рефлексирующему эти процессы.

При этом в центре внимания – наша самость как субъект рефлексии (что и означает «cogito»). В экспериментах с детьми разного возраста, нам, с Еленой Михайловной Черепановой (1987) удалось «поймать» тот переломный момент в возрастном развитии, когда испытуемые, думая о чем-то, начинают замечать, что они думают. В эксперименте использовался «метод негативации»: испытуемым предлагалось как можно дольше «ни о чем не думать» (что, по-видимому, недостижимо). Стабильные экстраверты легко «справлялись» с этой задачей (проявляя поразительную способность «ни о чем не думать» иногда более 3 минут, при этом некоторые могли повторять про себя много раз фразу «я ни о чем не думаю»); невротические интроверты практически сразу замечали, что они думают о чем-то при задаче «ни о чем не думать» (некоторые замечали свои мысли уже через три секунды). По нашим экспериментальным данным испытуемые, на рубеже подросткового и юношеского возрастов, стремясь «не думать», уже не способны разминуться с cogito, исподволь настигающим мысль.

Рефлексивная возгонка влечения

Не согрешить в мыслях своих?  Когда объектом рефлексии становится сам индивид как субъект устремлений, их сила ощутимо меняется в зависимости от двух переменных: 1) исходной привлекательности стимула («соблазн») и активности рефлексии. Принимаем, что саморефлексия – не единичный акт, а последовательность актов, «шагов» рефлексии, оценивающих значимость обладания стимулом. Предлагаем математическую модель зависимости силы стремления от исходной привлекательности («валентности») стимула и числа шагов рефлексии.

Метафорически, в этой модели индивид раз за разом «видит» свои устремления в «зеркале» рефлексии. Так, завязывая галстук или поправляя прическу перед зеркалом, на своем опыте открывает принцип самодерминации, ведь его отражение в зеркале – этот «он сам», подсказывающий себе, что нужно еще. Следующие затем изменения во внешнем облике вновь отражаются в зеркале и вновь детерминируют последующие действия человека. В этом – феномен самопричинности: ведь это «с меня» (стоящего перед зеркалом) начинается причинно-следственный ряд и это «я сам» («Я в зеркале») совершенствую свой облик. Отправляясь от нескольких стартовых значений драйва (первичного влечения) на интервале [0, 1], мы вычислили уровни установок субъекта действовать в направлении провокативного стимула (готовности поддаться соблазну) на нескольких витках рефлексии, следуя процедуре многократного отражения субъектом своей готовности к выбору, опираясь на модель Лефевра (Лефевр, 1996) и по-новому интерпретируя ее переменные. Общий итог: саморефлексия повышает привлекательность провокативного стимула, поддерживая соблазн.

Выясняется, что существуют такие уровни драйва, при которых субъект, виток за витком рефлектирующий̆ свои побуждения: 1) отвергает провокативный стимул; 2) впадает в состояние замешательства; 3) поддается соблазну. Особый случай: при стартовом уровне драйва 0,5 («неопределенный уровень» притягательности), с каждым новым витком рефлексии готовность поддаться соблазну стремится к «золотому сечению», 0,618…

Алгебра COGITO во внутреннем мире субъекта

Не взять ли под защиту «замкнутый круг самосознания»? Многие из нас привычно думают (и это правда!), что «сознание открыто в мир», что оно «разомкнуто», что «плохо, когда человек “зацикливается” на себе» и пр.  Подобным же образом, – о самосознании: что оно «включено в мир», что оно «не варится в собственном кругу», что оно – неотъемлемая часть процессов саморегуляции индивида, etc. И всё это – в значительной мере справедливо. Однако, не теряем ли мы при этом специфики cogito как рефлексии своего личного отношения к психическим процессам, протекающим в нас и затрагивающим нашу самость (картезианское «мыслю, следовательно существую» – о себе, мыслящем, о своем собственном Я). Любые процессы, наблюдаемые нами в себе, будь то дискурсивное мышление, произвольное внимания, осмысление, мысленное вращение, припоминание, волевой акт, имеющие отношение к миру вне нас, включают в себя «второй слой» рефлексии – отношение к себе как субъекту самонаблюдения. Имея в виду этот второй слой, мы говорим о нем «саморефлексия» (cogito).

Вопрос состоит в возможности выделения таких процессов саморефлексии, которые характеризуют их взаимоотношения друг другом, при этом не покидая пространство самосознания? В частности, существуют ли такие процессы, которые могут «вернуться к себе» по кругу, вступая в контакт друг с другом?

Я попытался найти такие внутренние акты саморефлексии, описывая их с лингво-математической стороны. Общая гипотеза, направляющая исследования, состояла в том, что существуют такие множества проблематических высказываний, которые (множества) обладают свойствами алгебраической группы. В первой работе на эту тему и в последующих публикациях было описано одно из подобных множеств, включающее в себя четыре суждения: «принимаю», «воздерживаюсь», «допускаю» и «сомневаюсь»; удалось показать, что это множество изоморфно группе комплексных чисел по умножению, включающей в себя +1 («принимаю безусловно»), + i («воздерживаюсь»), – 1 («принимаю условно»), – i («сомневаюсь») (Петровский, 2019). Например, «сомневаюсь, что допускаю» = «воздерживаюсь» (производим умножение (-i)×(-1)=i ).

На примере «сомневаюсь» убеждаемся в том, что акт сомнения, обращенный к себе («сомневаюсь, что сомневаюсь») и так многократно, «порождает» другие высказывания из этого множества, и в конечном счете «возвращается» к себе. То же относится и к «воздерживаюсь». Оба элемента алгебраически группы представляют собой «циклические» образующие группы; другие элементы, не являющиеся «циклическими», «возвращаются» к себе по другой траектории, совершая не полный круг causa sui. 

Рассматривая различные аспекты алгебры cogito, мы показали как «работает» эта модель в разных областях знания: философии, лингвистике, психологии.

В данный момент подготовлена статья, где идея замкнутого круга самосознания рассматривается на пример 8 проблематических суждений, вступающих в «сложноподчиненные» отношения (высказывания о высказываниях) друг с другом и образующих при этом алгебраическую группу.

«Человек в поисках смысла…» А есть ли смысл?

Насколько осмыслен сам поиск? В порядке преамбулы, строчка из Маяковского: “Послушайте, ведь если звезды зажигают, значит это кому-то нужно?.. Значит – это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!». Просвещенный читатель: «Это – метафора!» – Да, метафора! Но также еще – мировоззрение, мирочувствие, особая модель мироустройства. Виктор Франкла: “Смысл всегда есть, его необходимо найти!”

Есть также другой взгляд: “Всё – майа” (всё не имеет смысла) – прекрасно об этом у Германа Гессе, в «Индийском жизнеописании» из «Игры в бисер»: «… жизнь всех людей – все было в глазах этого старого йога майей, было каким-то ребячеством, зрелищем, театром, игрой воображения, было пустотой в пестрой оболочке, мыльным пузырем, чем-то таким, над чем можно было даже восторженно смеяться и что можно одновременно презирать, но ни в коем случае нельзя принимать всерьез» (Г. Гессе, 1991).

Какова логическая архитектоника сознания? Анализ показывает, что в культуре между полюсами полной осмысленности мироустройства в сознании человека (модель преисполненности смыслом) и полной бессмысленности (модель  обессмысливания) функционируют еще шесть способов интерпретации устойчивой связи между личностным смыслом объекта в сознании (бытие во мне и для меня)  и объективным существованием объекта в мире (бытие во вне и без меня). Говорим об этих элементах коротко – «бытие-смысл» и «бытие наяву». Имеем всего восемь (=23) сочетаний между элементами, как «бытие-смысл (есть/нет)», «бытие-наяву (есть/нет)» и показателями устойчивой связи между ними (есть/нет).  Все возможные сочетания полностью описываются логическими связками: импликация (→), эквивалентность (~), сумма Жегалкина (⨁),  стрелка Пирса (↓) и штрих Шеффера (|).

Признаюсь: я назвал и зарисовал эти связки сейчас, прежде всего, потому что они красивы, но сознаю, конечно, что все это может быть чем-то совершенно бесполезным для читателя. Ведь, прежде всего, необходимо описать, как в культуре сосуществуют 6 других смысловых миров, которые мне удается сейчас только назвать «списком»: это модели –  «смысловой экспансии», «смысловой сопричастности», «перевернутых смыслов», «ослепления смыслом», «расщепления», «смысловой автономии». Читателю, конечно, нет нужды погружаться в математические подробности (никто, как ни печально, чаще всего, и не погружается!), но об всем этом подробнее можно прочитать в разделе «Булева модель смысловых миров. Во что верит мысль?» книги «”Я” в персонологической перспективе» (2013). Добавлю только, что некоторые модели смыслоустройства мира могут быть объединены между собой так, что одна из них, не исключая другие, оказывается в итоге определяющей.

В экспериментах, проведенных Николаем Васильевичем Зоткиным (кандидатская диссертация, 2000), удалось показать, что большинство испытуемых предпринимают изощренные попытки осмыслить бессмысленное, имея дело абсурдными ответами экспериментатора на заданные ему вопросы, например: «У вас есть дети?» «Да». «Мальчик?» «Нет». «Девочка?» «Нет». «И тот, и другой?» «Нет» (20 лет назад, когда мы проводили этот эксперимент, идея смешанного пола еще не тронула умы россиян).

Феномен «отраженной субъектности»

Где существует личность? В данном случае я присоединяюсь к вопросу, который поставил не я, а Эвальд Васильевич Ильенков. Но я предлагаю свой ответ, и он состоит в том, что личность существует в трех пространствах: жизненный мир самого индивида, территория между ним и другими, и, наконец, жизненные миры других людей; «личностность», как особое качество индивида, есть идеальная представленность и продолженность его в других,  «инобытие» человека в человеке, «вклады» в других. 

Я предположил также, что потребность в общении (которую иногда трактуют, по сути, прагматически – как обмен: «ты мне, я тебе») есть реализация фундаментального стремления человека к бессмертию, хотя оно, конечно, в таком качестве, не осознается. Позже, совместно с Артуром Владимировичем Петровским, мы разработали идею «потребности и способности персонализации», то есть достижения своего присутствия в другом. Термин «персонализация» был предложен автору этих строк А.В. Петровским в связи с нашей трактовкой «личностности» как «инобытия» человека в другом человеке. В последующем эти идеи были многопланово представлены в фундаментальной обобщающей статье А.В. Петровского (1987). Чуть позже выяснилось, что термин «перснализация» был ранее «вброшен» в мир Тейаром де Шарденом, однако в совсем другом контексте. Увидев, что термин «занят», мы не отказались от его использования, так как он весьма точно выражал суть концепции личности как бытия в другом и для другого. Я до сих пор использую это важное слово сегодня, с изумлением наблюдая, как часто, вслед за нами, его стали повторять повсеместно и какие неожиданные трансформации переживают его смысл и значение, одинаково удаленные, как от Шардена, так и  от нас, с А.В. Петровским (серьезный анализ «персонализации» в сопоставлении с «персонификацией»  – см. в работе Е.В. Итко,  2017). 

Трактуя личностность как инобытие человека в человеке, я предложил экспериментальный метод исследования личности, релевантный своей концепции,  – метод отраженной субъектности, позволяющий изучать личность «бесконтактно», не вступая в прямое взаимодействие с самим индивидом, но актуализируя его образ в сознании и бессознательном других людей. Подразумевалось, что если человек, подобно нейтрино, проходя сквозь толщу общения с людьми, не оставляет в них никаких значимых для них изменений, не укрепляет их или ничего не меняет в поведении и сознании людей, то он безличен, хотя и существует в качестве индивида; метод отраженной субъектности позволяет уловить его присутствие. «Описать человека нельзя, – писал Л.Н. Толстой. – Можно сказать только, как он на меня подействовал»; «Мой брат умер, …Но его отношение к миру продолжает прояснять мое отношение к миру».

Несколько эффектов, выявленных на основе метода отраженной субъектности:

• динамика фрустрационного реагирования при актуализации образа значимого другого человека (в модифицированном варианте фрустрационного теста Розенцвейга на картинках появлялся контур этого человека); удалось выявить изменение направленности агрессии в ситуации фрустрации по характеру доминирования вплоть до смены на противоположный тип (например, экстрапунитивное доминирование замещалось интрапунитивным) (исследование Ирины Петровны Гуренковой, 1982);
• повышение оригинальности ответов учеников в словесном ассоциативном эксперименте (с использованием частотного словаря) в присутствии учителей, которые по экспертным оценкам описываются как творческие личности;
• изменение правдивости учеников, выполняющих задание в «присутствии» учителя на портрете: так, некоторые учащиеся, взглянув в глаза учителю на портрете, начинали нарушать правила «исподтишка», подглядывая ответы; но это зависело не только от учащихся, а также – от того, кого они видели на портрете (некоторые учителя, «действуя» с портрета, наоборот, повышали нормативность учащихся) (исследование Алексея Васильевича Воробьева, 1984);
• зависимость интерпретации взаимоотношений между героями проективных картинок под влиянием голоса значимого человека (при стертости, невнятности содержания его речи): переживаемое «присутствие» некоторых учителей, репрезентированных голосом, побуждало испытуемых интерпретировать взаимоотношения между героями картинки как более доброжелательные, в то время как «присутствие» других стимулировало негативность интерпретаций (исследование А.В. Воробьева, 1984);
• «эффект силы в слабости»: в экспериментах, проведенных нами с Еленой Юрьевной Увариной (1982), удалось показать, что успешные участники (отличники), не решив задачу на сообразительность, но, видя как отстающие ученики (двоечники) не могут справиться с решением той же задачи и повторяют их собственные (отличников) ошибки, неожиданно приходят к нужного решению («эффект силы в слабости»); более того, – что превзошло наши оптимистические ожидания, – двоечники, видя ошибочные  действий отличников, приходили к решению задачи (углубляя исследования, мы подтвердили, что в этом проявляется эффект антиидентификации в парах, как если бы испытуемый говорил себе самому: «Мы настолько разные, что и думаем по-другому», подкрепляя этот тезис на деле);
• изменение силы перцептивной иллюзии в воображаемом присутствии значимого другого (на примере фигуры Г. Каниззы); эксперимент был задуман мною по следам разговора с Б.М. Величковским, предложившего мне, под углом зрения «отраженной субъектности», присмотреться к фигуре Г. Каниззы – четырем кругам черного цвета с вырезанными в них секторами, расположенными напротив друг друга и порождающим иллюзию белого квадрата, вершины которого расположены в центре этих кругов (в глазах  наблюдателя условный̆ квадрат, «наведённый̆» этими секторами, превращается в реальный̆ белый̆ квадрат, контуры «проступают» как настоящие края квадрата). Я решил, что мы будем сдвигать и раздвигать секторы, чтобы «поймать» порог возникновения иллюзии, а Е.И. Кузьмина, экспериментируя с дошкольниками (1987), «превратила» круги в головы рыб с пририсованными хвостиками; иллюзорный квадрат – это «белый платочек», который рыбки могут поймать и удерживать ртом, сплываясь и расплываясь. Оказалось, что в воображаемом присутствии некоторых воспитательниц «рыбки» находят платок раньше и удерживают дольше, чем в отсутствии воспитательницы;
• стимуляция склонности к «бескорыстному риску» при реализации предложенной Александром Львовичем Крупениным техники «псевдо-воздействий» значимых других: под влиянием, якобы, «телепатического послания», испытуемые ранее не склонные к бескорыстному риску, начинали рисковать, если «телепат»-индуктор был при этом сам склонен к риску (о том, что изучается тенденция к риску, а не воздействие «телепатии»,  ни тот, ни другой испытуемые, разумеется, не знали) (Петровский, Крупенин, 1985);
• стимуляция и подавление тенденции перейти «черту», «оказаться на краю», под влиянием под влиянием интроектов значимых других (условное изображение на картинке глаз человека, «смотрящих» в лицо испытуемых, в одних случаях провоцируют стремление нарушить запрет и усиливают стремление к опасности, в других случаях – подавляют эти тенденции (о чем можно судить по частоте и длительности фиксаций глаз испытуемых перед границей, за границей и на ней самой) (исследования, проводимые нами совместно с А.С. Огневым, 2018 – 2020 гг.).    

Список примеров реализации метода «отраженной субъектности» существенно шире. Специальные исследования были посвящены различению ролевых и индивидуально-специфических эффектов влияния в межиндивидуальных взаимодействиях (исследования Аллы Николаевны Смирновой, Георгия Львовича Долинского, Любови Петровны Полежаевой).  

Отмечу также проведенные в недавние годы исследования иммерсии (погружения) индивидов, оказывающих влияние, во внутреннее пространство личности объектов влияния.  Среди результатов таких исследований – факты, полученные Елены Юрьевны Чернышковой. При использовании модифицированного нами теста Розенцвейга, ей удалось выявить эффект снижения уровня агрессии в профиле фрустрационного реагирования при изменении способов стимуляции побуждении испытуемых к рефлексии: – со стороны образа значимого другого человека, непосредственно включенного в воображаемую ситуацию неблагополучия; – со стороны «значимого другого» как «внутреннего наблюдателя» (интроект); – со стороны самого индивида, осуществляющего «пошаговую» рефлексию собственных эмоциональных состояний в типической ситуации фрустрации. 

В диссертации Натальи Андреевны Евченко показано, что в проблемных ситуациях индивид ищет в своем внутреннем мире Другое-Я, отличающееся от его Актуального Я, и находит в первом из них такие полезные качества, как предприимчивость, креативность и независимость, что обусловливает успех в решении стоящих задач. Здесь интроект проявляет себя в полной мере, без участия «значимого другого», существующего наяву (Евченко, 2017).

Мультисубъектная организация личности. Единомножие «Я»

Существует ли «верховный субъект»?  Согласимся с С.Л. Рубинштейном: каждое Я есть «республика субъектов». «Республика», добавим мы, но не монархия. И еще, что эта «республика», имеет свои «представительства» в сопредельных, а также и весьма удаленных от нее территориях. Те же, в свою очередь, присутствуют на территории даной «республики» (их «субъектность» может быть при этом весьма действенной и не всегда видимой). Так, метафорически, можно выразить идею мультисубъектности личности, – единомножия «я».

Если от поэтических метафор перейти к прозе психологических буден, то и здесь встречаются вполне впечатляющие сюрпризы. Положим, социолог исследует ценностные ориентации человека, предлагая респонденту на выбор некоторый набор терминальных и инструментальных ценностей.  Мы уже знаем, что в каждом из нас отражены другие субъекты. Кто же в таком случае совершает выбор? 

Рассмотрим модель единомножия «я», представленную в транзактном анализе Эрика Берна и его последователей: в теории Берна каждая личность представляет собой единство трех «я», более точно, трех эго-состояний: Родитель, Взрослый, Дитя. Отталкиваясь от транзактной модели личности, мы, с коллегами Жанной Владимировной Пыжиковой и Мадиной Крухмановной Худышевой, предлагали испытуемым проранжировать 16 жизненных ценностей – с позиций: в одном случае Дитя (мечты, сокровенные желания), во втором – Родителя (голос долга), в третьем – Взрослого (разумный взгляд на вещи, то, что человек сам для себя считает  необходимым делать). Выяснилось, что процент значимых корреляций между выборами с позиций каждого из трех эго-состояний «Дитя», «Родитель», «Взрослый» – минимален. Чаще встречаются значимые корреляции между двумя эго-состояниями (Родитель – Дитя; Родитель – Взрослый, Взрослый – Дитя), а также, весьма часто, – отсутствие каких-либо значимых корреляций, то есть ортогональность предпочтений ценностей с позиций трех эго-состояний. Также могут распадаться «на трое» Взрослая, Родительская и Детская самооценки (неопубликованное исследование Ольги Александровны Паниной).

На вопрос, кто же, в конце концов, выбирает или производит итоговое оценивание, мы отвечаем: как правило, «все трое», но их вклад в общее дело различен.

Готовность к выбору, о которой мы говорим, определяется соотношением побуждений и ресуров, имеющихся у личности в единстве ее Взрослого, Родителя и Дитя.  Предлагаемая нами модель детерминации выбора – транзактная модель состоятельности человека – представляет собой развитие базовой модели готовности субъекта к выбору Владимира Александровича Лефевра, а также – преемственной модели нормированного поведения Татьяны Архиповны Таран (она-то и предложила автору дать дополнительную психологическую интерпретацию моделей Лефевра и ее собственной). Транзактная модель состоятельности имеет вид двуступенчатой импликации: wЛ = (хВ → yР) → zД , где xВ – интенции Взрослого,  yР и  zД – ресурсы, соответственно, Родителя и Дитя, а wЛ – готовность личности действовать в избранной альтернативе. Каждая из названных переменных принадлежит отрезку [0, 1].   Cтрелка «→» связывает интенцию субъекта к действию (a), имеющиеся у него резервные возможности (1 – а) и внешний ресурс (b): a → b = 1– a + ab;  «→» читается как «высваивает и присваивает», «извлекает и опирается»; мы называем этот оператор «метаимпликацией», в записи он соответствует символу «материальной импликации» и «работает» с числами сходным образом (распространяясь, впрочем, на величины между 0 и 1). Однако, было бы ошибкой считать, что «→» означает логическое следование «если…, то…». Мы это особо подчеркиваем, во избежание недоразумений (подробнее – в обобщающих работах, 2010 и 2013 гг.).

В рамках мультисубъектной концепции личности могут быть реинтерпретированы факты, необъяснимые в рамках классической модели выбора риска Дж. Аткинсона [Atkinson,1957; 1964], так новое объяснение получает феномен смещенного выбора уровня трудности задачи в условиях свободного предпочтения задачи. Испытуемые с доминированием надежды на успех по сравнению с мотивом избегания, как выявилось за пять десятилетий экспериментальных исследований уровня притязаний личности, предпочитают выбор задачи, степень трудности которых изменяется в диапазоне между 0,6 и 0,7, а не средних по трудности задач, как предсказывает модель выбора риска Аткинсона. Но именно эти значения (в районе «золотого сечения», 0,617) предсказывает метаимпликативная модель выбора wЛ = (хВ → yР) → zД. Этот вдохновляющий результат, в свое время, побудил автора к разработке метаимпликативной концепции состоятельности личности.

Совместно с Ольгой Валентиновной Митиной, мы рассматривали выбор ценностей из списка «Деньги», «Музыка», «Образование», «Религия», «Свобода», «Творчество», «Познание» и др. (всего 21 ценность) как интегральный результат оценки каждой из них с позиций Взрослый, Родитель, Дитя, согласно формуле wЛ = (хВ → yР) → zД. Кроме того, каждый̆ испытуемый̆ ответил на вопросы ряда личностных методик: 16 факторного опросника Кетелла, опросник Айзенка (шкалы экстраверсии, психотизма, нейротизма), опросник локуса контроля (шкалы Общей интернальности, Интернальности в области достижений, Интернальности в области неудач), Опросник Тревожности Спилберга (шкалы Реактивной и Личностной Тревожности); при этом рассматривалась зависимость личностных черт от ценностей в условиях интегрального мультисубъектного выбора (приведенная выше формула).  Некоторые результаты: для людей, обладающих высокими показателями про фактору С опросника Кетелла (эмоционально устойчивых, со зрелыми взглядами на жизнь, постоянными в своих планах и привязанностях, ориентированных на требования действительности, не страшащихся перемен), значимой оказалась ценность Творчества;  люди с высокими показателями по фактору Н (смелые, решительные, имеющие тягу к риску и острым ощущениям, не теряющиеся при столкновении с неожиданными обстоятельствами, невосприимчивые к угрозе, свободно вступающие в контакты, не испытывающие трудности в общении, способные выдержать большие эмоциональные нагрузки) в качестве своих ценностных приоритетов указывают на Политику, Работу, Образование (по всей̆ видимости, как средство достижения первых двух) и Творчество (возможно, его социальный̆ аспект). Другие данные, столь же интуитивно приемлемые, связывают низкие значения по фактору С с ценностью Традиционность, по фактору I (мягкости, утонченности, негативноt отношения к «грубым» людям и «грубой» работе) – с мультисубъектным выбором Надежды и др.  (Митина, Петровский, 2004).

Переходя к мультисубъектным моделям личности, мы можем рассмотреть принципиальные возможности достижения оптимума состоятельности в тех случаях, когда взаимодействие «один на один с миром» препятствует обнаружению субъектности (ограниченность ресурсов среды, дефицит или избыточность устремлений). Предложено несколько моделей «субъектных сборок»: «Единоличник», «Автор – Эксперт», «Лидер - Партнеры», «Хозяин – Работник». На численных примерах проиллюстрирован эффект достижения оптимума состоятельности при разных формах субъектных сборок. В соответствие с «законом развития» высших психических функций (по Л.С. Выготскому), предпринята гипотетическая попытка описать строение личности индивидуума как результат «интериоризации» различных субъектных сборок.  Под этим углом зрения рассмотрены проявления саморегуляции индивидуума (волевая, смысловая, целевая, операциональная формы) при решении им «задачи по вкусу». В рамках эмпирического исследования показано, что в процессе решения таких задач каждый из внутренних субъектов в составе личности («самовластное “я”», «сам-друг», «я сам», «распорядительное “я”») достигает соответствия между своими устремлениями и обретаемыми возможностями. Рассмотрены три варианта субъектной организации личности: «моносубъект», «бинарный субъект», «тернарный субъект». Могут быть приведены, помимо реальных, также гипотетические примеры «работы» модели состоятельности индивидуума при разных вариантах субъектной организации личности: модель идеального переговорщика («Доверяй, но проверяй! – Насколько?»), модель «Надежды и разочарований в любви» и др. Культура, явленная индивидууму в виде символических интеракций между разными «я» («социума в голове»), трактуется как условие достижения оптимума состоятельности, что подразумевает различные по уровню субъектной сложности личностные построения (бинарность, тернарность, тетрарность и т.п.).

Порой Лебедь, Рак да Щука объединяются под руководством Лебедя, особенно, если Лебедь – Черный (позволим себе пошутить!).

О чем не было сказано?

О многом. Но формат не позволит. За пределами «интервью» остаются:

• Категориальный строй психологии (Петровский, Петровский, 2001);
• Социально-психологические разработки в русле теории деятельностного опосредования межличностных отношений А.В. Петровского (1972; 1996);
• Постнеклассическая персонология – «наука личности» (Петровский, 2002; Петровский, Старовойтенко, 2015);
• Психофизическая проблема: идея “психофизического взаимоопосредования” (2019);
• Идея персонального отбора «преадаптивных», по Асмолову, проявлений неадаптивной активности, в противовес естественному, половому и родственному отбору («не-транслируемость Я», «неотразимость» личности), своего рода – селекции-«наоборот» (2019 – 2020).  

В данный момент нет возможности, даже вкратце, охарактеризовать некоторые другие теоретико-методологические и практико-ориентированные разработки: – «перестроечную» концепцию дошкольного воспитания (целая эпоха в жизни автора, руководившего тогда отделом дошкольного образования ВНИК-«Школа» в 1987 году и имевшего счастье сотрудничать с психологами А.Г. Асмоловым, В.В. Давыдовым, Е.В. Бодровой, В.С. Мухиной, Р.Б. Стеркиной, Л.П. Стрелковой, В. М. Слуцким и  замечательными педагогами дошкольного развития личности); логико-психологическую модель вхождения подростка в стабильную социальную общность («первичная социализация  → индивидуализация → интеграция») (Петровский, 1986); – исследование родительской лояльности к неординарным проявлениям детей (Петровский, Полевая, 2001);  – концепцию «мотивирующего оценивания» в образовании (Зискин, Петровский, 2018); – семиологию «комического» (Петровский, Бороденко, 2006; Borodenko, Petrovsky, 2020);  – технику и результаты оценки значимости психологических фактов (измерение их «нетривиальности») (Петровский, 1996; Петровский, Митина, 2001; Петровский, Андреева, 2020); – транзактный анализ личности больных ишемической болезнью сердца (дисс. Калиненко, 2001); – идею «субъектной сложности» личности и трактовка нетранзитивности предпочтений при выборе ценностей (Петровский, 2010; Петровский, Акопян, 2019); – проект «консультативной психологии» (2016), сфокусированной, в частности, на личности консультанта (Сизикова, 2018); – эмпирические материалы к построению «жестовой психотерапии» (Петровский, Кухарин, 2020); – концепция обращения личности с трудными жизненными ситуациями (Битюцкая, Петровский, 2016; Шмелев, 2019; Shmelev, Petrovsky, 2020).

Во всех практико-ориентированных работах представлен развиваемый автором принцип субъектности: тенденция к выходу «за…», преодоление автоматичности, превосхождение ситуации.

За пределами обсуждения остается повседневная работа автора как практикующего психолога (начиная с 1985 года), обобщение «опытов быстротекущей жизни», которые, вопреки Пушкину, не сокращаются наукой, но только приумножаются ею.

Ваша мечта?  – Чтобы наука оставалась наукой, чтобы категории-долгожители и категории-нарождающиеся пополняли «идеополе культуры» (понятие, введенное В.С. Мухиной), чтобы «рейтинги» не оттесняли «гамбургский счет».

… А если совсем лично? – Написать, вместе с коллегами, помнящими моего отца, Артура Владимировича Петровского, учебник психологии личности, – в память о нем. Он был автором и редактором многих учебников, изданных в России и переведенных на многие языки мира.

Поскольку, при всех наших стараниях персонологов, нельзя научить человека «быть личностью», назвал бы учебник так: «Психология личности (вместо учебника)».

Примечания:

¹ В жанре интервью, тем более, «с самим собой», оставляю только имена коллег, сотрудников, учеников, причастных к разработке представленных здесь идей, и годы публикаций. Назову еще три своих книги, содержащие ключевые идеи мультисубъектной теории личности:  «Психология неадаптивной активности» (1992); «Личность в активности: парадигма субъектности» (1996); «Человек над ситуацией» (2010); «”Я” в персонологической перспективе» (2013). Не перечисляю журнальные публикации, коих накопилось немало за прошедшие полвека.

Источник: журнал ВШЭ «Психология»