О побуждении к лечебному писанию прозы. Часть 1

Предлагаем вниманию читателей пособие-материалы к занятиям с хроническими тревожно-депрессивными пациентами в группе терапии творческим самовыражением профессора Марка Евгеньевича Бурно.

Предисловие ко всему циклу занятий

Это психотерапевтические занятия для людей, тягостно отодвинутых от здоровой жизни, для людей с хроническими тревожно-депрессивными страданиями. Отодвинутых от обычной жизни по причине серьёзных заболеваний (в том числе, душевных), послековидных «остатков», тяжёлых увечий (военных, гражданских), по причине вынужденных грустных обстоятельств (одиночество в молодости, старости и тому подобное). Это не есть пособие, помогающее стать писателем и жить-лечиться своим писательским трудом-творчеством, хотя и такого рода помощь здесь возможна. Возможна для одарённых людей, но одарённость порою сказывается в написанной прозе лишь через века. Главное — научиться с помощью психотерапевта, постигая себя и жизнь, хотя бы немного, но творчески выражать состояние своей души словами родного языка, исходя из особенностей природы своей души. Выражать непременно по-своему, изучая посильно свой характер в сравнении с другими природными характерами. Это творческое дело (даже в своих элементах, крохах) сообщает человеку творческое вдохновение — светлый подъём души, наполненный трезвым размышлением, благодарностью к жизни (даже стеснённой), благодарностью к незлым людям и природе. Вдохновение, стало быть, это не опьянение (кайф), в котором нет жизненной сложности, ясности. Творческое вдохновение (более или менее светлеющее в душе) — это дорога, тропинка к смыслу своей жизни, а то и сам уже окрепший Смысл своего существования.

Постижение своих особенных творческих способностей, заложенных в нас природой, с помощью, в том числе, писания из души своих слов родного языка (прозы) о себе и жизни развивает, укрепляет наше душевное и телесное. Проза тут понимается в широком смысле. Она сама из себя выходит (стихосложению иногда учатся). Проза — это запись (даже всего в несколько слов) в записную книжку, в дневник. Это письмо к человеку, очерк, рассказ, повесть и т.д. Всё это делается (даже великим писателем) для уяснения себе по-своему себя самого и других, для уяснения жизни, её смысла.

С живущим в душе Смыслом, сообразным природе твоей души, много невзгод, страданий возможно перенести. Перенести с благодарностью судьбе за любую затруднённую жизнь, в которой себя творчески постигаем.

Природу своей души (характер, душевные расстройства) будем целительно изучать в сравнении с характерами известных российских (в основном) писателей. Начинаем…

Синтонный характер. Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837). Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883)

К вступительному слову ведущего первое занятие

Из многих прежних занятий вспомним основные положения учения о творчестве.

Творчество — личностное, по-своему, выполнение любого доброго дела. Личностное — то есть совершаемое неповторимо по-своему. Личностное дело всегда, более или менее, небывалое, новое, потому что личность неисчерпаема. Будь то заметка в записную книжку, будь то своеобычный пирожок.

У многих тревожно-депрессивных людей с чувством неопределённости, разлаженности в душе — существует скрытое или ясно ощутимое стремление к творческому самовыражению. Иным из них даже трудно не выполнять что-то творческое, иначе душа мучается. А в творчестве такой человек успокаивается, душа светлеет. В большой деревенской психиатрической больнице, молодым врачом, почти 60 лет назад, обнаружил, что многие душевнобольные записывают или рисуют свои переживания. Особенно если им доступны бумага и карандаши. См. об этом и в редкой книге российского психиатра Павла Ивановича Карпова (1873–1932) «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» (М. — Л.: Госиздат, 1926. 200 с.).

Почему душевное расстройство смягчается в творчестве? Прежде всего, потому, что именно творчество (выполнение какого-то дела по-своему, то есть личностно) собирает разлаженную тревожно-депрессивную душу в более или менее стойкое «Я». Человек начинает чувствовать себя более собою. При этом возникает, повторю, душевный, духовный подъём — творческое вдохновение с пониманием своего жизненного смысла, с посветлевшим доброжелательным отношением ко многим людям, к природе. Вдохновенное чувство своего «Я» (чувство самособойности) порою явно вытаскивает из серой тревожной депрессивности. Особенности творческого вдохновения несут в себе особенности человеческого характера (характерологического радикала). «Радикал» (коренной) — понятие более широкое, может быть, более размытое, искажённое, нежели «характер», но сохраняющее в себе стержень, «корень». Так, например, по-моему, можно говорить о психастеническом характере у Чехова и психастеническом сложном характерологическом радикале у молодого Толстого времён «Детства, отрочества, юности». Подробнее о «радикале» см.: 2, с. 35.

Творчество — не всякое самовыражение человека, а лишь самовыражение, повторю, доброе, нравственное, во имя Добра. Творчество — не разрушение (деструкция), а творение, созидание неповторимого добра. Самовыражение бандита в его разрушительно-зловещей искусной татуировке не есть творчество. Такое только усиливает агрессивность «дьявольской красотой», служит ей.

Заранее простите мне мои преподавательские повторы. Всё-таки мы занимаемся трудным и важным для Человечества делом, несмотря не внешнюю как бы простоту.

Почему мы, обучаясь лечебному творчеству, постигаем характеры (характерологические радикалы)? Ведь творчество — выполнение какого-то дела неповторимо по-своему своим уникальным «Я»? Это так. Но характеры (радикалы), повторяющиеся в людях (с синтонными, психастеническими и т.д. характерами) — это как бы характерологические рабочие «лесенки», помогающие взобраться, подняться к чувству-пониманию своей неповторимости (уникальности). Да, я психастеник или синтонный, аутистический, полифонический человек и т.д., но в то же время — неповторимый. Нет двух совершенно одинаковых людей, как нет двух совершенно одинаковых синиц, бабочек… А к душевному подъёму, творческому вдохновению, подлинно творческому сложному движению души, к бессознательным творческим открытиям — побуждает именно переживание своей уникальности. «Чертёж» характера (повторимый характер) — более или менее измеряемый рисунок, чертёж души, но он, этот чертёж, таится в глубинах обретённой творческой личностной уникальности. Даже в живых описаниях «лесенки», «чертежа» (нашего характера) — личностная уникальность тут и там уже проглядывает своей неизмеряемостью. Иначе характер мёртв. Наполняясь в нашем самонаблюдении неизмеряемым (не терминологическим), характер каждого из нас, постигающих себя, превращается в личность, открывает нам чувство, понимание неповторимой самособойности, человеческой личностной уникальности. Это чувство есть творческое вдохновение. Однако более или менее измеряемый характерологический чертёж остаётся, в известной мере, и в творческом вдохновении, как и мужское, женское, детское, старческое и т.п. В практической психиатрии, клинической классической психотерапии обычно вместо слова «личность» говорят «характер» и наоборот. Но при этом, конечно, понимают глубокую разницу: «личность» неповторима, «характер» повторим.

Для чего всё это нам? Для чего характеры? Для того — скажу, забегая вперёд, — что часто художественное творчество человека в мире начиналось и начинается с подражания созвучным, любимым творцам. На которых идущий в творчество более похож характером, с которыми более созвучен душой. Так, подражая, легче добраться по этой характерологической «лесенке» к себе неповторимому, уникальному.

О чём же писать прозу? Хотя бы несколько слов в записной книжке или в дневнике? О своих переживаниях, о своей жизни, давней и повседневной. О других людях, о природе. О том, что важное для себя читаешь в книгах. И т.д. Для чего писать? Для того, чтобы всё глубже, живее чувствовать себя собою, более вдохновенным собою. Да, лучше многих уже написавших не напишу, но зато напишу по-своему, если пишу с душой, во имя добра. А неповторимо по-своему — значит, с посветлением своей души, с чувством, что живу и делаю что-то своё, доброе, душевное. Кому-то из неравнодушных ко мне людей почитаю или сами почитают.

Конечно, всё это целительное давно было известно. Французский философ Мишель де Монтень (1533–1592) писал свои эссе («опыты»), заботясь только о своём отношении к тому, о чём писал. «Эти опыты — только проба моих природных способностей и ни в коем случае не испытание моих познаний … я стремлюсь дать представление не о вещах, а о себе самом…» «Если я и могу иной раз кое-что усвоить, то уж совершенно не способен запоминать прочно». «Я … занят изучением только одной науки, науки самопознания, которая должна меня научить хорошо жить и хорошо умереть…» (Мишель Монтень. Опыты в трёх книгах. Книга первая. Глава X. О книгах).

***

Теперь обратимся в этом духе к синтонному характеру. Сегодняшняя наша тема.

Синтонный (сангвинический) характер (радикал) — это земная естественность. Склонность к тёплому материалистическому мироощущению (материя — источник духа). Порою своя, естественная, синтонная мудрость (Гёте, Пушкин). Синтонный — созвучный: говорим с таким человеком, чувствуя при этом, что мы с ним как бы душевно вместе. Естественный — это природный (натуральный), полнокровный, земной. В природе всё живёт-движется кругами (циклами). Весна, лето, осень, зима, снова весна. Детство, юность, взрослость и так далее. Круг — самая естественная, самая законченная фигура жизни. И настроение синтонного человека движется по кругу: от печали к радости (порою бурной), от подъёма к упадку (мягкому или горькому). Синтонный несёт в себе сплав грусти (печали) и радости; сплав, в котором преобладает то радость (подъём), то печаль (спад). Спад может быть длительным, даже многолетним. Сплав более или менее мягких печалей и радостей даёт ощущение, чувство грустного тёплого земного света, душевной печальной естественности-гармонии, мягкого жизненного печально-уютного полнокровия души с надеждой на радостное. Пушкинское «блеснёт любовь улыбкою прощальной». Естественное чувственное светлое стремление даже в старости. Влюблённость, любовь бывает здесь и беспомощно-пожизненной, нескончаемой в духе несчастной любовной судьбы Тургенева «на краешке чужого гнезда». С психастеником (с его переживанием своей неполноценности, ранимостью и неотступной рефлексией) такое не случается. Часто — живое влечение к природе с желанием её изучать, серьёзный реалистический интерес к историческому, к общественной жизни и борьбе за её переустройство (Герцен, Ленин). Порою бурная мощь синтонных влечений, особенно на подъёме. Синтонность (естественность) — такая разная.

Некоторые самые известные синтонные художественные творцы (с различными национально-характерологическими оттенками) — Гёте, Рафаэль, Моцарт, Штраус, Пушкин, Крылов, Тургенев, Левитан, Поленов, Мопассан, Шолом-Алейхем, Окуджава. И любовь тут земная, и Вера — реалистически-земная — как в поленовских картинах религиозного содержания, как в Господе и Мефистофиле в гётевском «Фаусте».

Всюду тут присутствует земное, земной тёплый свет. Даже в картинах религиозного содержания.

В литературе, живописи типичных аутистических творцов присутствует изначально неземное. Оно изображается особым природным чувством, свойственным характеру этих людей. Чувством изначальности (первичности) неземного, чувством неземной Гармонии, Красоты. Изображается это, изначально духовное, символически или сновидно.

Чувство изначальной неземной Гармонии, Красоты реалистическими (земными) образами не изобразишь, не передашь. Разве только реалистоподобными. Как у Лермонтова, Тютчева. Тютчев в стихотворении «Последний катаклизм» (1829): «Когда пробьёт последний час природы, / Состав частей разрушится земных: / Всё зримое опять покроют воды, / И Божий лик изобразится в них!»

Типичное болезненное расстройство настроения у синтонных людей — мягкая тоскливость или тоска (душевная боль). Нередко — тоска с тревогой (тревожная депрессия). В старину тоску называли «меланхолия». Сейчас говорят: «меланхолическая депрессия».

Мягкие расстройства настроения синтонного человека больше-меньше проникнуты всеми особенностями синтонного характера.

Синтонное характерологическое (личностное) чувствительно к терапии творчеством. Психотерапия вообще «работает», прежде всего, в пределах характера, личности (в пределах «Я»). Оживляющееся в творчестве характерологическое (личностное) помогает выбраться из депрессии.

Подробнее о синтонном характере в лечебном творчестве см.: 2, с. 202–222; 3, с. 20–25, 192–197.

Несколько примеров того, как сказывается синтонный характер в прозе писателей.

Сосредоточимся на любовных, межлюдских чувствах героев, чтобы не расползаться в стороны. О переживании природы исходя из характера, душевных расстройств, об описаниях природы — в другом цикле моих занятий (материалов к ним).

О синтонном характере А.С. Пушкина — в книге В.В. Вересаева «Пушкин в жизни». О синтонном характере И.С. Тургенева — в книге А.Я. Панаевой (Головачёвой) «Воспоминания».

А.С. Пушкин. Повести Белкина. Барышня-крестьянка (1830)

«Читатель догадается, что на другой день утром Лиза не замедлила явиться в роще свиданий. «Ты был, барин, вечор у наших господ? — сказала она тотчас Алексею, — какова показалась тебе барышня?» Алексей отвечал, что он её не заметил. «Жаль», — возразила Лиза. «А почему же?» — спросил Алексей. «А потому, что я хотела бы спросить у тебя, правда ли, говорят…» — «Что же говорят?» — «Правда ли, говорят, будто бы я на барышню похожа?» — «Какой вздор! Она перед тобой урод уродом». — «Ах, барин, грех тебе это говорить; барышня наша такая беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею ровняться!»

Отец велит Алексею жениться на Лизе, дочери их соседа помещика Муромского. Алесей же уже предложил свою руку любимой крестьянке Акулине. «Тотчас отнёс он письмо на почту, в дупло, и лёг спать весьма довольный собою». «На другой день Алексей, твёрдый в своём намерении, рано утром поехал к Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться». «Он вошёл… и остолбенел! Лиза… нет, Акулина, милая, смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошёл».

И.С. Тургенев. Записки охотника (1847–1852). Лес и степь

«Хороши также летние туманные дни, хотя охотники их и не любят. В такие дни нельзя стрелять: птица, выпорхнув у вас из-под ног, тотчас же исчезает в беловатой мгле неподвижного тумана. Но как тихо, как невыразимо тихо всё кругом! Всё проснулось и всё молчит. Вы проходите мимо дерева — оно не шелохнётся, оно нежится».

И.С. Тургенев. Записки охотника. Хорь и Калиныч

«Калиныч отворил нам (автору рассказа и г-ну Полутыкину — М.Б.) избушку, увешанную пучками сухих душистых трав, уложил нас на свежем сене, а сам надел на голову род мешка с сеткой, взял нож, горшок и головешку и отправился на пасеку вырезать нам сот. Мы запили прозрачный тёплый мёд ключевой водой и заснули под однообразное жужжание пчёл и болтливый лепет листьев».

И.С. Тургенев. Ася (1857)

25-летний молодой Путешественник по Германии влюбляется в семнадцатилетнюю сестру соотечественника Асю. Познакомились в уютном германском городке, среди зарослей винограда, недалеко от Рейна. Девушка родилась от скромной горничной своего отца, трудна нравом, просится замуж за Путешественника. Он не решается, и Ася с братом наутро уезжают — так, чтобы он их уже не нашёл.

«… несколько мгновений спустя мы кружились в тесной комнате под сладкие звуки Ланнера. Ася вальсировала прекрасно, с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило вдруг сквозь её девически-строгий облик. Долго потом рука моя чувствовала прикосновение её нежного стана, долго слышалось мне её ускоренное, близкое дыханье, долго мерещились мне тёмные, неподвижные, почти закрытые глаза на бледном, но оживлённом лице, резво обвеянном кудрями».

«Она медленно подняла на меня свои глаза… О, взгляд женщины, которая полюбила, — кто тебя опишет! Они молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались… Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к её руке…»

«Я знавал других женщин, но чувство, возбуждённое во мне Асей, то жгучее, нежное, глубокое чувство уже не повторилось. Нет! Ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовью устремлённых на меня глаз, ни на чьё сердце, припавшее к моей груди, не отвечало моё сердце таким радостным и сладким замиранием! Осуждённый на одиночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как святыню, её записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издаёт слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле… И я сам — что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так лёгкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека — переживает самого человека».

Вопросы участникам группы

1. Какими душевными особенностями обнаруживает себя синтонный характер (радикал)? В том числе, в письмах, рассказах (вообще в прозе) синтонного человека?
2. Созвучно ли, близко ли мне синтонное (пушкинское, тургеневское и подобное этому)? Созвучно — то есть свойственно и мне тоже, находит душевный отзвук, хотя бы в некоторой степени.
3. Помогает ли мне записывание моих мыслей, чувств разобраться в себе?

Выступления участников группы

К заключению ведущего

Что же помогает обрести свою синтонную, психастеническую, аутистическую и другую личностную уникальность? И, значит, душевно посветлеть, упокоиться? Обрести свою жизненную дорогу, свой смысл существования. С древних пор люди, предрасположенные к художественному творчеству, стремились учиться своему творчеству у душевно близких им живописцев, музыкантов, писателей, философов. Но писательское художественное творчество не требует постоянных, упорных занятий с созвучным душе Учителем. Будущий писатель сам невольно тянется читать, прежде всего, созвучных, близких ему характерологически писателей и поначалу обычно тоже подражает им, как и будущий художник, музыкант подражает своему характерологически созвучному ему Учителю. Подражает, пока не находит в этом подражании настоящего себя, своё отличие от Учителя, свою неповторимость, «бессознательную неточность» (выражение Мориса Равеля) в этом подражании (см. подробнее: 1, с. 164). Мы посильно изучаем характеры (радикалы) и то, как именно характерологическое сказывается, например, в особенностях прозы писателей с разными характерами. Всё это для того, чтобы в нашей собственной прозе зазвучало своё окрепшее «Я».

Скажу тут лишь самое главное. Характерологические синтонные особенности Пушкина, Тургенева проявляются не столько в углублённом художественно-аналитическом размышлении, как бы рассматривая подробно изнутри свои размышления-переживания и размышления-переживания других людей, — сколько в земных естественных ощущениях-размышлениях. Проявляется синтонность в прозе, в изображении живой жизни — без погружения в рефлексию. Рефлексия — это отражение, рассматривание, осмысление, подробное обдумывание своими мыслями, прежде всего, своих же мыслей, их самоё. Этого не было ни в творчестве Пушкина, ни в творчестве Тургенева. Не было тогда в мировой культуре. Во всяком случае — с той глубиной и пронзительностью, как открылось это у Лермонтова и совсем молодого Льва Толстого. Белинский писал, что «самая лучшая» пушкинская повесть «Капитанская дочка», «при всех её огромных достоинствах, не может идти ни в какое сравнение с его поэмами и драмами. Это не больше, как превосходное беллетристическое произведение с поэтическими и даже художественными частностями» [4, с. 556–557]. Напомню, что под «беллетристическим» принято понимать повествовательное художественное легко читаемое.

Думаю, что это, сказанное Белинским, не есть просто «недооценка» прозы Пушкина, как считают некоторые исследователи. Эта «неудовлетворённость» читателя объясняется тем, что каждый ограничен своей природой, и её не перепрыгнешь. Каждый великий человек — тоже в чём-то силён и в то же время в чём-то ограничен природой своей души. Пушкин, Лермонтов, Толстой, Чехов, Бунин… Старый наш разговор. Сколько бы чувственный Бунин ни напрягался, в каких бы благодатных одухотворённых условиях ни воспитывался с младенчества, а до чеховского нравственного художественного исследования-самоисследования сына лавочника не смог бы развиться душой, ограниченный своей природой.

Другое дело, Пушкин был природой своей мудрой синтонной души так широк и тонок, что высоко ценил способность одного лишь Баратынского рядом с собою мыслить в русской поэзии. Баратынского, который стеснялся Пушкина своим «убогим» даром.

Тургенев, будучи на десять лет старше Льва Толстого, всё упрекал коллегу за рефлексию в прозе. Исследователь их отношений литературный критик Владимир Яковлевич Лакшин (1933–1993) [5] рассказывает следующее. «Войну и мир» он (Тургенев — М.Б.) резко осудил, найдя там «бездну этой старой психологической возни (что, мол, я думаю? что обо мне думают? люблю ли я, или терпеть не могу? И т.д.) — которая составляет положительно мономанию Толстого. … Психолог должен исчезнуть в художнике, — утверждал Тургенев, — как исчезает от глаз скелет под живым и тёплым телом, которому он служит прочной, но невидимой опорой» (с. 391-392). Толстой не соглашался. Ещё работая над первыми своими повестями, Толстой записывал в дневнике 1 ноября 1853 года (ему 25 лет — М.Б.): «Я читал «Капитанскую дочку» и, увы! Должен сознаться, что теперь уже проза Пушкина стара — не слогом, а манерой изложения. Теперь справедливо — в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самих событий. Повести Пушкина голы как-то…» (с. 391).

Больной Тургенев в предсмертном письме к Толстому (1883), однако, уже пишет, что «был рад быть Вашим современником», просит: «вернитесь к литературной деятельности», называет «великим писателем Русской земли» [6, с. 133].

Сила синтонного прозаика, таким образом, не в художественном психологизме, не в художественной рефлексии, а в полнокровно-реалистических, романтически-земных описаниях поступков героев, их переживаний, сказывающихся, прежде всего, в диалогах. Даже если повествование идёт от автора (как в гётевском «Вертере», как в тургеневской «Асе») — это не углублённое обдумывание своих мыслей, соображений, а лишь переживание своих чувств, ощущений, порою по-своему мудрых или острых, пьянящих, запоминающихся на долгие годы, но только не глубинный, не потаённо-внутренний духовный мир. Это уже удел Толстого, Достоевского, Чехова.

Синтонный художественный язык прозы не столько анализирует, раскладывает по полочкам, сколько реалистически чувствует, ощущает, разумеет то происходящее или воображаемое, о котором рассказывает. Так одинокая тургеневская парализованная Лукерья («Живые мощи») в сарае слушает, смотрит весь день и живыми словами рассказывает охотнику, как пчёлы жужжат, бабочка к ней залетела, ласточка в углу в гнезде деток кормит. Или вспомним, как русский путешественник, вальсируя в германском городке у Рейна, упивается взглядом трогательной Аси. Не в мыслительно-аналитических переживаниях (лермонтовских, чеховских), а в полнокровно-ощущенческих, мягко-чувственных, тёплых естественных красках прелесть синтонного художника-прозаика. Тут своя трезвая, без рефлексии, практическая мудрость — гётевская, пушкинская. Или земная романтика. Многим, многим людям синтонное реалистическое повествование, тургеневское чтение, которое Горький сравнил с густым молоком, гораздо ближе, нежели художественное глубинное анализирование.

Будем записывать по-своему — и в записную книжку, и в письмо, и в рассказ — то, что складывается в душе. И записывать так, как оно само из души просится.

Однако в наше сложное время в своём творчестве хорошо бы постигать себя среди других людей, среди искусства и природы, постигать, лечебно изучать, — без раздражения-агрессивности, терпеливо. Проникаясь всё глубже чувством-убеждённостью в том, что нет ничего выше, роднее своей Родины, своих людей, своей Природы и Культуры. Не сокрушаясь о том, что не всё напрягающее душу зависит от моего понимания и моих возможностей, что немалое из происходящего я ещё не способен сегодня как следует осмыслить. Пишу потому, что, когда пишешь, точнее чувствуешь и думаешь. Не зависят от нас и пугающие «зигзаги» климата, пожары, наводнения, какие-то трудности взаимопонимания народов. Посильно помогайте природе, друг другу, помогайте страдающим людям. Старайтесь сделаться как можно глубже и подробнее собою для добра. Это есть наша помощь нашей стране. Поменьше раздражения отдавайте бумаге. Дурные слова утяжелят тоскливость. А от добрых, заботливых о людях, природе слов и дел, даже малых, станет на душе светлее, мягче.

Закончим сегодня на том, что в случаях тягостных расстройств настроения, в случаях переживания безысходности нельзя отказываться от лекарств психиатра. Пусть они не освещают душу, но ведь обезболивают её и тем помогают перенести, пережить тревожно-депрессивный спад, душевную боль.

Литература

1. Бурно М.Е. Клинический театр-сообщество в психиатрии (руководство для психотерапевтов, психиатров, клинических психологов и социальных работников). — М.: Академический Проект; Альма Матер, 2009. — 719 с.
2. Бурно М.Е. Терапия творчеством и алкоголизм. О предупреждении и лечении алкоголизма творческими занятиями, исходя из особенностей характера. Практическое руководство. — М.: Институт консультирования и системных решений. Общероссийская профессиональная психотерапевтическая лига, 2016. — 632 с.
3. Бурно М.Е. О характерах людей (Психотерапевтическая книга). — Изд. 7-е, испр. и доп. — М.: Институт консультирования и системных решений, Общероссийская профессиональная психотерапевтическая лига, 2019. — 592 с.
4. Белинский В.Г. Герой нашего времени. Сочинение Лермонтова (Санктпетербург, 1840 г.) // Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 3-х томах. Том 1. — М.: Худож. лит., 1948 — С. 551-629.
5. Лакшин В.Я. Толстой и Чехов. — М.: Советский писатель, 1963. — 572 с.
6. Переписка Л.Н. Толстого с русскими писателями. — М.: Худож. лит., 1962. — 720 с.

Все изображения приведены в образовательных целях.

Вторая часть пособия — Замкнуто-углублённый (аутистический) характер. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и роман Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго».

Третья часть — тревожно-сомневающийся (психастенический) характер. Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848). Антон Павлович Чехов (1860–1904).

Четвертая часть — напряжённо-авторитарный (эпилептоидный) характер (радикал). Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826–1889); заключение и список литературы.