За два года обучения на психфаке возникло разочарование в выбранной профессии. Я шла помогать людям, а сдавать приходилось биологию, психофизиологию, общую психологию, зоопсихологию, экспериментальную психологию, теорию личности и далее по списку. Никакого отношения к практической работе, как мне тогда казалось, это не имело. Спустя многие годы я поняла, что в университете все делали правильно. Академические предметы формировали профессиональное сознание. Это была своего рода азбука, которая впоследствии дала возможность корректно использовать сложные психотехники, изучать которые приходилось уже в других местах. Но, в первую очередь, для того, чтобы разобраться с собой, я снова пошла работать на каникулах в ту же областную психиатрическую больницу. На этот раз это было мужское отделение.
На мой взгляд, мужское и женское безумие сильно отличаются. Женское сумасшествие, как правило, плохо пахнет. Женщины перестают следить за собой. Офелия — исключение. Мужчины пытаются до последнего держаться за чувство собственного достоинства. У нас не было сенильной палаты. Но были очень жесткие правила техники безопасности.
— Запомни: никогда не поворачивайся к пациентам спиной. Вот, например, того здорового бугая перевели к нам из Пряжки. Он там убил санитара ударом кулака в висок.
— Зачем?
— Голоса сказали.
— А вот этот, маленький, две недели тому назад пытался сбежать. Перепрыгнул через наш забор с колючей проволокой высотой три метра.
Субтильный больной с тонким лицом, видимо, почувствовал, что говорят о нем, подошел, заглянул мне прямо в душу огромными синими глазами:
— На свете счастья нет. А есть покой и воля. Позвольте представиться, Юрий.
На нашем отделении было много бывших зэков, которым было некуда идти. Их жалели, сочиняли диагнозы, и они тихо жили в больничке, по ночам варили в туалете чифирь. Несмотря на то, что персоналу было строжайше запрещено покупать больным чай, все нарушали. Я тоже. И они нас понимали и помогали, как могли. Как-то раз мне выпало два ночных дежурства подряд. Это – реально тяжело. Несмотря на то, что мы менялись, и была возможность поспать три часа в процедурной на наволочке, набитой аминозином, вторая ночь давалась очень тяжело. Я сидела возле надзорной палаты, откуда доносился феерический мат. Иногда в потоке исконно русской словесности внезапно всплывали фразы: «Он пришел, элегантный, как рояль, и разбил мою любовь». И снова: «Пи. пи, пи...». Спать было нельзя, и все плыло перед глазами.. Подошел зэк, протянул чашку с чифирем: «Выпей, сестричка, полегчает». И, действительно, становилось легче.
Еще была экзотика. Раз в неделю между мужскими и женскими отделениями устраивалась дискотека. Туда допускались те, кто «хорошо себя вел». Мощнейший стимул. Когда я впервые это увидела — расплакалась. Потом привыкла.
Отделения представляли собой древние одноэтажные корпуса. Наш корпус как-то раз осел из-за проблем с фундаментом. Пеневин, архитектор по образованию, с диагнозом МДП, взялся за то, чтобы исправить положение. Его жена лечилась на соседнем отделении и периодически они встречались на дискотеках. Бодрому Пеневину выдали инструменты, ключ, и он, полностью подтверждая диагноз, активно включился в работу. В это время у нас отключи ли свет. Такое периодически случалось. Врачу и фельдшеру выдавались электрические фонарики. Санитары пользовались керосиновыми лампами. На отделении было темно даже днем. Галлюцинаторное бормотанье, хриплое дыхание клептомана Васи, которому на зоне отбили все, что можно, внезапно прерывает треск и пол проваливается еще глубже. В дверном проеме появляется воодушевленный Пеневин:
— Я немного не рассчитал. Сейчас всё исправлю!
— Ей Богу, дурдом. Мы с керосиновыми лампами и Пеневин, разгуливающий по отделению с топором и ключом, — с нервным смехом говорит фельдшер Юра.
Однажды у нас почти случился бунт. Пациента Николаева врач приказал перевести в надзорную палату. Психиатру что-то не понравилось в его поведении. Перевод в надзорку означал увеличение срока пребывания в больнице на 40 дней. Доктор не ошибся: Николаев вышел из себя, начал рычать, реально бесноваться. Пришлось применить силу, сделать дополнительный укол. В общем некрасивая и, к сожалению, часто встречающаяся ситуация. В тот день отделение дежурило, и у нас был аншлаг. По понятным причинам новеньких принимал только мужской персонал. После того, как несчастного Николаева с боем и воем препроводили в надзорку, зафиксировали санитары, фельдшер и медбрат отправились в приемный покой. Меня окружила группа пациентов под предводительством Косторного, красивого парня, с чубом, усами, гитарой, чем-то напоминающего гоголевского Остапа. У него, как и у многих кареглазых людей, в минуту душевного волнения, вместо глаз появляются черные дыры, в которых можно увидеть бездну.
— Братцы, а ведь это всё из-за них, - указывает на меня пальцем, — Это они издеваются над нами, колют нас, привязывают!
Толпа окончательно берет меня в кольцо, подтягиваются другие сочувствующие. Тут я как-то быстро понимаю, что на отделении сейчас около сотни пациентов, я одна, мне 22 года и помощи ждать неоткуда.
— Сережа, давай я тебе докажу, что Николаев, действительно болен? Если бы тебе предложили перебраться в надзорку, ты бы стал себя вести как он? Ты ведь разумный человек, ты прекрасно понимаешь, что мы – система. Поэтому мы — всегда сильнее. Переть против системы бессмысленно. Я думаю, что на его месте ты бы стиснул зубы и подчинился, чтобы своим поведением доказать ошибочность решения врача. Разве я не права?
— Я все понял. Ты, Леночка — обычная баба, только умная. Разошлись все, живо.
После этого случая у меня на отделении появилась личная охрана в лице Косторного.
В результате работы на мужском отделении я поняла, что сделать выбор – это только начало. Надо уметь принимать и терпеть его последствия. Что работа по призванию — это такой же миф, как и легенда о «своём человеке». Что на протяжении всей жизни периодически будут возникать вопросы: «А тем ли делом я занимаюсь?». И приходить к разным ответам.
P.S. По понятным причинам все имена пациентов изменены.
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать