Помогаю как педагог-художник, воспитатель с дефектологической и психотерапевтической подготовкой тяжёлым психиатрическим пациентам в стационаре — детям и подросткам. Работаю в рамках своей профессии по методу Терапии творческим самовыражением М.Е. Бурно. Это отечественный метод-школа, созданный профессором М.Е. Бурно, часть классической клинической психотерапии [3]. В уютной атмосфере занятий, благодаря посильному изучению природных человеческих характеров, разнообразных душевных расстройств, в творческом поиске себя среди разных по характеру людей происходит движение из внутренней неопределённости, запутанности-растерянности к светлой определённости своей личности, к своему собственному целебному вдохновению.
Расскажу об одном психотерапевтическом занятии со старшими ребятами (16–17 лет) в группе творческого самовыражения.
Цель занятия — пробудить целительное творческое настроение у тревожно-депрессивных пациентов с характером, который Ганнушкин называл «шизофреническим», в т.ч. шизофреническим здоровым при малой его выраженности. Клинический психолог нашей школы ТТСБ Елена Александровна Добролюбова в 1996 году предложила для психотерапевтической работы называть этот характер «полифоническим» [2, с. 201]. Подробности — в книге М.Е. Бурно «Клинический театр-сообщество в психиатрии» [2].
Эмили Элизабет Дикинсон (1830–1886) — американская поэтесса. «Ныне Эмили Дикинсон считается одной из важнейших фигур американской и мировой поэзии и самым читаемым в мире и в своей стране американским поэтом всех времён» (из Википедии). При жизни опубликовала менее 10-ти стихотворений.
Отец — богатый человек в провинциальном городе. Свой дом. Большой сад за домом и ещё луг. С 14 лет у Эмили — тяжёлые депрессии.
С 30 лет усиливаются странности: она стала одеваться только в белое; почти перестала выходить из дома; заслышав звонок в дверь, стала удаляться к себе. Общалась только с несколькими людьми, порой из-за приоткрытой двери, как бы прячась за ней и не показывая своего лица. «Даже близкие друзья слышат только ее голос, доносящийся из соседней комнаты» (Вера Маркова). Все её прогулки — сад и луг, она ухаживает за цветами, составляет гербарии, дарит из-за закрытой двери букетики и стихи. Все знают, что Эмили пишет стихи, но никто не догадывается о масштабах её творчества. Соседи называют чудаковатой, эксцентричной, затворницей в белом… Отказываясь прийти на праздник, куда её приглашают, например, пишет: «Я надеялась увидеться с вами, но боюсь, что ничего не смогу сказать при встрече, мои собственные слова то обжигают, то леденят меня, а температура чужих слов мне совершенно чужда».
Племянница вспоминала о Эмили, что для неё «зрелище мёртвой мухи было не менее волнующим, чем для её соседей — поездка в Бостон».
Переписывается с писателем Томасом Хиггинсоном, посылает ему стихи. Его удивляет, насколько стихи «неправильные»: вместо пунктуации обилие тире, рифмы не соблюдаются, стихи непричёсанные, без названий, не укладывающиеся в английскую грамматику, словно из других времён. Эмили просит его стать учителем («я маленькая — я не заняла бы много места на Вашем столе и шумела бы не больше, чем мышь, которая скребется у Вас на галерее»). Она постоянно и горячо благодарит за советы в письмах, однако совсем не следует им, но упорно подписывается каждый раз: «Ваша ученица». Рассказывает о себе: «Я маленькая, как птичка-крапивник, и волосы у меня грубые, как колючки на каштане, а глаза — как вишни на дне бокала, из которого гость выпил коктейль. Ну, как?» Хиггинсон видит много недостатков в стихах, несмотря на талант, и отговаривает её печататься, но Эмили и сама не хочет публиковать стихи. Она пишет ему в ответ, что мысль о публикации «ей чужда, как небосвод — плавнику рыбы».
***
Новые ноги топчут мой сад —
Новые пальцы холят росток.
На ветке вяза бродячий Певец
Одиночество гонит прочь.
Новые дети шумят на лугу.
Новые кости легли на ночлег —
И снова — задумчивая весна —
И вновь — пунктуальный снег.
Перевод Веры Марковой
Вот ещё из писем Хиггинсону:
«Вы спрашиваете — кто мои друзья — Холмы — сэр — и Солнечный закат — и мой пёс — с меня ростом — которого мой отец купил мне — Они лучше — чем существа человеческие — потому что знают — но не говорят — а плеск озера в полдень прекраснее звуков моего фортепьяно».
«Будете ли Вы указывать мне на мои ошибки — честно, как самому себе? Я не умру — только поморщусь от боли. К хирургу обращаются не за тем, чтобы он похвалил вашу кость, а чтобы вправил её — и тем более, когда у вас перелом. Поэтому, мой Наставник, я обещаю Вам Подчинение — цветок из моего сада — и всякую признательность, какая мне известна. Вероятно, Вы улыбаетесь. Я ничего не могу поделать с собой…»
«Об «избегании мужчин и женщин». Они громко говорят о священных предметах и пугают моего пса. Ни он, ни я не имеем ничего против них, если они будут оставаться на своей территории. Думаю, Карло понравился бы Вам — он глупый и храбрый. Я думаю Вам понравился бы и каштан, который я встречала во время прогулки. Он вдруг поразил моё воображение — и небо было расцвечено, как цветник. А кроме того, есть беззвучный шум в саду — я позволяю некоторым слушать…»
«Когда я маленькой девочкой часто ходила в лес, мне говорили, что меня может укусить змея, что я могу сорвать ядовитый цветок или что гномы могут меня похитить, но я продолжала ходить в лес и не встречала там никого, кроме ангелов, которые меня стеснялись больше, чем я их, так что я не верю в обман, практикуемый многими.
Я буду соблюдать Ваши наставления — хотя и не всегда понимаю их смысл».
В 1870 г. писатель Хиггинсон навещает её. Спустя годы он вспоминал: «Я вдруг услышал легкие шаги в коридоре — мне показалось, детские. Почти бесшумно вошла женщина — невысокая, застенчивая… Она подошла, держа в руках две лилии, затем по-детски вложила их мне в руку и тихо сказала: «Это моя визитная карточка. Простите мой испуг — мне не приходилось встречаться с незнакомцами. Не знаю даже, что в таких случаях полагается говорить»… Неизгладимое впечатление произвели на меня огромное напряжение и какая-то ненормальность ее жизни… Она была слишком загадочным существом для меня, чтобы понять ее за час беседы… Я мог лишь наблюдать за ней, как охотник наблюдает за птицами. Я должен был определить, что там, в вышине, без ружья… Она произвела на меня впечатление чего-то совершенно уникального и далекого, как Ундина…» (Ундина подобна нашей Русалке).
После смерти Эмили в её комнате находят сшитые вручную книжки со стихами. Около 2 тысяч стихотворений. Поэзию свою называла: «Это письмо моё миру».
Читаю пациентам стихи Эмили Дикинсон.
***
Вот всё, что я вам дать могу
Лишь это — и печаль,
Лишь это — и в придачу луг
И луговую даль —
Пересчитайте ещё раз,
Чтоб мне не быть в долгу —
Печаль — и луг — и этих пчёл,
Жужжащих на лугу.
Перевод Григория Кружкова
***
Я все потеряла дважды.
С землей — короткий расчет.
Дважды я подаянья просила
У Господних ворот.
Дважды ангелы с неба
Возместили потерю мою.
Взломщик! Банкир! Отец мой!
Снова я нищей стою.
Перевод Веры Марковой
***
Я пью нерукотворный хмель —
В жемчужинах мой ковш —
Все бочки Рейна откупорь —
Такого не найдешь —
Опившись воздухом — росой —
Пьяна — бреду я чрез
Всю бесконечность летних дней
Из кабака небес —
«Хозяин» пьяную пчелу
Прочь гонит из цветка —
И бабочки пьяны — лишь я
Не напилась пока!
И шляпы белые сорвав —
Все серафимы враз
Бегут к окну — пьянчужка ишь
Спит, к солнцу прислонясь —
Перевод Александра Величанского
***
Шепни, что осенью придёшь —
И лето я смахну,
Как надоевшего шмеля,
Прилипшего к окну.
А если год придётся ждать —
Чтобы ускорить счёт —
Смотаю месяцы в клубки
И суну их в комод.
И если впереди — века,
Я буду ждать — пускай
Плывут века, как облака
В заокеанский рай —
И если встреча суждена
Не здесь — в ином миру,
Я жизнь сдеру — как шелуху —
И вечность изберу —
Но мне — увы — неведом срок —
И день в тумане скрыт —
И ожиданье — как оса
Голодная — язвит.
Перевод Григория Кружкова
***
Я знаю — Небо, как шатер,
Свернут когда-нибудь,
Погрузят в цирковой фургон —
И тронется он в путь.
Ни перестука молотков,
Ни скрежета гвоздей -
Уехал цирк — и где теперь
Он радует людей?
И то, что увлекало нас
И тешило вчера —
Арены освещённый круг,
И блеск, и мишура, -
Развеялось и унеслось,
Исчезло без следа -
Как птиц осенний караван,
Как облаков гряда.
Перевод Аркадия Гаврилова
***
Даже не вздрогнул счастливый Цветок —
Он так был захвачен игрой —
Когда его обезглавил Мороз —
Случайной власти герой.
Белокурый убийца дальше идет —
А Солнце — бесстрастное — строго —
Начинает отмеривать новый день —
Для попустившего бога.
Перевод Веры Марковой
***
Вера — прекрасное изобретение
Для «зрящих незримое», господа.
Но осторожность велит — тем не менее —
И в микроскоп заглянуть иногда.
Перевод В. Марковой и И. Лихачёва
Спрашиваю участников занятия: как относитесь к Эмили Дикинсон? Как понимаете, чувствуете её стихи? О чём они? Как её понять? Что можно сказать о её характере, опираясь на рассказ о ней, на её поэзию?
Многие участники группы отмечают созвучие со стихами Дикинсон. Бывает, что говорят: «Как будто много смыслов в одном стихотворении»; «Одиночество очень чувствуется»; «Видит чудесное в самых обыкновенных вещах»; «Так верит она в Бога или нет? Непонятно…»; «Образы у неё изысканные. Сначала — будто бессмыслица. Но надо прочувствовать — и появляется своеобразная логика. Вот убрать обычную логику — и это совершенно точно сказано»; «Она будто очень многое хочет сразу сказать».
Казалось бы: закрытая, отстранённая, не общается, пишет о Вечности. Может быть аутистическая по характеру, видящая Божественную Красоту в обыденных вещах, в Природе? Но трудно представить, чтобы аутистический человек так искал бы себе Учителя, направлявшего бы его советами в творчестве, так зацепился бы благодарно за то, что протянули ему руку помощи добрым письмом, просил наставлять и указывать на все ошибки, годами называл бы себя учеником («Ваша ученица») и горячо благодарил — и совершенно не следовал бы советам своего учителя… Здесь уже что-то нелогичное видится.
И в стихах — «Смотаю месяцы в клубки и суну их в комод», «жизнь сдеру как шелуху», небо, как шатёр, «погрузят в цирковой фургон — и тронется он в путь», мороз — «белокурый убийца» — это слишком приземлённо, слишком материально, хотя и странно материально. А отношение к Богу — Взломщик! Банкир! Отец мой! — это ведь разговор с Богом как с человеком, как со своим отцом, без дистанции, и нет чувства изначальности Духа, цельного чувства. Всё пронизано противоречивостью, она обращается с мольбой к Господу, но в другом стихотворении призывает «и в микроскоп заглянуть иногда», из осторожности.
С реалистом её тоже можно попробовать сравнить. Застенчивостью, скованностью в обществе напоминает психастеника, вернее, чересчур психастеника: всё же и застенчивость психастеника мягче, и он не скажет, что «температура чужих слов мне совершенно чужда». И хотя душевная защита от страдания — деперсонализационная, Дикинсон описывает её, но накал — не психастенический. Это не мягкая вуаль психастенической деперсонализации.
***
После великой Боли приходит
Чувство-официоз.
Нервы стоят церемонны — надгробья.
У Сердца один вопрос:
«Я это вынесло?
Это я?
Вчера?
Или ты-ся-че-ле-ти-я
Назад?» — Механические ноги —
Одеревеневшим путем
По воздуху ль, по дороге…
Куда идем?
Этот Час — как Свинец.
Запомнит, кто переживет.
Так замерзавшие помнят Снег:
Холод, нечувствие, «все пройдет».
Перевод Т. Стамовой
Приходим к тому, что характер Дикинсон — полифонический.
В полифоническом характере уживаются, двигаясь и толпясь, разные характерологические радикалы, мироощущения. Он будто рассыпан, противоречив, странен.
И этот движущийся сплав нередко порождает творчество, так не похожее на творчество цельных, трезво мыслящих, с живой логикой людей. Творчество, в котором соединяются несоединимые взгляды на мир.
Полифонический человек рассматривает мир одновременно с разных сторон и изнутри. Отделённо от земного, обычного. Как в музыке Бетховена, картинах Мунка, Ван Гога [1; 2].
Депрессия полифонического человека порождает переживание мучительной отделённости от людей и от мира, от жизни, от себя самого. Переживание потери смысла жизни [7; 8].
В стихах Эмили Дикинсон столько душевной боли, порой космической, столько одиночества! Ей хочется пробиться к жизни, почувствовать её, и полифоническая Дикинсон тянется, припадает к жизни Природы, бежит к ней от ранящих её отношений с людьми (с природой ей спокойнее, свободнее, чем с людьми, — с растениями, птицами, собакой Карло, они не ранят, не требуют быть как все, они — почти единственные её друзья) — общается больше всего с ней и изображает её. Но изображая природу, она невольно рисует словами своё страдание, свою личность, своё неповторимое переживание природы (так же Ван Гог целый день проводил с красками в поле, писал с натуры, а возвращался вечером с картиной воспалённо-сказочной, нереалистической).
***
Если меня не будет,
И прилетят мои гости —
Этому, в красной манишке,
Крошку с надгробья бросьте.
Если неблагодарно
Я промолчу потом —
Каюсь — не совладала
С каменным языком.
Перевод Т. Стамовой
И вот что мы видим? За фасадом странностей Эмили Дикинсон спрятана глубокая внутренняя жизнь с добротой, состраданием. Это сострадание такое сильное, что она за пределами живой жизни, из могилы будет благодарить «каменным языком» тех, кто покормит за неё голодную птицу. И вот это слишком настоящее, слишком осязаемое — «каменный язык» — это есть гиперреализм, чересчур реализм, сгущённый реализм. В этих каменных губах, которые силятся сказать… И одновременно — мистическое заглядывание за пределы смерти, в потустороннее, нематериальное. Тайна жизни и смерти будто приоткрывается. Но и за пределами жизни она как будто бы останется с этими птичками в одном мире. Боль, сострадание, любовь, страх потерять жизнь.
Это есть символическая гиперреалистичность, по словам Марка Евгеньевича Бурно [5]. И смысл стихотворения очень трудно как-то ясно объяснять, потому что такой мощный образ, такая метафора, которая пробирает чувства оттого, что соединяется несоединимое. Только полифонический, шизофренический человек может невольно из себя создавать такие метафоры, убирая стены логики, разрушая логику, как само собой разумеющееся. Соединяя то, что трезвым умом не соединяется [1].
Да, трезвой логики, помогающей жить, нет. Это плохо, конечно. За это часто родственники, знакомые ругают таких людей. Но в творчестве это же оборачивается такими густыми, бездонными философскими метафорами. Таким пронзительным, запредельным состраданием. А в научном творчестве — открытиями, состоявшимися благодаря способности отбросить здравый смысл, выйти за пределы здравой логики (Ньютон, Циолковский). И понять эту свою творческую силу человеку с полифоническим характером помогает Эмили Дикинсон. Помогает, показывая, как она буквально из своей внутренней рассыпанности, из противостояния разных радикалов в характере создаёт многозначные глубокие образы. Страдающая душа сама стремится лечебно к этим метафорам, ищет их, формулирует их, чтобы объяснить себя. Неправильность грамматики тоже необходима, органична Дикинсон, чтобы высказаться точнее в своей внутренней сумбурности. Поэтому она и не способна «причесать» грамматику, как советовал ей Хиггинсон.
***
Мой ум как будто рассекли —
Провал в моём мозгу,
И эти половинки
Свести я не могу.
Пытаюсь прежних мыслей
Соединить куски,
Но спутались значенья,
Как на полу клубки.
Перевод С. Степановой
В поисках смысла склеивает фрагменты своих реальностей, сшивает их в общую картину. Зашифровывает и расшифровывает своё движущееся многозначное ускользающее состояние, труднообъяснимое себе самой… И получается сказочная или зловеще-сказочная картина, в данном случае словесная, стихотворная.
Странная женщина, закрывающаяся в своём доме, чудачка в белом платье, разговаривающая с цветами и насекомыми, не пускающая к себе в комнату. Отшатывающаяся от писателя, у которого сама настойчиво просила помощи в стихосложении и который приехал в гости, пугающая его своей нервностью и внутренним напряжением, ужасной зажатостью, далёкая, как Ундина (то есть отстранённая, непонятная, может быть, даже пугающая). Неправильно пишущая, не соответствующая грамматике, не влезающая ни в какие каноны стихосложения… И оказывается, что эта маленькая, похожая на ребёнка пугливая женщина — такой мощный поэт-философ. Который пишет о простом, обыденном, а простое будто расширяется, оставаясь земным, осязаемым, до космических размеров.
***
Счастливый камушек-дружок
Один гуляет вдоль дорог,
И не влечёт его успех,
Не мучает ни страх, ни грех —
От сотворенья, испокон —
В одежде скудной, босиком,
Но, словно солнце, волен он —
Судьбу, которой наделён,
Исполнить с точностью планет,
Хотя ему и дела нет…
Перевод Александра Величанского
Так же, как у Ван Гога в картине «Пара башмаков». Как у Дюрера в рисунке «Жук-олень».
В этих картинах тоже тщательная выписанность материальных деталей не производит впечатление отражения живой жизни, а странным образом соединяется с чувством неземного, космического, философского, хотя ничего космического не написано, и одновременно чувствуется застывше-трагическое жизненное, земное, человеческое. Даже в старых башмаках, в жуке.
***
Присело сердце отдохнуть
На придорожный скат
И не заметило, как день
Склонился на закат,
И не заметило, как ночь
На небосклон взошла
И — чтоб дорогу осветить —
Созвездия зажгла.
Два ангела, спеша домой,
По той дороге шли —
Увидели его в пыли
И к Богу отнесли.
А там — на небесах — у всех
Есть обувь и еда,
И облака — как паруса,
И летний день всегда.
Перевод Аркадия Гаврилова
Соединились как одно живой материальный мир и духовный, потусторонний, нематериальный. Символ, но одновременно и не символ, а обыденность.
Это именно полифоническое: уставшее, изболевшееся, «натёршее ноги», одинокое сердце, бредущее по дороге, присевшее отдохнуть и задумавшееся так сильно, что не заметило дня ушедшего, того, что ночь уже наступила… это человек? Или это душа, бредущая в Мироздании, уже где-то вне жизни? И то, и другое, и ещё картина самой жизни человеческой, как она проходит во времени, так же, как проходит день у придорожного камня. Сколько всего в небольшом стихотворении. Как и в картине Чюрлёниса «Вечность». Это та творческая особенность, которой нет у людей с другими характерами: способность невольно философски склеивать земное с космическим. Переживание трагичности Бытия — вместе с расколотостью, схизисом — тоже специфическое полифоническое. Порой этот трагизм уживается с детскостью, детской беспомощностью.
Можно увидеть это детское в Дикинсон: и в том, как она общается с Хиггинсоном, и в её стихах. Рядом с аутистическим радикалом, психастеническим.
Похожее переживание трагичности Мироздания можно увидеть в стихах современного поэта Сергея Втюрина (1958–2019) [6].
Поэт
Как в храме, где святые лики,
здесь нет житейской суеты.
Лишь мутные ночные блики
на стенках газовой плиты.
И тапочка с истёртой стелькой,
окурок — дым дерёт глаза –
халат, очки... Ему б в постельку,
вьетнамский на виски бальзам!
Но он кропает опус свежий,
скрипит в руке его перо.
Он — демиург, кухонный леший,
урбанистический Пьеро!
Ну вот закончил, скинул бремя, —
«Оковы тяжкие падут»...
И так практически всё время.
(А черви терпеливо ждут.)
12 декабря 1992
Литература:
- Бурно М.Е. К практической психотерапии тревожно-депрессивных пациентов (в т.ч. ветеранов, страдающих хроническим ПТСР). Часть 9 // Психологическая газета, 7.06.2023
- Бурно М.Е. Клинический театр-сообщество в психиатрии. — М.: Альма Матер; Акад. проект, 2009. — С. 188-214
- Бурно М.Е. Коротко о терапии творческим самовыражением (ТТСБ) // Психологическая газета, 14 апреля 2022 г.
- Бурно М.Е. О психотерапевтических существах в лесопарке // Психологическая газета, 14.03.2022
- Бурно М.Е. Тема текста и подтекста в полифонической прозе // Психологическая газета, 26.12.2023
- Втюрин Сергей. Воздухоплаватель, или Бесцветная смальта (Сборник стихотворений). — М.: Издательство Российского общества медиков-литераторов, 2000. — 52 с.
- Канарш Г.Ю. К особенностям поиска смысла в мире полифониста и аутиста (Дикинсон и Борхес) // Психотерапия. 2005. №8. С. 49–51.
- Махновская Л.В. Шизофрения: связь с миром посредством «языка» иносказательного творчества // Независимый психиатрический журнал. 2021. Вып. III. С. 67–69.
Все изображения приведены в образовательных целях (прим. ред.).
.jpg)
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать