В. Знаков о понимании западной постправды и русского вранья

В ходе Международной научной конференции «Ананьевские чтения — 2019: психология обществу, государству, политике» 22 октября 2019 года состоялось пленарное заседание.

С докладом «Психология возможного: теоретические основания понимания западной постправды и русского вранья» выступил Виктор Владимирович Знаков — доктор психологических наук, профессор, главный научный сотрудник лаборатории психологии развития Института психологии РАН, профессор кафедры общей психологии факультета психологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова (Москва).

Публикуется полный текст доклада и видеозапись выступления.

Уважаемые коллеги!

В наше время изменившаяся социальная структура общества способствовала изменениям в методологии научного познания. В течение последнего столетия описания общества трансформировались: они эволюционировали от характеристик индустриального «общества потребления» (Ильин, 2008) к теоретическому анализу постиндустриального «общества знания» (Друкер, 2015), а затем к выявлению признаков «общества переживания» (Schulze, 2005) с развитой «экономикой впечатлений» (Пайн, Гилмор, 2019). Трансформация означает не отрицание предыдущих стадий развития общества, а их изменение, совместное существование старого и нового.

Несмотря на ограниченное время, мой доклад имеет четыре цели.

Во-первых, я намерен показать, что постправда — это ситуация не после узнавания правды, а контекст анализа и оценки. Это аналитическая ситуация, в которой, услышав фактическое утверждение, мы начинаем размышлять о том, почему не можем отнести его к истине, почему это все же не совсем правда, что в ней есть кроме отнесения к действительности и к моральной категории справедливости?

Во-вторых, обосновать, что о постправде нужно говорить не в тех случаях, когда речь идет о прямом искажении действительности (в политике и массмедиа это соответствует понятию fake news), а тогда, когда мы пытаемся заново проанализировать, переоценить и, в конечном счете, изменить сами основания истины.

В-третьих, показать сходство психологических механизмов западной постправды и русского вранья.

Наконец, в-четвертых, на основе анализа непрерывно увеличивающихся возможностей выбора альтернатив в мире человека сделать вывод о необходимости формирования и развития интересного и перспективного направления психологических исследований — психологии возможного.

Постправда — это не только типичное, но и закономерное порождение «общества переживания». В «обществе переживания» люди иначе, чем в «обществе потребления» и «обществе знания», смотрят на многие области человеческой жизни.

В частности, в нем трансформируется идеология рекламы: от информирования о превосходных качествах товара (например, холодильника) к ее соответствию представлениям потребителя о прекрасной жизни, которая явно будет лучше той, которой он живет сейчас (что выбрать: «Ладу» или «Мерседес»?). И если рекламное обещание будет далеким от действительности и противоречить разумным доводам, то это его достоинство, а не недостаток. Об этом говорил один из основоположников рекламного бизнеса К. М. Хопкинс: «Реклама должна быть сильнее обычных доводов, как пьеса должна быть ярче реальной жизни» (Хопкинс, 2005, с. 17). В «обществе переживания» главным для людей становится такой проект прекрасной жизни, в котором преобладают субъективные ценности, внутренние ориентиры, направленные на переживание желаемого. Именно в ценностных представлениях воплощаются «проекты хорошей жизни», которые становятся целями достойного человеческого бытия.

В XXI веке, когда исследования начали проводиться под углом зрения «общества переживания», стало очевидно, что во многих областях наблюдается снижение удельного веса категории «истины». Вероятно, это одна из причин того, что сегодня в нашей стране престиж профессии ученого значительно ниже, чем полвека назад.

Истоки другой причины следует искать в социальной природе самой истины. Мировоззрение, основанное на идеале истинности, представляет собой стремление людей представить точную картину мира, общего для всех. Сегодня во многих областях жизни на смену этому мировоззрению пришла система взглядов, основанная на альтернативном идеале — на искренности. По мнению Г. Г. Франкфурта, теперь люди стараются лишь честно выражать самих себя. Он пишет про члена современного общества: «Убежденный в отсутствии у действительности какой-либо внутренней природы, отождествимой с истиной, он всецело отдался попыткам выражения собственной природы. Человек как будто решил: раз уж верность фактам лишена смысла, надо быть верным себе» (Франкфурт, 2008, с. 107). Согласитесь, что в политическом смысле истина и искренность отдаленно напоминают идеалы двух разных типов общества — коммунистического коллективного («общего для всех») и капиталистического индивидуального («выражение себя»).

Если учесть целостный контекст развития «общества переживания», то неудивительно, что в 2016 году словом года, по версии «Оксфордского словаря», стала «постправда». Слово определяется как «относящееся к таким обстоятельствам или обозначающее такие обстоятельства, в которых объективные факты влияют на формирование общественного мнения меньше, чем воззвания к эмоциям и личным убеждениям» (Word of the year..., 2016). В следующем, 2017 году, по версии издательства Collins, понятием года стало fake news, то есть «фальшивая, часто сенсационная информация, распространенная под видом новостей».

Хочу обратить ваше внимание на то, что между постправдой и фейком есть принципиальное психологическое отличие. Оно заключается в интенции, мотивационной составляющей высказывания: фейк — это намеренная ложь, а постправда — это неправда, которая может быть и случайной. Сегодня я буду говорить только о постправде, для меня важно обратить ваше внимание на некоторые ее психологические механизмы.

В современной общественной жизни примеров постправды множество. В частности, 15 января 2019 года в Госдуме при обсуждении спорного вопроса о Курильских островах мой любимый политический персонаж В.В. Жириновский напомнил депутатам о том, что Япония была в Тройственном пакте вместе с фашистской Германией, она много раз нападала на Россию. И цитата: «...ни разу нога русского солдата не ступала на японскую землю по своей воле, а они всегда мечтали до Урала захватить русские земли». Подтекст сказанного ясен: миролюбивые русские обсуждают проблему островов с агрессивными японцами. А существует ли хотя бы один японец, мечтающий захватить российскую территорию до Уральских гор, доказать невозможно, более того, в этом контексте это и не нужно. Главное в этой политической ситуации — приобрести новых сторонников и вызвать одобрение уже имеющихся.

По мнению многих политиков, в этой реальности главное для общающихся людей — не придерживаться фактов в разговоре, а учитывать цели, ценности, нормы партнеров. Это нужно для того, чтобы не только вызывать положительные эмоциональные переживания у собеседников, но и акцентировать их внимание не на конкретном содержании сказанного, а на подтексте, неявных сторонах ситуации.

Способы аргументации, используемые В.В. Жириновским, не уникальны, сегодня их проявления можно обнаружить в разных областях человеческого бытия. В «обществе переживания» появилось немало контекстов, в которых наиболее значимыми оказываются ценностные и прагматические стороны коммуникативной ситуации, а определению соответствия высказываний фактам, действительности отводится второстепенная роль.

Как свидетельствуют, например, многочисленные теледебаты на российском телевидении, коммуникативная ситуация постправды такова, что спорщики даже не стараются найти истину, для них главное — победить в споре.

Конечно, на бытовом уровне это выглядит несимпатично. Однако наука дает нам более широкий контекст проблемы, в котором происходящее можно и нужно рассматривать совсем под другим углом зрения. В нем видны как культурно-лингвистические, так и психологические основания.
Психологические причины порождения постправды в индивидуальном и групповом сознании я кратко проанализирую позже.

Говоря о культурно-лингвистических основаниях, следует иметь в виду уже веками существующие такие феномены, как русское вранье и западная брехня. Последний термин взят из перевода книги профессора Йельского университета Г. Г. Франкфурта «К вопросу о брехне» (2008). Русские издатели книги выбрали именно этот вариант значения из семантического многообразия английского слова «bull-shit».

Важным условием возникновения постправды является отсутствие социальной и моральной ответственности за распространение ложных сведений.

«Постправда — это некий контекст, модальность, ситуация, которые делают возможным распространение ложных новостей, причем не предполагающих за это ответных санкций. В таком модальном (релятивистском) контексте не имеет значения, правдива ли новость или нет. Важно, чтобы она соответствовала двум условиям: эмоциональному настрою потребителя информации и политическим целям коммуникатора. То есть неважно, произошло событие или нет — ведь оно могло бы произойти» (Чугров, 2017, с. 46). Получается, что действительное и возможное уравниваются в правах: раз событие могло произойти, то его общественная значимость не меньше того, которое бесспорно произошло.

В этом контексте очень важным становится психологический анализ оснований высказывания постправды. Я хотел бы упомянуть только два аспекта: сходные признаки западной постправды и русского вранья, а также причины искажений в понимании правдивости высказываний.
Названные признаки удивительно похожи. Напомню, что слово «врать» в русском языке употребляется обычно в тех случаях, когда речь идет о чем-либо малосущественном, незначительном. Иначе говоря, слово «вранье» у нас употребляется для выражения социально и морально более нейтрального явления, чем умышленная ложь.

Перечислю только три из выделенных ранее отличительных признаков вранья (Знаков, 1999).

1. Вранье — не дезинформационный феномен, а коммуникативный: это один из способов установить хорошие отношения с партнером, доставить своей выдумкой удовольствие себе и ему. Это не столько средство преднамеренно искаженного отражения действительности, сколько способ установления контакта и сближения людей.
    
2. Вранье не рассчитано на то, что ему поверят, в этом акте отсутствует намерение обмануть слушателя. Рассказывая небылицы, человек и не надеется, что кто-то в них поверит. Иначе говоря, он не надеется обмануть партнера.
    
3. Вранье не предполагает унижения слушателя и получения за его счет какой-то личной выгоды.

Очень похожей на вранье по коммуникативным проявлениям является брехня: и то, и другое характеризуется оторванностью заботы от истины, безразличием говорящего субъекта к фактам, действительному положению дел. Г. Г. Франкфурт делает очень важный шаг в направлении от истины к правде, от корреспондентной к коммуникативной теории. Он говорит о том, что коммуникативные мотивы брехуна не связаны с действительным положением дел в мире и безразличны к истине: «Его цель — обмануть насчет своих действий и намерений. Это и есть единственное непременное качество брехуна» (Франкфурт, 2008, с. 93).

Такой переход от анализа высказывания как соответствия действительности к описанию открытия или сокрытия действий и намерений говорящего чрезвычайно важен в контексте исследований понимания не только вранья и брехни, но и их семантических антиподов — истины и правды. Фактически здесь мы имеем дело с онтологией и гносеологией классического и неклассического понимания научной рациональности.
Классическая онтология истины основана на убеждении в существовании упорядоченного естественного мира, простых универсальных неизменных законов природы, генерализации причинно-следственной связи. В гносеологическом плане нормальным считается устранение субъекта и субъективных факторов из процесса познания.

Позиция Г. Г. Франкфурта, в которой фокус внимания ученых смещается с анализа действительности на способы действий с ней и взглядов на нее, соответствует неклассической рациональности. С онтологической позиции, можно сказать, что ей соответствует представление об изначальной неопределенности и даже хаосогенности мира, его самоактивности, постоянном развитии. «Онтологический статус приобретает понятие “потенциально возможное”, вводится представление о “пространстве возможных событий”, действительное выступает как выбор, реализация одного из вариантов потенциально возможного» (Черников, Перевозчикова, 2019, с. 103). Гносеологические установки неклассической рациональности включают рассуждения о принципиально не наблюдаемых сущностях, например, виртуальных частицах (Мамчур, 2017) и увеличении роли теоретических конструкций в научном познании. Современные примеры стремления скрыть свои подлинные намерения легко найти, в частности, в социальных сетях. Разнообразные трансформации собственной идентичности, изменение, сокрытие, отрицание сведений о себе, конструирование сетевой идентичности, отличной от реальной (выбор другого имени, пола, биографии, профессии, представления чужих фотографий), могут отражать попытки субъекта «примерить» на себя новую, альтернативную, возможную самопрезентацию. Вместе с тем, не следует забывать, что «презентация не существующих в реальности (фальшивых) персон, по сути, является ложью, однако пользователи социальных сетей склонны считать такую ложь позволительной» (Войскунский, Евдокименко, Федунина, 2013, с. 67).

Другим примером сознательного отказа от истинных утверждений, приобретающим все больший политический и социальный вес, является субкультура пранкерства. Пранкеры, представляясь чужими именами, вели телефонные разговоры с президентом Украины, американскими конгрессменами, российскими политиками и другими политическими и медийными персонами. Сегодня, когда моральный плюрализм стал таким распространенным, у пранкеров берут интервью, спрашивают, как они это делают (дозваниваются до президентов, генсека НАТО и т.п.), но практически никто не осуждает их за то, что они делают (какая мотивация у них преобладает, хотят ли они манипулировать общественным мнением, преследуют ли цели создания стереотипов, испытывают ли угрызения совести за то, что представляются другими людьми, и т.п.). СМИ чаще всего подчеркивают социальную допустимость и творческий характер деятельности пранкеров, а пранк-журналистика описывается как одна из новых форм политической коммуникации и получения общественно важной информации. Между тем, в психологии остаются открытыми многие вопросы: о типах личности пранкеров; почему в этой роли чаще оказываются мужчины, чем женщины, и другие.

В последнее время, с точки зрения психологии понимания постправды, а если говорить более обобщенно, то создания психологии возможного, пожалуй, наиболее значимым открытием является обоснование появления альтернативной эпистемологии (Lewandowsky, Ecker, Cook, 2017). Она не только не соответствует стандартам документальных подтверждений, необходимости поиска фактов и опровержения дезинформации. Такая эпистемология применяется для анализа иной, альтернативной реальности. Дезинформация — дефект, изъян нашего информационного ландшафта, но «постправда это проблема не пятна на зеркале. Проблема заключается в том, что зеркало — это окно в альтернативную реальность» (там же, p. 356). Такая реальность состоит из сведений неистинных, но, тем не менее, присутствующих в сознании и влияющих на поведение тысяч людей. В этой альтернативной реальности бывший президент США Б. Обама родился в Кении, изменение климата — это мистификация, созданная китайцами или климатологами, НАСА управляет колонией детей-рабов на Марсе (там же, p. 357).

Напомню, что постправда определяется как слово, обозначающее обстоятельства, в которых эмоциональные воздействия больше влияют на формирование общественного мнения, чем объективные факты.

В психологических исследованиях подобное соотношение эмоционального и рационального представлено в исследованиях самообмана. Эти исследования очень важны для понимания постправды, потому что позволяют ответить на вопрос: как возможна ситуация, в которой и говорящие, и слушающие знают, что утверждение не может быть истинным, и, вместе с тем, скрывают это от себя. В «обществе переживания», отвечая себе на вопросы типа «чего я хочу?», субъект не может делить все на черное и белое. Обычно ответы находятся в промежуточной области вероятностей, возможных истин, предположений, путей к решению. В этой области достаточно места для ошибок и искажений, а самообман может вырасти из этих искажений. Самообман может возникнуть даже тогда, когда субъект заинтересован в том, чтобы быть максимально рациональным, потому что самообман появляется вследствие взаимодействия когнитивных и эмоциональных факторов. Он приводит к слепому бесконтрольному принятию человеком веры в то, что при тщательном рассмотрении было бы охарактеризовано им как ложное (Sahdra, Thagard, 2003).

При анализе перспектив развития Я недостаток реальных знаний нередко компенсируется далекими от действительности ложными воспоминаниями (Brown, Reavey, 2017). Как показывают психологические исследования, забытая или устаревшая информация остается в памяти, и если она вспоминается, то воспринимается и понимается субъектом как достоверная, не вызывающая у него сомнений (Ecker et. al., 2014). Вследствие этого картина произошедших событий оказывается искаженной. Кроме того, при интерпретации возможных Я не следует игнорировать и ложные убеждения субъекта, основанные на самообмане (Mele, 1999).

Итак, независимо от социальных или моральных оценок, следует признать, что в мире человека есть предпочитаемые и отвергаемые альтернативные возможности. Если использовать метафору, то можно сказать, что многие люди плавают в море возможного, даже не думая о том, чтобы найти островок истины. И бесполезно возмущаться и осуждать их, потому что в «обществе переживания» появилось немало сфер человеческой жизни, психологические и социальные основания которых строятся на сознательном отказе от истинных утверждений.

Благодарю за внимание!

А теперь сами принимайте решение, что вы предпочитаете: правду или постправду.

Выступление проф. В.В. Знакова с пленарным докладом «Психология возможного: теоретические основания понимания западной постправды и русского вранья» в ходе Международной научной конференции «Ананьевские чтения — 2019: психология обществу, государству, политике» 22 октября 2019 года (полная видеозапись).