А.Р. Дзкуя: «Печалят зачастую завышенные ожидания к детям»

— Здравствуйте, Анастасия. Расскажите, пожалуйста, тем, кто ничего не знает про вас и про нейропсихологию, чем же вы занимаетесь?

— Здравствуйте! Прежде всего, я специалист по детскому развитию. Мой бэкграунд — это нейропсихология. Нейропсихология изучает взаимосвязь формирования психических функций, когнитивной сферы ребёнка и созревания нервной системы, а также специфики расстройств психических функций при органических повреждениях и других нарушениях работы мозга в детском возрасте. Речь идёт про особенности функционирования детского организма при органических нарушениях, эпилепсии, расстройствах аутистического спектра, задержках развития или изменения поведения.

Когда речь заходит о детской нейропсихологии, мы рассматриваем индивидуальные особенности психического развития ребёнка, обусловленные индивидуальной спецификой их мозговой организации, и разворачивание процесса во времени. Мы смотрим не только на то, что есть сейчас, но и смотрим на функцию в развитии: как она будет разворачиваться. Ведь нужно иметь в виду: мы работаем с организмом, который постоянно меняется. Сейчас ребёнок один — вечером он уже другой, потому что прожил день и получил новый опыт. Теперь ему нужно этот опыт ассимилировать. Со взрослыми происходит так же, но мы имеем дело с уже сформированными структурами. У детей мозг продолжает созревать и развиваться — это двойная уникальная ситуация. И это невероятно прекрасно — ничего прекраснее нет.

— Какие к вам приходят люди и дети?

— Есть часть детей с особенностями развития, связанными с травмами головного мозга, нарушениями развития, нарушениями аутистического спектра, СДВГ, — самые разные. Есть часть запросов, связанных с различными речевыми нарушениями или, к примеру, с высокой утомляемостью, истощаемостью, со школьными трудностями. И это на первый взгляд очень чёткие и понятные запросы, например: «У нас ребёнок плохо пишет, что с этим делать?» А это ведь может быть всё что угодно: почерк гигантскими буквами, пропуск букв, соединение всех букв в одно слово или устремление строчки куда-то к далёким приключениям. Или это может быть ситуация, когда ребёнок прекрасно решает уравнения, но не понимает, как решать задачи. Это не из-за трудностей с арифметикой, например, а потому, что он не видит целиком текст, теряется на середине задачи и воспринимает это как сказку. Два землекопа копали ров, и получилось две третьих, а тут ещё попугай сверху и учитель с вопросом, сколько нужно копать! К концу задачи хочется уже бежать, потому что не до математики становится.

Нейропсихолог смотрит, что происходит. Ведь мы имеем дело в том числе с теми детьми, у которых особая сенсорная чувствительность. Поэтому за каждым, казалось бы, простым чётким запросом стоит очень интересная и сложная история развития. Социальная история развития, и история семьи в том числе.

Ещё я работаю с детьми с нарушениями аутистического спектра. Но, если говорить именно о таких нарушениях, то я вступаю в работу одновременно или после специалистов по двигательному развитию. Это работа с развитием произвольности, когнитивной сферы, с игрой и разворачиванием социального взаимодействия. Вообще все дети и все семьи очень разные: разные задачи, разные запросы.

Сейчас я неожиданно много работаю с детьми с трудностями адаптации. Это и дети, относящиеся к условной норме, и дети с нарушениями развития. Момент, когда мы имеем дело с трудностями переработки информации (которой с каждым годом у школьника всё больше и больше, просто водопад), решением задач в условиях увеличивающихся требований к ребёнку и работой с коллективом, — это тот этап, на котором часто приходят ко мне.

— Как простому родителю понять, что ребёнку пора к нейропсихологу?

— На самом деле очень сложный вопрос, потому что родителю для начала нужно дойти до врача-педиатра. Дело даже не в органических поражениях, а в самых элементарных вещах.

Вот внезапно родитель замечает, что у ребёнка падает трудоспособность, он вялый, истощённый. Ещё год назад он учился, играл, а теперь вдруг даже двадцать минут поработать не может. В этой ситуации, на мой взгляд, имеет смысл поступать так, как поступает большинство родителей, которые идут к врачу и говорят: «У нас ребёнок вялый и уставший». Врач смотрит, назначает анализ крови, например, и выясняет, с чем мы имеем дело: что конкретно происходит с организмом, если ребёнок не может выдержать двадцать минут домашнего задания, с чем связано это утомление? Если выясняется, что дитё здорово, дальше есть смысл думать о психологическом или нейропсихологическом сопровождении.

В идеальной ситуации мы подключаем учителя. Вот у нас есть идеальный педиатр и идеальный учитель, они говорят: «Да, вы знаете, замечательный ребёнок, но есть некоторые трудности». Мне кажется, это уже задача не педагога, а нейропсихолога. Дальше, собрав первичную информацию у специалистов, сопровождающих ребёнка, уже имеет смысл идти к нейропсихологу. Он, исследуя структуру так называемой трудности с точки зрения мозговой организации деятельности, уже разберётся, с чем мы имеем дело. Возможно, с недостаточно развитой произвольностью, с высокой истощаемостью, с несформированностью зрительно-пространственной сферы или с чем-то ещё. Это идеальная ситуация, когда все взрослые дружно взялись, чтобы помогать ребёнку и друг другу.

Но чаще всего родители оказываются в ситуации, когда им говорят в школе: «Сделайте что-нибудь с вашим ребёнком, чтобы он был нам удобен и чтобы от него не было проблем». Претензий может быть огромное количество, притом весьма разнообразных. Родитель пытается найти способ помочь ребёнку, разобраться, в чём причина. И для того, чтобы самому ребёнку стало полегче, и потому, что мало приятного находиться в такой атмосфере и сталкиваться с неприятием. И вот тогда, пошерстив по интернету, прочитав гору разнообразной информации, потратив на это своё время, родитель всё-таки приходит к нейропсихологу.

— Расскажите пожалуйста, как понять, к кому идти — к нейропсихологу или психологу?

– Мне кажется, никак. Если мы имеем дело с ребёнком с уже диагностированными особенностями развития, тогда да, я бы сразу начинала с клинического психолога. У таких специалистов больше опыта видеть здоровые процессы в особенностях развития, потому что эти процессы всё равно одинаковые и в ситуации условно нормативного развития, и в ситуации различных нарушений.

Ещё можно спрашивать у психолога прямо: «А вы работаете вот с таким запросом?» Психолог ответит, допустим: «Я не работаю с развитием внимания, но работаю с коррекцией детско-родительских отношений». Кстати, очень может быть, что именно это и нужно. Но если изначально родитель считает, что запрос связан со школьной неуспеваемостью, тогда есть смысл искать того, кто с этим работает.

— Ещё один животрепещущий вопрос: как понять, что нейропсихолог — хороший?

— Это очень трудный вопрос. Мне кажется, что основные критерии будут такие же, как и при поиске любого другого специалиста. Во-первых, открытость. Как человек говорит об условиях своей работы, о цене — ясные и прозрачные рамки. Во-вторых, важно то, может ли специалист открыто рассказать о своём образовании. В нашей культуре почему-то не принято спрашивать: «А где вы учились?» Но если деликатно сформулировать вопрос, то хороший специалист обязательно ответит.

Хороший специалист будет ориентироваться на ребёнка. К примеру, специалист говорит: «Нам за этот месяц нужно освоить четыре упражнения». Я бы тут задумалась и спросила почему, ведь у каждого ребёнка свой индивидуальный темп. Свои особенности вхождения в задания.

Следующее — контакт с ребёнком. Кто бы мог подумать, что это важно для психолога, правда? Если специалист вам нравится, но ребёнку некомфортно, то имеет смысл поговорить об этом напрямую со специалистом. Если вы слышите «Ничего, потерпите!», то это, на мой взгляд, повод обсудить со специалистом принципы его работы и ещё раз обговорить цели и задачи.

Ещё один важный, по моему мнению, признак — готовность назвать коллег, работающих в смежных областях. Например, нейропсихолог после диагностики говорит: «На мой взгляд, нужно проконсультироваться с логопедом по поводу постановки звуков. А что касается наших занятий, то с развитием фонетико-фонематического слуха мы можем работать вот таким образом». И дальше даёт список из 2–3 логопедов, если родитель говорит, что такой список необходим. Если вы видите, что есть ощущение круга специалистов, то это хорошо. Значит, у специалиста есть возможность обмена мнениями, значит, он вписан в профессиональное сообщество — это важно.

В первом приближении для родителей я бы ориентировалась на контакт со специалистом, на прозрачность и на получение дополнительного мнения. И ещё я хочу подчеркнуть, что это разумно и правильно искать «своего» специалиста. Ни ребёнок, ни родитель не обязаны заниматься со специалистом просто потому, что он первый, к кому они обратились. Важно и нужно учитывать и стоимость занятий, и то, как далеко на них ехать.

Если же вернуться к разговору о профессиональных компетенциях нейропсихолога, то надо сказать, такой специалист должен понимать, что написали врачи. Не выбирать врача, не корректировать назначения, не отменять или назначать препараты или анализы (это абсолютно недопустимо!), но именно понимать, какую картину описывает невролог или психиатр, например.

Нейропсихолог — это ни в коем случае не врач, но это такой психолог, который может понять, что написал врач, и, если нужно, предложить получить мнение ещё одного врача. Нейропсихолог должен понять заключение невролога, а также заключение логопеда и дефектолога. Это кумулятивный психолог, который собирает данные, как мозаику. Часто бывает, что нейропсихологи, и я в том числе, просят принести кучу данных: заключения врачей, рисунки за разные годы, тетради, иногда даже старые видео, на которых видно, как ребёнок двигался в разные периоды жизни. Иначе говоря, специалист собирает массу всякой информации о ребёнке, а потом сидит, закопавшись, — и это хороший признак.

Очень важно, когда специалист говорит: «С вашего разрешения я бы хотел проконсультироваться со своим коллегой или вот с таким-то смежным специалистом». По поводу каждого конкретного случая специалист должен спрашивать разрешения, но иногда такие вещи проговариваются ещё на этапе обсуждения принципов и условий занятий с ребёнком. Порой родитель думает: «А что такого? Зачем меня переспрашивать? Иди да спроси!» Но нужно понимать, что психолог всё равно должен опираться в своей работе на базовые этические принципы, вот как в случае приведенного примера — на принцип конфиденциальности и принцип благополучия.

Есть ещё очень важная вещь, касающаяся методов моторной коррекции, телесно-ориентированных методов, сенсомоторной коррекции, — обращение с телесностью ребёнка. Как следует из названия, эти методы связаны с телом, с движениями. Родителям важно понимать, насколько они готовы доверять. Ведь при работе в этих коррекционных направлениях часто бывают ситуации, когда нужно подталкивать ребёнка, физически помогать выполнять упражнения и элементарно дотрагиваться до него — и это та сфера, в которой родителям важно быть рядом с ребёнком, наблюдать за его самочувствием и обращать внимание на его дискомфорт, если он возникает.

Нужно смотреть, как сам специалист ведёт себя в ситуации, когда ребёнку дискомфортно: настаивает или ищет обходные пути, если это возможно? Придумывает какие-то другие способы прийти к намеченному результату? Потому что любое упражнение, любое задание нужно не само по себе, а только для чего-то, для достижения какой-то цели, в широком смысле — для конкретного ребёнка.

— Значит ли это, что родитель всегда присутствует при процессе?

— Очень по-разному. Бывает, что это полезно, но иногда лучше, чтобы родитель был за дверью, а потом приходил, например, когда контакт с ребёнком только выстраивается. Бывают ситуации, когда важно, чтобы родитель был рядом и видел, как выполняется задание, на что обращает внимание специалист: поза, дыхание, темп. Но при этом есть масса других ситуаций, когда родителю лучше быть за пределами кабинета, особенно если речь о консультировании в формате психотерапии.

— Анастасия, расскажите, пожалуйста, какие способы и методы использует нейропсихолог, чтобы достигать своих целей?

— Способов и методов довольно много. Например, если говорить о России, то это, прежде всего, методы коррекционно-развивающего обучения Татьяны Васильевны Ахутиной, Натальи Максимовны Пылаевой, различные методы работы с мнестическими нарушениями и другие направления, основанные на методе замещающего онтогенеза Анны Владимировны Семенович. Интегративные подходы, такие, как программа Натальи Яковлевны Семаго и Михаила Михайловича Семаго. Ещё важно вспомнить работу с программой «ПСИКОР» Е.А. Воробьёвой и Е.В. Сафроновой.

В зависимости от выбранного подхода, маршрута, мы выстраиваем схему заданий и, да, — хорошо бы её придерживаться. Импровизация — прекрасно, но чёткий план и представление о том, к чему мы идём, — это ещё лучше.

И возвращаясь к вопросу о том, что делаем за дверями кабинета. Первое, что мы делаем, — разговариваем с ребёнком, пытаемся установить с ним контакт. Психолог должен сделать так, чтобы ребёнок тоже был заинтересован, чтобы ему было интересно и хорошо, чтобы занятия не стали насилием, чтобы ребёнок чувствовал поддержку и веру в него, даже если не получается и если трудно.

Бывает ситуация, когда в рамках коррекции зрительно-пространственной сферы мы с ребёнком садимся за стол и что-то рисуем, а потом ползаем, кидаем мячики в окно и громко рычим. Да, так бывает, что я с ребёнком учусь громко рычать — это отдельное большое удовольствие для соседей моего кабинета, конечно. Нет единой схемы для всех детей сразу, потому что и все задачи разные, и все дети разные. Но обязательно то, что любая работа начинается с установления контакта с ребёнком. И это может занимать много времени.

Бывает, что ребёнок начинает выполнять задания, а контакт приходит постепенно, как доверие. Очень важно к этому относиться с уважением.

— Частый, наверное, вопрос: «Сколько времени займёт наша работа?» Я подозреваю, что на него нет ответа.

— На самом деле, есть ответ. Можно точно сказать, что минимум три месяца. Есть задачи, с которыми можно справиться довольно быстро, но нужно учитывать, что новый опыт интегрируется длительное время. Никаких двух занятий — и вперёд.

Если специалист двигается по точной чёткой программе, как у Ахутиной, то тут есть возможность примерно прогнозировать минимум. Это будет зависеть от того, что специалист увидел на входной диагностике. Если используется не стандартная чёткая прописанная программа, а адаптированная, собранная под конкретного ребёнка, которая тут же в режиме живого времени собирается, то тут предсказать время труднее. При этом совершенно точно ситуация, когда специалист говорит: «Сейчас мы позанимаемся два месяца, и вы полетите на Луну», — это абсолютный бред.

Да, конечно, есть определённый набор задач, с которыми обращается к психологу взрослый человек и которые можно решить за ограниченное количество сессий, особенно в когнитивно-поведенческом подходе, например. Но в работе с детьми, тем более с детьми с особенностями развития, такой вот чёткости, гарантии результата и затраченного времени нет, к сожалению.

— Всё зависит от того, как пойдёт работа с ребёнком, какие у него особенности, и как вы с ним поладите?

— Да, конечно, а ещё зависит от входной диагностики. Вообще, если вы начинаете работу с нейропсихологом не с диагностики, то что-то тут не то. Чтобы выстроить программу, нужна диагностика, в которой вам объяснят, что делали с ребёнком. Мы делали задание А — оно дало нам вот такой-то результат, делали задание Б — получилось вот эдак, а всё вместе дало картину вот такую-то, и поэтому можно делать выводы относительно психического развития ребёнка. Тогда всё осмысленно. Ориентироваться надо на то, что новый опыт не возникает и не интегрируется за три секунды — это месяцы.

Если работа идёт раз в неделю, то большая нагрузка ложится на родителей, им даётся домашнее задание. Если специалист говорит, что будут занятия раз в неделю, а родителям можно ничего не делать, то тогда нужно думать, какая у этих занятий цель. Возможно, сейчас стоит терапевтическая задача, а не коррекционная, и это вполне может быть оправдано на данном этапе. Главное, чтобы и специалист, и родители чётко понимали, что и зачем они делают. Если речь о коррекционных и реабилитационных целях, то работа от двух раз в неделю с домашними заданиями — стандартный вариант. Дальше родитель может их выполнять или нет — ответственность лежит на родителях, — работать на результат или нет.

Я всегда с большим уважением и сочувствием отношусь к родителям, которые подписываются на работу с нейропсихологом с открытыми глазами и готовы вкладывать время и усилия. Кажется, что ерунда, но современная семья, особенно живущая в большом городе и выделяющая лишние сорок минут на ежедневные занятия (помимо домашних уроков, занятий с другими специалистами, просто дороги от дома до школы и до занятий), испытывает серьёзное давление. Это всегда непростой выбор — на что выделять время, деньги и силы.

— Формируете ли вы интерес к обучению у младших школьников? И как вы это делаете?

— Вопрос, от которого мурашки по коже. Фокус в том, что мы такие существа, которые постоянно движимы интересом к окружающему миру. Нам всегда есть дело, что за углом, особенно детям: почему у кошки четыре ноги? Почему у неё нос не волосатый? Понятно, что все дети разные. Кто-то будет листать книжку и подглядывать, а кто-то — бежать и спрашивать.

Сама идея, что ребёнок ищет информацию и что для него естественно быть любопытным, — вот что важно держать в голове. Когда к нам приходят и говорят: «Он совсем не хочет учиться, ему всё плохо и неинтересно», — это, на самом деле, верхушка айсберга. Надо разбираться: что за этим стоит? Это может быть сильная социальная тревога: не складываются отношения с учителем, с классом. Или переживания ребёнка могут быть связаны с тем, что у него что-то не получается. Вот есть такая конкретная вещь, которая никогда не получается. Это становится снежным комом, с которым ничего уже не сделать. Ребёнок будет делать всё что угодно, чтобы не садиться за уроки.

Вообще ситуация, когда у младшего школьника отсутствует интерес, неестественна (с подростками после лет 12–13 уже ситуация другая). Но наша школа старательно пытается это сделать. Мы учим детей переписывать, не дышать, не мешать учителю. При том, что детский возраст — период, когда нужно двигаться, нюхать, слышать, валяться по полу просто для того, чтобы почувствовать: каково это? Как я двигаюсь с разной скоростью? Нужно слышать птиц, смотреть то в тетрадь, то на птиц в окошке, учиться отвлекаться и возвращаться в задание. А если я всё время сижу в ужасе, уткнувшись в тетрадь, то я никогда не научусь отвлекаться от птицы в тетрадь. Тогда я буду застревать: либо птицы, либо тетрадь. Возвращением познавательного интереса занимаются все психологи по умолчанию, не только нейропсихологи. Скорее, это уже даже поле для работы психотерапевта.

— Что для вас самое трудное в работе?

— Наверное, неверие в детей со стороны родителей и сопровождающих педагогов. И это одна из моих задач (хотя и не нейропсихологическая) — выстроить систему поддержки: на что может опираться родитель, как разговаривать и доносить свою мысль родственникам, друзьям, учителям о том, как с моим ребёнком правильно обращаться, или о том, как не надо. В последнее время я часто сталкивалась с тем, что учителя сами говорят: «Дойдите до нейропсихолога». Это здорово! Такие учителя на вес золота. Они есть — и их много.

Ещё печалят меня зачастую завышенные ожидания к детям. Когда этот груз ожидания давит на всю семью сразу, но, в первую очередь, на ребёнка. Понятно, что с этим детскому специалисту не справиться в одиночку. Очень часто мы, детские специалисты, говорим родителю: «На мой взгляд, имеет смысл на этом этапе наших занятий конкретно Вам получить несколько личных консультаций, чтобы сейчас поддержать себя». Не так в лоб, конечно. Идеальная ситуация: мы работаем с ребёнком, и хотя бы один из родителей работает с другим психологом.

— Устаёте ли вы после работы? Нужно ли вам восстанавливаться и как вы это делаете?

— Конечно, я устаю, как и любой нормальный человек. Есть такая штука — эмоциональное выгорание. Это естественный процесс, который нужно отслеживать, чтобы помогать себе. Переключаться на что-то, искать, где можно взять силы и ресурсы на работу. Это происходит не потому, что нам не нравится, а потому, что любая работа требует вложения ресурсов. Всегда необходимы паузы. Для меня это, наверное, походы. Сидеть в байдарке, чтобы капало с вёсел, следить за течением вертлявой реки — лучший способ, ничего прекраснее нет.

— Ваши знания помогают в семейной, родительской жизни?

— Да, отчасти. Наверное, как и любому человеку с психологическим образованием.

— Действует ли на вас профессия?

— Да, накладывает довольно специфический отпечаток. Когда у меня ребёнок спрашивает: «Мама! А как мы запоминаем?» — я открываю рот, а потом обнаруживаю, что прошло минут пятнадцать, а мама старательно рассказывает ребёнку про организацию мнестической сферы, как оно там всё устроено, пытается в лицах показать работу височных долей мозга и гиппокампа… А глаза при этом у ребёнка всё увеличиваются и увеличиваются!

Моя профессия также даёт мне представления о том, что вообще можно получить помощь и консультацию. Когда мой ребёнок переходил из одной школы в другую, я совершенно сознательно искала психолога, который мог бы поддержать его в этом процессе. Получилось здорово. То, что я могла делать как мама, я делала сама, но я искала дополнительную помощь и поддержку.

— Что вы знаете про состояние государственной помощи? Не у всех есть деньги на частного нейропсихолога….

— Например, в Москве есть ГППЦ — городской психолого-педагогический центр с отделениями по всему городу, там есть нейропсихологи. Их немного, но они ещё не вымерли. Количество приёмов у них ограничено — это базовый минимум. Там хорошие специалисты, они в базовый минимум пытаются впихнуть очень многое. Нужно записаться в своём районном отделении, пройти комиссию — и вы получите занятия.

— Анастасия, за что вы любите свою работу?

— За волшебство.

— В чём оно выражается?

— В изменениях. Даже тогда, когда работа проходит очень трудно, изменения всё равно происходят. Раз! И у ребёнка вдруг совсем другие глаза, приобретается совершенно новое знание, появляется новое мнение — это волшебно. А еще волшебство в том, чтобы спустя много лет наталкиваться на взрослого человека, с которым ты работала, когда ему было лет десять, а он тебя помнит и страшно рад видеть. Чудо же!

Источник: https://guru.wildberries.ru/article/intervyu-detskiy-neyropsiholog