Сложное было отношение у Петра Ильича к славе. С одной стороны, ему хотелось, чтобы его произведения были широко известны в России и за ее пределами. С другой, он опасался, что слава неизбежно вызовет нездоровый интерес к личной жизни артиста, чего как скромный и застенчивый человек он меньше всего хотел.
Слава Чайковского действительно еще при его жизни широко распространилась не только в России, но и за рубежом, в европейских столицах, за океаном, в Америке, где триумфально проходили его концерты. Однако, эта всемирная известность и популярность композитора при его жизни не повредила его репутации и не вызвала грязных слухов и пересудов в отношении его личной жизни. Напротив, все современники, знавшие Чайковского с юных лет, когда он учился в училище правоведов, и до профессоров Московской консерватории оставили о композиторе самые восторженные отзывы.
Его товарищ по училищу правоведения Иван Турчинов вспоминает: «Доброта, мягкость, отзывчивость и какая-то беззаботность по отношению к себе были с ранней поры отличительной чертой в характере Чайковского. Даже строгий и свирепый Рутенберг (офицер-воспитатель) выказывал ему особую симпатию» (с.40. Здесь и далее нумерация страниц из книги А.Познанского «Чайковский», М., 2010).
В Московской консерватории он также становится всеобщим любимцем. И как вспоминает Константин де Лазари: «Все, кто входил с ним в сообщение сразу попадали под его очарование… Его просто разрывали на части приглашениями и, не имея духа отказать никому, он принимал их, но это очень его тяготило, потому что отвлекало от работы сочинительства» (с. 143).
Секрет личностного обаяния Чайковского хорошо объясняет характеристика, данная ему лечащим врачом Василием Бертенсоном: «Кто знаком с его (Чайковского) биографией, тот знает, что вся его жизнь была любовью ко всему существующему; от букашки до человека, от фиалки до благоуханного и яркого творения молодого художника, всему и всем желал блага и истинно был счастлив когда ему удавалось кого-то осчастливить, кому-то помочь и что-нибудь прекрасное поддержать» (с. 139).
Вот эта характеристика, данная композитору его лечащим врачом и подтвержденная многими другими воспоминаниями, исчерпывающе объясняет то участие, которое он проявлял ко многим своим ученикам, а порою и незнакомым молодым людям, обращающимся к нему за помощью. И не случайно, Н.Ф.фон Мекк, для которой было важно, чтоб «свойства человека были равны его таланту», и которая, как она признавалась в письме к Чайковскому, собирала все сведения о нем, в результате чего «была счастлива, что в нем музыкант и человек соединились так прекрасно и гармонично» (с.251).
Тем не менее, опасения Чайковского, что слава вызовет нездоровый интерес к его личной жизни подтвердились, увы… уже спустя без малого столетие после его смерти. Именно личной, а вернее сексуальной жизни композитора начали посвящать свои исследования его будущие биографы. Одна из первых обратилась к этой теме эмигрировавшая в Америку Александра Орлова. Она обнародовала свою версию смерти композитора, якобы покончившего с собой по требованию бывших соучеников по училищу правоведения дабы предупредить разоблачение в его гомосексуальных связях и позор, грозящий правоведам этим разоблачением.
Александр Познанский, сотрудник Йельского университета, один из ведущих исследователей биографии Чайковского без труда разоблачает версию Орловой о самоубийстве композитора. В своей книге «Самоубийство Чайковского. Миф и реальность», М., 1993 он буквально высмеивает «мелодраматичную абсурдность мифа о самоубийстве композитора, обоснованную слухами околовечной давности». Высмеять и опровергнуть миф Орловой было нетрудно, поскольку умирал Чайковский от холеры, на петербургской квартире своего брата Модеста в окружении трех врачей и многочисленных родственников. Известные петербургские врачи братья Лев и Василий Бертенсон последние два дня 24-25 октября по требованию встревоженной публики издавали бюллетени о состоянии умирающего в газетах «Новости и биржевая газета», «Петербургская газета».
Будучи скрупулезным исследователем А.Познанский изучил огромное количество архивных материалов, дневников, переписки композитора, воспоминаний его современников и издал не один том своих трудов. Одной из последних его книг в серии ЖЗЛ в 2010 году вышла его объемная в 760 страниц книга «Чайковский». Однако этот скрупулезный исследователь сосредоточился не столько на исследовании загадки музыкального гения и его творчества, сколько на поисках доказательств его нетрадиционной ориентации. Не найдя прямых свидетельств о гомосексуальных связях композитора он прибегнул к психологическому анализу и собственным умозаключениям. При этом автор не заметил, как на страницах своей же книги приводит разоблачения собственных умозаключений.
Так, «особенная» дружба, в природе которой автор не сомневается, в училище правоведения связывала Чайковского с правоведом Сергеем Киреевым, который был младше его на 4 года. Чайковский ни от кого не скрывал, как он любит Сергея, как и не скрывал своего огорчения по поводу холодного обращения, а тех и издевательств, которыми отвечал мальчик на проявление к нему нежных дружеских чувств старшего товарища. Тем не менее, дружба эта сохранялась долгие годы и после окончания училища. Чайковский был принят в семье Киреевых, к которому так привязался, что называл его «святым». Мало того, он еще и влюбился в сестру Сергея Софью, о чем пишет своей сестре: «Софи приезжала ненадолго из Саратова. И я имел счастье видеться с ней в театре».
Однако эту влюбленность в Софью Кирееву автор трактует всего лишь желанием Чайковского ввести свою сестру Сашу в заблуждение по поводу его истинных чувств и привязанностей. Вряд ли в 1861 году, когда Чайковскому было всего 21 год, у сестры, живущей в имении мужа в Каменке, могло возникнуть подозрение в нетрадиционной ориентации брата. Да и Чайковский, об искренности которого свидетельствуют все, знавшие его современники, вряд ли был способен на столь преднамеренную ложь. К тому же и «святое» семейство Киреевых вряд ли ответило бы ему взаимностью, если бы возникли подозрения в гомоэротических чувствах Петра Ильича к их сыну.
Тем не менее, автор, претендующий на психологический анализ, из всех этих очевидных фактов делает обратный вывод, подтверждающий его убеждение в гомосексуальности композитора. Такое явное искажение в оценке очевидных фактов свидетельствует об отчетливо выраженной аддикции восприятия автором личности Чайковского.
По определению, данному в психологических словарях «Аддикция-зависимость восприятия от предшествующего опыта, личностных особенностей субъекта, от стоящих перед ним задач, мотивов деятельности, убеждений, интересов».
В качестве убедительного аргумента нетрадиционной ориентации Чайковского Познанский приводит его дружбу с поэтом, эрудитом и острословом Апухтиным, который по мнению автора не скрывал своих гомосексуальных отношений.
Правда, непонятно откуда получена Познанским эта информация, поскольку на других страницах своей книги он пишет, что биография Апухтина никем не изучалась, а еще далее, что Апухтин пережил страстную любовь к певице Александре Панаевой, следствием которой стал цикл любовных стихов поэта.
И у автора не находится другого доказательства гомосексуальности Апухтина, как его четверостишие:
И вот идет она, и в миг
Любовь, тревога, ожиданье,
Блаженство - все слилось у них
В одно безумное лобзанье. (С.93)
Очевидно, ничем иным как авторской аддикцией не объяснить, почему стихи, обращенные к НЕЙ, являются для Познанского доказательством пристрастия поэта к однополой любви.
Но ещё более нелепо, бездоказательно и оскорбительно для Чайковского утверждение автора о «наличии сильной эротической напряженности» между Петром Ильичем и его младшими братьями-близнецами Анатолием и Модестом. Эти мальчики в 4 года остались без матери, и старший брат своей любовью и заботой стремился заменить им мать. Он пишет Н.Ф. фон Мекк, и эти слова приводит Познанский в своей книге: «Я с самой первой минуты их сиротства хотел быть для них тем, что бывает для детей мать, потому что по опыту знал, какой неизгладимый след оставляет в душе ребенка материнская нежность и материнская ласка. И с тех самых пор между мной и ими образовались такого рода отношения, что как я люблю их больше самого себя и готов для них на всякую жертву, так и они беспредельно преданы мне» (с.91).
То есть, не имея сведений ни о каких гомосексуальных партнерах Чайковского, автор готов приводить самые абсурдные доказательства его нетрадиционной ориентации, включая братскую любовь к младшим, рано осиротевшим братьям.
Тщательно исследуя сексуальную жизнь композитора, автор не может обойти тему его влюбленности в представительниц противоположного пола, о чем Чайковский пишет в своем письме сестре Саше:
«Недавно я познакомился с некой М-ме Гернгросс и влюбился немножко в ее старшую дочку. Представь, как не странно? Ее тоже зовут Софи. Софи Киреева, Соня Лапинская, Софи Боборыкина, Софи Гернгросс - все Софьи! Вот много-то премудрости:
Сегодня за чашкой кофе
Мечтал о тех, о ком вздыхал,
И поневоле имя Софья
Четыре раза сосчитал». (С.88)
И поскольку эти влюбленности уж слишком явно опровергают навязываемую читателям убежденность в гомосексуальности Чайковского, то автор объясняет их не иначе как его желанием маскироваться в глазах сестры. Уж не слишком ли старательно маскировался не умеющий лгать Петр Ильич, насчитав аж четыре своих влюбленности, назвав при этом их реальные имена и фамилии, да еще для пущей убедительности присочинивший стих по этому поводу?
Будучи скрупулезным исследователем Познанский не может не упомянуть о страстном увлечении Чайковского знаменитой французской певицей Дезери Арто, с которой познакомился весной 1868 года. В декабре этого же года он уже в письме отцу испрашивает благославление на брак и не стесняясь рассказывает: «Мы воспламенились друг к другу самыми нежными чувствами, и взаимные признания в оных за сим немедленно последовали. Само собой разумеется, что тут же возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться летом, если ничего тому не помешает» (с.148).
Однако, несмотря на все эти откровенные признания, Познанский все-таки усомнился в пылкой страсти композитора, поскольку в этом же письме отцу он пересказывает опасения друзей, особенно Рубинштейна, «что сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль моей жены, то есть ездить с ней по всем углам Европы, жить за ее счет, отвыкну от работы и не буду иметь возможности работать» (с.149).
Казалось бы, само собой напрашивается вывод о глубине чувств композитора, которого не останавливали даже такие серьезные доводы. Однако Познанский напротив усматривает в этих пересказанных опасениях друзей, что тон и интонация этого письма далеки от пылкой страсти. Автора, посвятившего свою книгу доказательствам гомосексуальности Чайковского, не убедили в реальности его любовной страсти к Арто и воспоминания современников, рассказывающих, как он реагировал на появление певицы после того, как она ему изменила и вышла замуж за тенора Падиллу. Кашкин рассказывает, что на концерте Арто: «Мне пришлось сидеть в партере рядом с Чайковским, волновавшимся очень сильно. При появлении артистки на сцене он закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, едва ли много он мог рассмотреть, потому что у него у самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал» (с.153).
Кашкин также был свидетелем, как через 7 лет после разрыва в 1875 году в директорскую комнату Рубинштейна, где они были с Чайковским, вошла мадам Арто. Чайковский при виде ее вскочил с места и побледнел. Дама в свою очередь тоже смутилась и тут же вышла. Казалось бы, и пылкие письменные признания композитора, и его реакция на появление изменившей ему женщины должны неопровержимо свидетельствовать об искренности и глубине его чувств, испытываемых им спустя много лет после разрыва. Но этого упорно не замечает автор, настойчиво убеждающий читателя в нетрадиционной ориентации композитора.
И, конечно, весомым аргументом, подтверждающим по мнению автора гомосексуальность Чайковского, служит его неудачная женитьба на Антонине Милюковой. При этом, несмотря на свои претензии на психологический анализ, Познанский не замечает ни обстоятельств женитьбы, ни причин быстрого и резкого охлаждения Чайковского к своей жене.
Решение о женитьбе созрело у композитора в то время, как он был захвачен работой над оперой «Евгений Онегин». Как рассказывал консерваторский профессор Кашкин со слов самого Чайковского, он любил Татьяну и страшно негодовал на холодного и бессердечного Онегина. Получив письмо от Антонины Милюковой, где она писала, что не может жить без него и готова покончить с собой, чувствительный и сострадательный Петр Ильич посчитал своим долгом жениться на страстно любящей его 27-летней девушке. Этому решению способствовало и настойчивое желание отца видеть своего сына женатым.
То, что он испытал после женитьбы, Чайковский весьма красноречиво описывает в письме Н.Ф.фон Мекк; «Я провел две недели со своей женой. Те две недели были рядом самых невыносимых мук. Я впал в отчаяние. Я искал смерти. На меня начали находить минуты безумия, во время которых моя душа наполнялась такой лютой ненавистью к моей несчастной жене, что хотелось задушить ее, мои консерваторские и домашние занятия стали невозможны. Ум стал заходить за разум».
В последующих письмах он поясняет, чем вызвала такую лютую ненависть его жена: «Весь ее разговор сводится к бесчисленным рассказам о бесчисленных мужчинах, питавших к ней нежные чувства. Не менее часто она расписывала мне пороки, отвратительное поведение своих родных, с которыми, как оказалось, она на ножах, и со всеми поголовно. Особенно доставалось при этом ее матери… Она говорила, что влюблена в меня четыре года,… и при этом не знала не единой ноты из моих произведений… Она никогда не была на концертах музыкального общества. Между тем как всегда могла видеть там предмет четырехлетней любви…Она меня никогда не любила …. Она приняла свое желание выйти за меня замуж за любовь и сделала все, что было в ее силах, чтобы привязать меня к себе» (с.306-307).
Очевидно такое поведение молодой жены могло оттолкнуть и отбить всякое физическое влечение даже и у влюбленного мужа, тогда как чувство влюбленности к Антонине Чайковский никогда не испытывал, а только надеялся, что со временем привыкнет и полюбит жену. Но оглушившая его своей глупой и пошлой болтливостью женщина, которую он называл «живым памятником моего безумства», конечно, ничего кроме лютой ненависти вызвать не могла.
Поскольку для убедительного доказательства нетрадиционной ориентации композитора автору все-таки необходимо было представить его реального сексуального партнера, которого при всем своем усердии Познанскому не удалось отыскать, ему ничего не оставалось, как пришлось предположить, что это был Алексей, любимый слуга Петра Ильича, без которого беспомощный в бытовых делах и ведя кочевую жизнь, он не мог обходиться. Однако преданная служба хозяину не мешала Алексею вести свою полную любовных приключений личную жизнь, о чем повествует сам же автор. За границей кларанская служанка Мари родила от Алексея ребенка. И композитор, когда узнал об ее беременности, испытал отнюдь не чувство ревности, а «жалость к бедной Мари и порыв сильной нежности к эмбриону, находящемуся в ее чреве» (с.463). Такие чувства обычно люди испытывают к своим внукам, родившимся от любимых детей. Кстати, Чайковский так и характеризует свою любовь к Алексею как отцовскую в одном из писем к нему: «Я ведь тебя люблю не как своего слугу, а как самого близкого родного, как брата или как сына» (с.514). Однако для автора эта нежность к будущему ребенку слуги, которого Петр Ильич любит как сына, не что иное как «феномен переноса эротических чувств», якобы испытываемых к Алексею.
Помимо внебрачных увлечений Алексей дважды был женат. И в своем дневнике композитор пишет, что проплакал всю ночь, узнав о смерти Феклуши, первой жены Алексея. Правда, эту запись автор не приводит в своей книге, как и не сообщает, что Чайковский был крестным отцом сына Алексея Егорушки, родившемуся во втором браке.
Чайковский, щепетильно относящийся к своей репутации, тем не менее не считал нужным скрывать чувства любви и привязанности к своему слуге. И особенно, когда Алексея призвали исполнять воинский долг, его письма и к Н.Ф.фон Мекк, и к братьям буквально полны стенаний, как ему плохо без Алеши, как он его любит и скучает без него. И наверно автору, претендующему на психологический анализ, должно бы быть понятно, что вряд ли такой публичной огласке композитор предавал бы свои гомосексуальные привязанности. Пример Алексея, зачисленного автором в гомосексуальные партнеры композитора, весьма наглядная иллюстрация того, как авторская аддикция сказывается на искаженном восприятии и толковании очевидных фактов, не согласующихся с его целями убедить читателя в нетрадиционной ориентации Чайковского.
И уж совсем кощунственно приписывать Чайковскому гомоэротическое влечение к племяннику Владимиру Давыдову. Автор не мог не знать, чем являлась для Чайковского семья его сестры Саши, состоящей в браке с сыном декабриста Л.В.Давыдовым. В этом браке у Саши родилось семь детей, четыре старших дочери и три младших сына. Не имея своей семьи и своих детей, Петр Ильич относился к племянникам как к собственным детям, особенно выделяя художественную натуру Боба – Владимира. Нежная и глубокая привязанность Петра Ильича к Бобу усиливалась с годами, по мере того как слабели отношения с сестрой, погруженной в свои семейные проблемы и болезни, отдалился после женитьбы и отъезда на службу в Тифлис брат Анатолий, умерли близкие друзья Апухтин и Кондратьев. В полной мере стареющий композитор свою потребность в душевной привязанности перенес на любимого племянника Боба. И наверно было бы сверхкощунством отказывать композитору в праве на естественные чувства любви и привязанности к племяннику, заменившему ему сына, выдавая их за гомосексуальное влечение. Талантливый, разносторонне развитый, тонкоорганизованный, но так и не нашедший применения своим способностям, Владимир неслучайно вызывал особую заботу и тревогу композитора. Его опасения оказались ненапрасными. Уже после смерти Чайковского в 1906 году Боб застрелился.
Не менее кощунственно подозревать Петра Ильича, а заодно и его брата Модеста в гомосексуальном влечении к глухонемому мальчику Коле Конради, которого, живя в семье Конради, с 4-х лет воспитывал Модест. Изучив все новомодные методики, Модест добился необыкновенных успехов в воспитании этого глухонемого ребенка, выучив его говорить и понимать речь собеседников так, что он почти не отличался от здоровых людей.
Петр Ильич обожал детей и как он пишет Анатолию: «Коля с первого раза совершенно и навеки обворожил меня…Любовь моя к Коле основанная, во-первых, на его чудном кротком нраве и уме, а во-вторых, на глубоком сожалении к нему, возрастала в геометрической прогрессии с каждой минутой, и теперь это для меня одно из самых близких сердцу существ в мире» (с. 219).
Родители Коли, наблюдая его отношения с Модестом, в отличие от автора не испытывали ни малейших подозрений в гомоэротическом влечении воспитателя к их сыну и всецело доверяли ему. Модест в компании с Петром Ильичем и Колей не раз путешествовал по Европе, не давая ни малейшего повода к такому рода подозрениям. Повзрослевший Коля благополучно женился, продолжая сохранять родственные отношения со своим воспитателем и его старшим братом, знаменитым композитором.
В доказательстве нетрадиционной ориентации композитора за неимением других источников и свидетельств автор цитирует вымаранные места из писем Петра Ильича брату Модесту. Однако в письмах Модесту из-за границы пишется по большей части о случайных увлечениях композитора лицами женского пола, что по мнению автора делается Чайковским исключительно в целях конспирации.
А между тем автор, столь тщательно и заинтересовано изучающий сексуальную жизнь Чайковского, почему-то не заметил публикацию в 1913 году в ростовской газете «Утро юга» с фотографией внебрачной дочери композитора, певицы лондонской оперы. Оттиск этой публикации хранится в музее в Клину, и мало того, письмо Ивана Клименко с этим сообщением опубликовано в Альманахе «П.И.Чайковский» №1 за 1995, изданном клинским музеем. Для такого скрупулезного исследователя как Познанский очевидно не составило бы труда более подробно познакомиться с биографией и происхождением этой лондонской певицы. Однако, поскольку это никак не согласуется с его настойчивым желанием убедить читателя в нетрадиционной ориентации композитора, сообщение об его внебрачной дочери осталось незамеченным, а письма о заграничных увлечениях Чайковского прелестными иностранками признаны законсперированными.
Испытывая явный дефицит свидетельств гомосексуальности композитора, Познанскому ничего не остается, как подвергнуть психологическому анализу написанное Чайковским стихотворение «Ландыши», посвященное его любимому цветку. Стихотворение большое и философское. В нем он описывает разные времена года, отождествляя их с разными возрастными этапами жизни человека. Заканчивается оно четверостишием:
Но как природа вся мы жаждой жить влекомы,
Зовем тебя и ждем, красавица весна!
Нам радости земли так близки, так знакомы -
Зияющая пасть могилы так темна!
Нужно обладать поистине больным воображением и фантазией, чтобы увидеть в этом воспевании Чайковским любимого цветка ландыша, предвестника с нетерпением ожидаемой весны «гомоэротически заряженный символ» (с.424-426).
Вот уж поистине самая наглядная и яркая демонстрация аддикции, то есть искаженного восприятия объекта под влиянием собственного опыта, установки и целей деятельности.
Вот эта в изобилии демонстрируемая авторская аддикция заставляет серьезно усомниться в свидетельствах нетрадиционной ориентации Чайковского, полученных из вымаранных мест его переписки с Модестом, а также в достоверности неопубликованной автобиографии Модеста. В своей книге Познанский так и не уточняет, кем же расшифрованы вымаранные места писем Чайковского, которые хранятся в музее композитора в Клину. Судя по всему он воспользовался статьей В.С.Соколова «Письма П.И.Чайковского без купюр»,опубликованной в Альманахе «П.И.Чайковский» 1995г-№1, изданном клинским музеем. Однако расшифровка старательно вымаранных текстов дело сложное, а часто и невозможное, И уж по крайней мере одному, а тем более предвзятому автору доверять нельзя. Необходимо привлечение независимых экспертов, что до сих пор сделано не было.
Но если при всем своем усердии Познанский не нашел современников, свидетельствующих о нетрадиционной ориентации Чайковского, как и не смог выискать ни одного реального гомосексуального партнера композитора, как не было таких свидетельств и у Н.Ф.фон Мекк, скурпулезно собирающей все отзывы о нем, тогда откуда же возникла эта прочно укоренившаяся в головах западных биографов композитора версия об его гомосексуальности. Ответ на этот вопрос дает сам же Познанский в своей работе «Самоубийство Чайковского. Миф и реальность». В этой книге он весьма едко высмеивает «мелодраматичную абсурдность» мифа о самоубийстве композитора, который на основании слухов сочинила А.Орлова. Версии о нетрадиционной ориентации композитора начали распространяться уже после его смерти и скорее всего досужими дамочками, претендующими в свое время на внимание обаятельного, талантливого и одинокого композитора и не удостоившимися взаимностью. А затем эти слухи были подхвачены такими авторами как Н.Берберова и А.Орлова в целях популяризации собственного имени и своей писанины. Однако Берберова и Орлова ссылались всего лишь на слухи и сплетни, а вот Познанский пошел дальше. Он прибегнул к откровенной аддикции, то есть искаженному восприятию личности композитора, что без труда обнаруживается при внимательном прочтении его книги «Чайковский».
Как известно, аддикция может возникать под влиянием собственного опыта, либо под влиянием установок и целей деятельности субъекта, а чаще всего при сочетании всех этих причин. Не зная лично Познанского, мы не можем судить об его сексуальной ориентации и собственном сексуальном опыте. Что же касается установок и целей деятельности они просматриваются со всей очевидностью. Западная толерантность и либерализация распространились не только на веротерпимость, но и на сферу сексуальных отношений и дошли до узаканивания однополых браков с пронумерованными родителями. В России, где хотя и нет уголовного преследования гомосексуалистов, наложен решительный запрет на пропаганду нетрадиционных отношений, а тем более не может идти и речи об узаканивании однополых браков. Вот за это стремление сохранять нормальный институт семьи и не развращать юношество разнузданной пропагандой нетрадиционных отношений Россия подвергается резкой критике западных либералов. И на Западе безусловно существует гласный или негласный заказ на то, чтобы повлиять на общественное мнение россиян, а заодно и ослабить духовные скрепы нации, представив русскую национальную гордость, гениального, всемирно известного композитора с гомоэротическим влечением к собственному племяннику и младшим братьям. И не этим ли объясняется авторская аддикция Познанского, под влиянием которой он настойчиво и увы, с извращением очевидных фактов, навязывает читателю убеждение в нетрадиционной ориентации Петра Ильича Чайковского.
Вообще объемные исследования Познанского, посвященные биографии Чайковского, оставляют чувство брезгливости и недоумения. Чувство брезгливости потому, что в приличном обществе и в традициях интеллигенции непринято копаться в чужом грязном белье и смаковать подробности интимной жизни, как это делает автор. А недоумение от того, что потратив столь немалые усилия на исследование сексуальной жизни композитора, Познанский не посчитал нужным, да видимо и не ставил такой задачи объяснить или хотя бы приблизиться к объяснению загадки и природы музыкального гения, его сложного весьма неординарного внутреннего мира.
В конечном счете, кем бы не был Чайковский, гомосексуалом, гетеросексуалом, бисексуалом, это никак не объясняет природу его музыкального таланта. И наверно исследователю, по-настоящему любящему музыку Чайковского, было бы важнее сосредоточиться на характеристике его личности, его образе жизни, отношениях с коллегами и близкими людьми, этапах творчества и о том непростом пути, который прошел он от безвестности до всемирного признания и популярности. Как это, например, сделал Л.Сидельников в своей книге «Чайковский», вышедшей в издательстве «Феникс» в 1998 году.
Очевидно авторская аддикция помешала Познанскому не только всерьез исследовать творческий путь композитора, но и объективно рассмотреть его личность с учетом тех характеристик, которые давали Петру Ильичу знавшие его современники. А они-то как раз отмечали его необыкновенную доброту, деликатность, отзывчивость, его способность видеть и любить красоту во всех ее проявлениях и в природе, и в людях, и в произведениях искусства.
На характере его отношений с людьми безусловно не мог не сказаться мир тонких вибраций, в котором жил композитор и который позволял ему улавливать звуки его волшебной музыки. Это очевидно и объясняет его избирательность в отношениях с людьми, его стремление общаться и привязываться только к узкому кругу родных и друзей, с кем он был на одной волне. Напряженное погружение в творческий процесс требовало уединения. И не в том ли трагедия Чайковского, в этой невозможности соединить естественную потребность в близкой, любящей, заботливой душе и несовместимую с творчеством жизнь в тесном семейном кругу. И наверно потому вряд ли он мог существовать в браке не только с чуждой ему Антониной Милюковой, но с Дезери Арто, женщиной, в которую был по-настоящему влюблен. К тому же, учитывая открытый З.Фредом процесс сублимации, то есть перевод либидо в творческую активность, можно понять, как и почему у работающего на износ композитора могло проходить вытеснение, т.е. сублимация либидозных влечений.
Загадка гения, тайны его творческой лаборатории, его внутренние конфликты, судьбоносные события, повлиявшие на его жизнь и творчество, всегда вызывают острый интерес и притягивают внимание самого широкого круга людей. И биографам, действительно всерьез пытающимся исследовать жизненный путь и творчество П.И.Чайковского, пора наконец отказаться от болезненно неприличного копания в подробностях его интимной сексуальной жизни, а сосредоточиться на объективном непредвзятом исследовании противоречивой, тонкоорганизованой и трагедийной личности великого русского композитора и загадки его музыкального гения, создавшего произведения, которые спустя столетия с успехом исполняются в ведущих театрах мира.
Светлана Афанасьевна Беличева — профессор Московского государственного педагогического университета им. В.И. Ленина, доктор психологических наук, Заслуженный деятель науки РФ, Президент Некоммерческого партнерства «Консорциум «Социальное здоровье России», создатель и главный редактор журнала «Вестник психосоциальной и коррекционно-реабилитационной работы». Член Президиума УМО вузов России по образованию в области социальной работы, кандидат в Большое Жюри Национального психологического конкурса «Золотая Психея».
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать