Самоусиление тенденции к психологизации права в современном юридическом дискурсе

Основные положения

1. Начиная со второй половины 1990-х гг. отмечается тенденция к психологизации юридической практики. По мнению психологов и юристов, психологизация права носит закономерный характер, так как совершенствование правового механизма регуляции правоприменительной деятельности не может быть полноценным без психологической составляющей.

2. Помимо процессов психологизации выделяется и процесс юридизации правовой системы государства. Под юридизацией понимается нормирование общественной жизни с помощью специальных правил, а именно юридического права, исходящего от государства.

3. Разделение на юридическое и психологическое порождает существенную методологическую проблему — фундаментальный дуализм. Юридическое задает внешний контур антиномии в форме духовных, социокультурных доминант, психологическое — психофизиологических доминант психики. Противопоставление между ними не носит абсолютного характера, поскольку и право, и социальная психика личности есть результат длительной эволюции и последовательного усложнения, самоорганизации более простых форм социального поведения в более сложные. Психические феномены встраиваются в социально-правовые явления, образуют их психологический компонент и задают «психолого-юридический масштаб личности».

4. Методологическая неоднородность и неопределенность в представлениях юристов и психологов о способах и границах взаимного заимствования порождают методические затруднения в прикладных научных исследованиях механизмов психологизации в праве.

Введение

Актуальность и сущность проблемы. Процесс перехода правоохранительной системы к новому общественному порядку, основанному на «конструктивном консерватизме», традиционных ценностях, декриминализации и либерализации правовой системы, до сих пор не завершен. Если старые законы можно было относительно быстро поменять на новые, то для того чтобы изменить правовую психологию отдельных групп людей и общества в целом, необходим более длительный исторический период. Представители психологической и юридической науки в этих условиях вынуждены повернуться лицом друг к другу и пытаться совместно искать новый вектор психологизации и юридизации общественных отношений.

Материалы и обсуждение

Современная юридическая практика демонстрирует очевидную тенденцию к возрастанию в ее содержании объема психологического и семантического знания, соответствующих ценностей и установок. Начиная со второй половины 1990-х гг. тенденция к психологизации юридической практики вполне стала очевидной. Доказательством существования подобного рода «метафизического поворота» может служить последовательная смена доктринальной ориентации субъектов всех институтов права от повсеместного контроля и борьбы по всем фронтам с любыми правонарушениями на приоритетную защиту личности, ее прав и свобод к активному реформированию судебной системы и использованию психологических знаний в целях индивидуализации ответственности и наказания.

Как подчеркивает В.М. Поздняков, в России все чаще стали издаваться монографии юристов по ключевым юридико-психологическим явлениям, а в диссертациях при формулировании положений на защиту критикуется «вестернизация» отечественного законодательства и отстаиваются психологизированные позиции. В то же время психологические реалии учитываются фрагментарно. В.М. Поздняков считает, что подобное положение дел вызвано недостаточным уровнем развития психологической культуры у юристов [1–2]. Вместе с тем отечественными юристами в последние годы издан ряд монографий, в которых критикуется и состояние современной юридической психологии. Так, В.В. Сорокин указывает: «На сегодняшний день юридическая психология как таковая отсутствует. А то, что принято называть юридической психологией, сведено к факультативной части криминалистики» [3, с. 4]. В.М. Поздняков вынужден констатировать, что главная причина этого в том, что «пока нет полноценного научного диалога между психологами и юристами» [2, с. 209].

История становления предмета юридической психологии действительно тесно связана именно с интеграцией юридических и психологических знаний. Не одно десятилетие продолжается дискуссия о закономерностях и механизмах междисциплинарного синтеза знаний о человеке, о способах связи юридических и психологических явлений в сфере отношений, регулируемых правом. Отсутствие единого понимания предмета юридической психологии, а также психологических механизмов, лежащих в основе образования новых правовых отношений, заставляет юристов и психологов обращать пристальное внимание на каждое научное исследование, где предпринимается попытка описания и толкования того, что относится к психологии, но используется юристами. И наоборот, юридические психологи стремятся адаптировать, превратить в собственный инструмент психологического познания базовые юридические категории и понятия. Подобного рода тенденции получили названия «юридизация» и «психологизация», при этом под ними подразумевается определенный уровень синтеза психолого-юридического знания.

Однако проблема юридизации и психологизации непроста и не сводится только к невысокой культуре владения юристами психологическими знаниями. По словам самих юристов, понятие юридизации оказывается неоднозначным с точки зрения оценки непосредственных и отдаленных (масштабных) социальных последствий и по своим многосоставным элементам [4, с. 7]. Юридизация — это некое качественное состояние всех элементов правового механизма, правовых регуляторов, включающее в себя их активное распространение и усиление воздействия на систему общественных отношений. При этом процесс юридизации может носить естественный и искусственный характер, может достигать, а может и не достигать целей повышения эффективности действующего права, так как зависит от множества других условий, в том числе от решения проблемы социокультурного, социально-психологического освоения данного процесса. Без добровольного согласования мотивов и интересов людей, психологической готовности свободных субъектов объединяться, сочетая индивидуальную и коллективную волю без навязывания извне силового подчинения закону, социальные институты не могут приобретать устойчивость и сплоченность вокруг общезначимых целей и ценностей. Получается, что процессы юридизации и психологизации взаимно друг друга усиливают, так как они одновременно выступают друг для друга в качестве средства и условия, обеспечивая легитимный государственный порядок, свободы и права каждого субъекта.

В то же время социальная природа, цели, способы юридизации и психологизации отличаются друг от друга. Так, процессы юридизации имеют тенденцию к превращению в самодостаточный, связанный с воспроизводством атрибутов самого государства процесс. При этом проблему свободы личности право пытается решить внешним, социально-объективным образом, стремясь «заставить личность жить правильно». Иными словами, право преимущественно действует извне, контролирует и задает причинность поведения, тогда как личность гораздо успешнее все эти вопросы решает на «внутреннем» уровне, опосредуя внешние воздействия через внутреннее отношение. В силу своего творческого склада личность больше устремлена не столько к поддержанию должного порядка, сколько к творческому самовыражению своей субъективности, а потому, как правило, перестраивает и переформатирует процессы собственной жизнедеятельности, стремясь сохранить себя в качестве уникального, свободного субъекта. Отсюда между процессами юридизации и психологизации и внутри них существуют нелинейные по своей природе отношения, различные по форме и содержанию противоречия и конфликты.

Современный этап развития юридической психологии характеризуется широким освоением достижений мировой психологической мысли, активным проведением разнообразных прикладных исследований проблем и феноменов правоохранительной деятельности. Среди юристов различного уровня наметилась тенденция к росту числа потребителей психологического знания, сюда примыкают не только представители академической и университетской науки, но и депутаты органов законодательной и исполнительной власти, прокуроры, адвокаты, полицейские и нотариусы. Естественно, в научной методологии кроме синтеза существуют и другие способы развития научного знания. Однако именно синтез может оказать релевантное воздействие на становление новой архитектуры предмета юридической психологии.

Правовая система и юридическая практика современного российского общества находятся в ситуации динамического, противоречивого перехода от традиционной модели к либеральной, инновационной, цифровой. При этом на фоне усиления принципов полезности, эффективности и технологичности существует и противоположный «механическому фантому технологии» принцип — принцип сохранности и расширения влияния моральных и духовных компонентов культуры, идей национальной юридической и психологической школы на развитие правоохранительной системы общества. В этом смысле право не может быть выше, чем культурный уровень общества и его правовое сознание. Национальная культурная традиция выступает в роли постоянной оппозиции между потребностью в устойчивом порядке и изменчивостью, необходимостью быстро откликаться, например, на постмодернистский вызов, перед которым стоят сегодня психологическая и юридическая науки. Однако, что обусловливает все эти переходы, вызовы и изменения, каковы их содержательные, качественные и количественные характеристики, чего ожидать от них психологической и юридической практике, ясности пока нет.

Именно юристы первыми в своих научных исследованиях и практической деятельности обратились к синтезу правовых концепций и психологического знания, предлагая новые идеи и способы обобщения юридических фактов в ответ на политику либерализации законодательства и правоприменительной практики, а также недостаточную отрегулированность внутренних социальных конфликтов. Положение дел усложнялось из-за увеличения количества дерзких и тяжких преступлений, совершаемых новыми для отечественной юриспруденции категориями преступников — маньяками, извращенцами, педофилами, гомосексуалистами** и т.п. В известной степени процесс психологизации в эти годы осуществлялся в контексте нарастания эгоцентризации в сфере правовой жизни общества, возвышения ценностей индивидуальной свободы отдельного субъекта. Менялась единая, традиционная картина психолого-юридической реальности, важной для развития как юридической психологии, так и юридической практики. Однако до сих пор не изменились привычные для психологов и юристов линейные методы познания социальности: психологи сравнительно чаще оперируют дилеммами (между научной закономерностью и ценностным суждением, гуманистически нагруженным подходом к анализу социальных процессов и бездушным императивом права, между индивидуальным и общественным), тогда как юристы предпочитают рефлексировать поведение и действия людей, опираясь на закрепленные в законодательстве аксиомы, поскольку это свойство необходимо любым концептуальным правовым построениям. Тем самым юристы имманентно сосредоточены на технологической стороне права, его форме, линейной связи норм, в результате средства права нередко ставятся вперед его цели.

Иначе говоря, юристы принимают мир психологии, но интерпретируют его иначе по сравнению с психологами, а именно с точки зрения юридической прагматики (юридической истины и юридического смысла), определяя границы допустимого и запретного. Поэтому приходится говорить о разных стилях и стратегиях понимания феноменов сознания, значения, умысла, действия и поступка, укорененных в культурной познавательной традиции психологов и юристов. Вместе с тем общим сюжетом для юристов и психологов второй половины XX — начала XXI вв. является признание общей логики социокультурной модернизации, востребующей предметную, творческую и самостоятельную деятельность человека как субъекта, репрезентирующего совокупность дискурсов «хочу», «могу», «должен», «надеюсь», «верю» и пр. [5]. Налицо тот самый онтологический поворот, сущность которого в обогащении социально-исторических трактовок человеческого бытия и субъектности, переход к интерпретации духовной биографии субъекта в контексте духовной истории человечества. Совместно с моралью, религией, идеологией и политикой институт права задает общественные ориентиры, идеалы, обеспечивающие ролевое и ценностное единство социума. Названные дилеммы психологической и юридической мысли пронизывают историю их отношений и продолжают задавать познавательный коридор развития предмета юридической психологии. В условиях нарастающей либерализации и гуманизации правоохранительных институтов право только так может сохранить за собой функции регулирования допустимого поведения субъекта, не ограничивая при этом его возможности самостоятельно принимать решение. Где кончается легитимное действие права, там открывается пространство для этики — этической регуляции и саморегуляции поведения гражданина. Именно этика сегодня поднимается до уровня метатеории, в рамках которой осуществляются попытки дать ответ на самые животрепещущие вопросы человеческого бытия [6–8].

Таким образом, предельное усложнение социального порядка, переориентация права и правовой регуляции на приоритетную защиту прав и свобод субъекта с опорой на достижения психологической науки и этики заметно усиливают актуальность проблемы выявления особенностей механизмов, факторов, форм и научного инструментария, источников и причин самоусиления тенденции к психологизации современного юридического дискурса.

Выбор феномена дискурсивности не случаен, так как дискурс — это следствие процесса отношений теории (рефлексии) и практики, выход за пределы имеющихся знаний в целях обнаружения причин их возникновения и способов производства этих знаний [9]. При этом основным методом познания способов производства психологического и юридического знания нами выбран метод экспликации наиболее развитых форм научного познания — результатов диссертационных исследований, монографий и научных статей. В то же время метод экспликации предполагает теоретическое преобразование объектов наших представлений в целях «упрощения» его описания и толкования [10].

На фоне усиления тенденции к дифференциации психологической науки, расширения проблемных областей права становится еще труднее осуществлять синтез знаний о субъектах правовых отношений. Господство неклассической рациональности (по В.С. Степину [11]) постмодернистских закономерностей и принципов научного познания в психологии и праве, процессов глобализации и цифровизации в обществе уже сейчас ставит под сомнение состоятельность традиционных подходов в праве. В частности, не выдерживает критики традиционный социологизм применительно к правотворчеству. Как отмечает В.В. Трофимов, проблемное пространство современных обществ характеризуется «стремительным возрастанием сложности, открытости и неустойчивости социума, что и предопределяет принципиально новый характер динамизма, взаимоотношений социальных индивидов и общностей» [12, с. 478].

Итак, первая тенденция, задающая иной масштаб, иное видение психологии субъекта права и психолого-юридической проблематики в целом, заключается в динамике нелинейной трансформации общества, институтов, организаций и сознания человека.

Сам субъект правовых отношений при этом при обретает неустойчивость во времени и пространстве, возрастает противоречивость внутри его сознания, границы личности колеблются и «мерцают», теоретически зафиксировать и остановить беспредельный динамизм социальных проявлений свободного субъекта классическими, линейными методами права уже проблематично. Нормативно-правовое вмешательство уполномоченного субъекта права в одном сегменте экономической или социальной сферы тут же сигнализирует отставание от стремительно рвущихся вперед процессов в других сферах общественной жизни людей. Имеется в виду наличие в обществе сравнительно исторически ранних и поздних, длинных, многообразных и противоречивых каузальных цепей, фиксирующих начало и окончание нарушения законного порядка. Одни каузальные цепи могут располагаться в разных по уровню психолого-правовой зрелости сферах: семейных, трудовых, жилищных отношениях, другие — в системе индивидуального предпринимательства и бизнеса. При этом в каждой общественной системе или институте могут иметь место свои случаи поведения, противоречащего законодательным нормам. Отсюда можно предположить существование постоянного зазора между порядком, регулируемым законом, и диссипативной (неустойчивой) природой социальных систем и системы психики отдельного человека.

Противоречие между действием права* как универсального механизма упорядочивания наиболее важных сфер общественной жизни людей и социальным «бытийствованием» (деятельностью, действием, взаимодействием) человека (по М. Хайдеггеру [13]) имманентно содержит в себе потенциал правонарушения. Об этом свидетельствует значительная разница между числом совершенных преступлений и числом наказанных за эти преступления. Собственно, индивидуально уникальные правонарушения только законодательными средствами невозможно устранить, можно лишь ослабить их проявления, учитывая «личностный протокол» социокультурного опосредствования мотивационных процессов поведения зрелой личности.

Отсюда правопорядок самими юристами рассматривается как «определенное единство, как целостная система, в которой различные части взаимно уравновешиваются, а эффекты, вызванные в определенном месте как желаемые, в других местах могут вести к нежелательным побочным последствиям» [14, с. 97]. В связи с этим правовое регулирование неизбежно приобретает системный и нелинейный характер, в том числе за счет вовлечения самих членов общества, свободного гражданина в саморегулируемые формы отношений. От психологических особенностей поведения и отношения к праву дееспособного гражданина в итоге зависит устойчивость нормативной структуры всего общества.

Второй причиной самоусиления тенденции к психологизации в юридическом дискурсе является системность правотворчества и правоприменения. В определенном смысле данная тенденция выступает продолжением первой тенденции, так как отражает системную динамику общественного развития, и ее существование невозможно вне системности правотворчества [15, с. 36]. Другими словами, смысл психологизации в юридическом дискурсе заключается в необходимости применения психологических технологий для развития творческого потенциала юристов и юридической деятельности, с тем чтобы успевать за «системной динамикой общественного развития».

Государство и правосознание переходного общества, как справедливо утверждает В.В. Сорокин, отличается фрагментарностью, противоречивостью и радикальностью. «Наряду с динамизмом оно обладает и устойчивостью, сопротивляемостью новым идеям и принципам». При этом именно правосознание является духовной составляющей правовой системы, «обеспечивающей устойчивость последней даже при значительном динамизме ее развития» [16, с. 221]. Следуя этой логике, процесс реализации права образует «специфическую сферу самоорганизации права» посредством правотворчества и стихийного формирования норм обычного права. Этот процесс образования норм обычного права объясняется тем, что «современное общество представляет собой чрезвычайно динамично развивающуюся систему, в то время как обычное право становится основной формой (источником) права именно в традиционных обществах, консервативных по своему внутреннему укладу» [17, с. 39]. Психологизация в системе правотворчества определяется возрастанием гражданской активности и самодеятельностью субъектов, что призвано компенсировать «несоответствие между статической совокупностью правовых актов и действием, между юридическим и фактическим содержанием права в переходный период» [2, с. 15]. Это тот самый особый случай пересечения правовой и психологической науки, необходимой для решения совместно обеими дисциплинами «проблемы конкурирующих моральных ценностей», познания и разрешения противоречий внутри становящейся правовой системы, чем ежедневно призваны заниматься юристы-практики, сотрудники органов внутренних дел.

По этой причине правоприменительная деятельность обладает значительным потенциалом упорядочения динамично развивающихся общественных отношений не только в сфере государственного управления, но и в сфере отношений, значимых для отдельных субъектов, социальных групп, общностей и коллективов. Другими словами, правоприменительная деятельность, право эпохи постмодерна вынуждены функционировать на «границе между хаосом и порядком», создавая условия для удобной, цивилизованной повседневной жизни граждан. Под хаосом понимается творческая, внеправовая сущность человека, который, возвращаясь в контексты повседневной жизни, нуждается в устойчивом, предсказуемом порядке. В качестве иллюстрации к данному утверждению можно обратиться к биографии И. Канта. То, что философ был творческой личностью, ни у кого сомнения не вызывает. Вместе с тем он любил, чтобы за пределами его творческого уединения, в доме и вокруг поддерживался порядок, все было на месте и предсказуемо. Индивидуальная культура порядка — это, как правило, постоянная оппозиция между потребностью субъекта в окружающем его порядке и безопасности, порой достигающая уровня одержимости в господстве формальной организации, и открытой возможностью для изменений, для случайности, ошибки и непредсказуемости. Таким образом, личность в силу своей социальной природы и устремленности к рациональности обладает определенной «моделью порядка», так как оперирует привычными нормами и правилами, обретается в социальном пространстве, «антропологические границы» которого совпадают с границами социального порядка семьи, производственного коллектива, межпоколенной солидарности. Если такие виды социального порядка деградируют и утрачивают свои функции, то в процессе воздействия социальной техники коммуникации «модель порядка» личности подвергается риску маргинализции, упрощению и обезличенному соблюдению норм права.

Вместе с тем структурно завершенный социальный или юридический порядок для субъекта принципиально невозможен. Господство формального «юридизма» — это реальность не субъекта, а вещи как завершенной субстанции.

Отсюда «красной линией», за которой право становится бесполезным или избыточным, является его базовая функция — создавать юридический порядок, обеспечивающий безопасность через универсальные способы организации повседневной, в том числе и творческой, жизнедеятельности людей. Поэтому право как социальный институт существует и действует только тогда, когда оно обладает «трансцендентным критерием» — объективно служит самосохранению социума, когда непрерывно во времени и пространстве самовоспроизводится населением (как правоприменителями, так и обывателями).

Эти два аспекта очевидным образом взаимообусловливают друг друга, «демонстрируя диалог трансцендентного и имманентного»: самосохранение общества (или целостность, по терминологии Л.И. Спиридонова [18]) возможно только тогда, когда большинство населения (по крайней мере, значимая его часть) совершает действия и имеет об этом определенное представление, которые обеспечивают самосохранение; массовые действия и ментальные представления только тогда могут считаться правовыми (с трансцендентной точки зрения), если они достигают цели — самосохранения общественного целого; в противном случае, если эти действия при ведут к аномии, то правовыми их нельзя назвать ни при каком типе правопонимания.

В связи с тем, что субъектами правотворчества выступают в основном депутаты с различным уровнем компетентности и ответственности за последствия своих решений, правотворчество с неизбежностью проявляется как субъективно-объективный процесс. Отсюда возникает опасность того, что принимаемые законы могут становиться «не средством упорядочения общественных отношений, а орудием произвольного управления и манипулирования» [19, с. 65]. Властные полномочия начинают использоваться в политических или экономических интересах отдельных групп [20], в результате принимаются ничего не говорящие отсылочные «формулы», с помощью которых законодательный орган перекладывает решение проблемы на судью, полицейского или работников администрации. Последние систематически перегружаются подобными неопределенными общими положениями, не предписывающими сколько-нибудь четкого решения по конкретному делу, а потому просто оставляют проблему открытой или в лучшем случае прибегают к так называемому профессиональному усмотрению.

Избыточная психологизация правосудия, впрочем, как и юридизация, может служить источником для произвольных решений и формальных псевдообоснований. Так или иначе принятый закон окажется неэффективным [21, с. 41].

Вместе с тем тенденция к психологизации в настоящее время объясняется возрастанием в обществе количества неравновесных, слабоструктурированных, творческих проблем, которые не входят исключительно в сферу воздействия категории «правовая система», не поддаются однозначной формулировке и не могут быть решены вне системного подхода. В условиях самоорганизации правовой системы переходного этапа основным принципом функционирования социального порядка становится динамизм, возрастание значения творческого начала в деятельности членов общества. При этом самотворчество приобретает свойства синергии, так как во многом выступает результатом синтеза хаоса и порядка. Отсюда субъект права — законодатель или правоприменитель — должен в равной мере обладать высокой психологической готовностью к адекватному самоопределению и самоорганизации в ситуациях творческой неопределенности.

Классическая слабоструктурированная проблема — это несоответствие существующего состояния управляемой системы желательному состоянию, заданному управляющим субъектом, для которой практически отсутствуют количественные зависимости между описывающими ее факторами [22]. Подразумевается прежде всего ситуация, когда на языке одной науки, например только психологии или права, адекватное описание и понимание проблемы не представляется возможным. Так, преступления экстремистской и террористической направленности с использованием элементов искусственного интеллекта вызывают сегодня методологические трудности в ходе их расследования. Алгоритмы языков расследования в этой области еще не отработаны, так как преступление содержит в себе несколько этапов и способов маскировки главного — самого террористического акта. Следователю приходится от языка криминалистики и криминологии понимания объективной стороны события преступления переходить на язык понимания субъективной стороны преступления, затем на язык понимания работы искусственного интеллекта, потом к языку раскрытия механизма совершения самого террористического акта, снова к юридической психологии описания личности преступника и только в заключительной стадии приступать к созданию документа на юридическом языке.

Вместе с тем интертекстуальный характер такого текста неизбежно сохраняет его полисемантичность, оставляет фрагменты смысловой текучести, неопределенности, не позволяя ему достичь окончательной завершенности. Такой текст будет ожидать дальнейшей трансформации на стадии судебного дискурса с помощью юридической техники как совокупности языковых средств выражения права (юридического опыта), состоящих из лингвистических схем с устойчивым коннотативным смыслом, так называемых юридических конструкций [23, с. 102]. При этом объективная реальность не столько преломляется через призму юридического языка, проговаривается на нем, сколько перерождается, переформируется им, создается заново [24, с. 35]. Возникает реальная угроза появления лингвистических, семантических и психологических ошибок, которые могут поставить под сомнение достоверность всего текста. В юридической психологии существуют специальные исследования, множество различных подходов к выявлению признаков как достоверности, так и недостоверности сообщаемой информации участниками уголовного судопроизводства [25, с. 399–406].

По мнению самих юристов, именно язык выступает фильтром и одновременно ограничителем (препятствием) на пути познания права по причине формализации правовой реальности (можно сказать, экзистенции бытия права). Право как сложное, многогранное явление не может быть однозначно выражено в законченной системе знаков, последняя всегда огрубляет, искажает бытие права, хотя постижение права без определения его формы невозможно [26].

Очевидная интеллектуализация и семантизация юридической деятельности вызывает необходимость в знании юристом оснований законов гражданского общества и природы человеческой психики, права и IT-технологий. Такова сегодняшняя реальность расследования отдельных слабоструктурированных, наукоемких, многоуровневых видов преступлений, где психология одновременно выступает в качестве источника средств воздействия на преступника и средства саморегуляции субъектов предварительного расследования. В этом смысле психология как наука и одна из разновидностей социальных практик обладает способностью согласовывать фундаментальные юридические установки и представления о человеке, объединять в форме «мягкого гибрида» разнородные стратегии в объяснении его сознания, мышления и поведения. Психология не отрицает, как это делают критически настроенные юристы [27], наоборот, с пониманием относится к особенностям постмодернистского мировоззрения, творчества, образа жизни или постмодернистского типа мышления, характеризующегося так называемой интерпретативностью. Собственно, любая гуманитарная наука отличается от естественнонаучной парадигмы доминированием методологии интерпретационного познания. Известный правовед Л.И. Спиридонов подчеркивал, что «один и тот же криминологический факт интерпретируется в различных контекстах и имеет неодинаковый смысл» [18, с. 20]. В познавательной практике психологов и юристов способы интерпретации фактов, событий, экспериментальных данных несколько не совпадают.

Как правило, юристы в рамках теории каузальной атрибуции, интерпретируя причины поведения других, обычно сводят объяснения либо к ситуативным факторам, либо к диспозициональным (чертам личности, предрасположенности реагировать сходным образом в различных ситуациях). Психологи же рекомендуют, чтобы избежать ошибки атрибуции, включать в процессы интерпретации и ситуативные, динамичные, сравнительно неопределенные факторы. Однако юридический дискурс не обладает по сравнению с психологическим языком развитой методологией интерпретации неопределенных, противоречивых систем, знаков или фактических данных [28].

Импровизация на юридическом языке, как правило, избыточна и вступает в противоречие с профессиональным требованием ясности, однозначности суждений и умозаключений юриста, облекающего официальные формулировки законодательства в профессиональные стереотипы. Это требование в одинаковой мере относится к юристам с различным типом профессионального сознания и мышления, в том числе холистическим, аналитическим или экспертным. Если холисты полагают, что в мире все связано друг с другом, а потому следует рассматривать объекты, явления как нестатичные, и ожидают, что из-за сложных паттернов взаимодействий элементов существует состояние постоянного изменения, то аналитики, напротив, воспринимают большинство объектов как независимые. Отсюда следует, что сущность объектов не изменяется в течение долгого времени, она не затронута воздействием других факторов. Юристы с преимущественно экспертным мышлением демонстрируют сравнительно более жесткие процедуры и правила познания. Какой подход более совершенный? И корректно ли вообще сравнивать типы мышления с точки зрения их эффективности? Очевидно, что профессиональный мир юриста, процесс правового регулирования сложен и многомерен, а потому юрист, впрочем, как и психолог, должен гибко сочетать в себе аналитические способы интерпретации данных с холистическими.

Психология является не только сферой синтеза результатов правовых дисциплин, но и одним из источников прогресса формализованных научных дисциплин: математики, формальной логики, теории систем, кибернетики, информатики, теории языка и т.д. [29]. В исследованиях психологов описывается динамика изменений профессиональной активности мышления субъекта, его убеждений в стабильности или закономерной изменчивости. При этом активное развитие теории субъекта в психологии позволяет обратиться к целостному изучению человека, открывает возможность изучать поведение, деятельность, сознание как опосредованные внутренним миром человека, его субъектными выборами и предпочтениями, его активным построением модели мира (Б.Г. Ананьев).

Для постнеклассического этапа развития психологической науки на первый план выступают свобода воли, свобода самоопределения и выбора (самодетерминация) субъекта. В качестве общего для психологии и юридических дисциплин объекта научного исследования в постнеклассической науке выступает дискурс саморазвивающихся систем (систем «третьего типа», по В.С. Степину [11]), в отличие от жесткого объективизма неклассического этапа. Данный факт означает парадигмальную толерантность, междисциплинарный дискурс, герменевтический стиль мышления, сетевой принцип организации психолого-юридического знания, «легализацию внутрисубъектного опыта» в качестве исходного основания построения психологического знания. Для юридического дискурса становится необходимым связывать понятие детерминации с понятием «возможности и действительности», с превращением возможности в действительность. Тем самым взаимодействие права и психологии — это работа двух программ: одна занимается анализом цели и ценности субъекта, другая выявляет закономерности, которые могли бы привести к достижению этих целей.

В то же время гуманитарный подход в психологии и праве обязательно постулирует не только цели и ценности субъекта, но и способы их реализации.

Мир профессионального юриста по-прежнему «каузален», юрист, как правило, убежден в том, что достаточно обнаружить цепочку причин и тогда можно упорядочить любой процесс достижения цели. Психолог также пытается обнаружить устойчивые закономерности в динамике человеческой активности. В этом смысле юристы и психологи похожи. Они все чаще создают похожие проекты, публикуют похожие тексты и продвигают тождественные идеи. Похожесть — вот что объединяет тех и других. Все вместе они стремятся к завершенности своих усилий — объяснить и сделать предсказуемым и безопасным поведение, жизнь человека. Но все же каждый из них понимает эту завершенность по-своему.

Профессиональные возможности психолога ограничены и не позволяют без союза с юристами проникать во все тайны «юридической личности» или «конституционной психики» субъекта [30, с. 42].

Поэтому в правотворческой и правоприменительной теории и практике настоятельно рекомендуется всячески избегать опасности однобокого понимания принудительного влияния права на общество и человека, принимать во внимание роль субъектной активности, когда отношения, деятельность, поступки не просто возникают в пространстве социальной, культурной, языковой среды, а активно приобретаются и создаются самим субъектом.

Таким образом, от того, насколько конструктивным окажется интеллектуальное взаимодействие ученых — психологов и юристов, во многом зависит научный прогноз правовых процессов ближайшего будущего. При этом, как справедливо утверждал А.В. Брушлинский, «успех следует ожидать там, где психологическая мысль будет взаимодействовать “на равных” с другими направлениями, а не растворяться в них» [31].

Третьим фактором психологизации юридического дискурса является «эффект Л.И. Петражицкого». Речь идет о психологизме в философии права первой четверти XX в., сущность которого наиболее ярко удалось выразить Л.И. Петражицкому в своей концепции права как «особого вида эмоций» [32]. Лев Иосифович полагал, что юридическая личность, субъект права целиком выражается в эмоциональной сфере, сфере переживания, и считал это достаточным для выяснения того, как право работает на самом деле. Свою задачу он видел в том, чтобы преодолеть формальный юридизм, догматическое правовое представление и приблизиться к пониманию того, как право не формально, догматически, а фактически отражается в правовом сознании субъекта и обусловливает его правовое поведение. Тем самым Л.И. Петражицкий попытался осуществить некий антропологический поворот в общетеоретической правовой науке, предложив исследовать право в контексте его человекоразмерности.

Эффект Л.И. Петражицкого представляет собой реакцию юристов на глубокие изменения во всех сферах жизни общества, прежде всего в культуре сегодняшнего индустриального и постиндустриального общества, когда старые представления о государстве, праве, морали, развитии общества уже не удовлетворяют запросам новой реальности. Именно поэтому методологические проблемы науки становятся центральными в дискуссиях юристов, психологов, социологов, культурологов и философов. Пестрота социально-политической структуры, социальная неоднородность и противоречивость переходной государственной власти в России [33–35], стремительная дифференциация гуманитарных наук, ослабление связей между ними обусловливают особый интерес ученых к трем основным формам психологизма в философии права: учению о «правовой эмоции», социологическом и антропологическом психологизме.

Особенность современного научного дискурса состоит в том, что различные концептуальные идеи, подходы и гипотезы во многом имеют историческое происхождение и связаны не только с трудами Л.И. Петражицкого, но и с работами представителей юридического направления — В.М. Гессена, Н.М. Коркунова, П.И. Новгородцева, И.А. Покровского, Е.Н. Трубецкого, Б.Н. Чичерина, Г.Ф. Шершеневича и др. [34; 35].

В публикациях современных юристов основное внимание уделяется анализу антрополого-правового потенциала психологической теории права Л.И. Петражицкого [36] с позиций фундаментальной онтологии [37, с. 295–324], экзистенциализма, коммуникативной теории права [28], социально-конструктивистского подхода [18; 38; 39] и др. При этом человекоразмерность как принцип познания правовой реальности и сегодня позволяет методологически осуществлять синтез психики и личностных структур человека в праве, прежде всего его юридически значимых свойств, образований, состояний, ценностных ориентаций, направленности и взаимоотношений.

С точки зрения А.В. Полякова, одного из продолжателей петербургской школы права, именно правовая коммуникация, а не правовая эмоция сегодня является центральным понятием теории Л.И. Петражицкого [28]. Логика правовой коммуникации заключается в том, что субъекты права (как минимум двое) вначале осуществляют интерпретацию, т.е. понимание и объяснение смысла правовых текстов (его знакового выражения), а затем совершают юридически значимую деятельность.

Рефлексия теории Л.И. Петражицкого в работах юристов выходит далеко за рамки анализа его заблуждений или абсолютизации психологизма в праве. Так, Н.В. Разуваев исследует идеи социального конструктивизма в праве: «Отправной точкой постклассического правопонимания являются именно человек и его субъективные права, выступающие исходным, базовым уровнем правовой реальности» [38, с. 86].

А.В. Стовба делает акцент на человекомерности, а также нарративности методологии Л.И. Петражицкого, приходит к выводу, что между психологической теорией права и идеями динамического правопонимания существует несомненное сходство [39].

Вполне по-современному трактуется идея Л.И. Петражицкого о субъекте права, что дает основания предположить следующее: «Исторической предпосылкой появления права и его феноменов (включая и такие, как государство) является формирование человеческой субъективности, по мере выделения из окружающего ее мира осознающей себя в качестве таковой» [38, с. 84].

Естественно, с позиции достижений современной психологии многие идеи и подходы Л.И. Петражицкого могут показаться наивными. Но и сегодня трудно не согласиться с ученым в стремлении преодолеть формальный юридизм, догматическое правовое представление и открыть тайну механизмов правового поведения человека. По сути дела, психологическое учение Л.И. Петражицкого можно справедливо отнести к неклассической методологии познания.

Вместе с тем возникает вопрос, почему некоторые идеи, в частности о субъекте права, в их инструментальном значении оказались невостребованными в правовой науке XX в. По всей видимости, как тогда, так и сегодня это объясняется тем, что множество верных идей и наблюдений, теоретических обобщений и концептуальных положений психологической науки с трудом поддаются операционализации, т.е. превращению в форму рабочего аппарата права, пригодного для его применения на уровне юридической практики. Оказывается, у права, как, впрочем, и у психологии, имеются свои гносеологические возможности и границы. Отсюда в праве и психологии всегда есть соблазн вынести существование некоторых правовых или психологических явлений за пределы их формальных научных границ. Когда это случается, то наблюдаются формальное цитирование психологических публикаций и формальное признание, например, того, что в «характеристике человекомерности есть и психологический компонент» и что «современные антрополого-правовые воззрения исходят из ситуации “возвращения человека” в правовую реальность наряду с субъектностью или поверх нее» [40].

Современное общество все более отчетливо осознает, что такие антропологические процессы, как свобода, ответственность, воля, нравственность (ценность) и вытекающая из нее справедливость, сохраняют свою валидность и для психологии. Одновременно с этим и такие социальные явления, как агрессивность, коррупция, неравенство доходов, а также характерные для современного рыночного общества феномены нигилизма, бесстыдства, нравственной опустошенности, цинизма имеют психологическую составляющую, а их научное изучение и решение не могут быть полноценными без активного участия психологической науки. Другими словами, есть все основания предполагать, что те вызовы, которые ожидают как цивилизацию в целом, так и наше российское общество, будут «психологизированы» не меньше, нежели современные проблемы [41].

Выводы

По мнению психологов и юристов, психологизация права носит закономерный характер, так как совершенствование правового механизма регуляции правоприменительной деятельности не может быть полноценным без психологической составляющей. Правовая реальность, как ее понимают юристы [42], опосредуется системой психологических состояний, отношений, образов мира и поведения людей в разнообразных контекстах социальных процессов. Вместе с тем в современной правовой науке на фоне признания очевидной неспособности социологического подхода дать ответ на все существующие в обществе вызовы еще не сложилась стойкая тенденция к системному обращению юристов к достижениям современной юридической психологии.

В настоящий период приходится по-новому истолковывать существо современного права и юридической психологии: обе дисциплины «допускают» интерпретативное начало в познании. В эпоху постмодерна, когда границы между правомерным и противоправным релятивны и когда духовно-нравственные основания права вместо того, чтобы обеспечивать безальтернативное различение добра и зла, бесконечно продуцируют множество различных смыслов, интерпретативный тип познания становится наиболее востребованным.

Психологическая устойчивость общества к воздействиям криминального мира во многом определяется именно характером и направленностью процессов психологизации и юридизации правовой системы государства. Под юридизацией понимается нормирование общественной жизни с помощью специальных правил, а именно юридического права, исходящего от государства. Тогда как смысл психологизации заключается в системном применении психологических технологий в юридической деятельности, с тем чтобы успевать за «системной динамикой общественного развития».

За разделением на психологическое и юридическое обозначается весьма существенная методологическая проблема: что задает фундаментальный дуализм и какие функции указанных процессов в данном контексте отвечают за его преодоление? Очевидно, что право задает внешний контур антиномии в форме духовных, социокультурных доминант, психологическое — психофизиологических доминант психики. Противопоставление между ними не носит абсолютного характера, так как и право, и социальная психика личности являются результатом длительной эволюции и последовательного усложнения, самоорганизации более простых форм социального поведения в более сложные. С этой точки зрения право представляет собой процессы структурно-содержательного усложнения нормативного поведения человека с последующим упрощением и свертыванием императивной сущности права в культурных контекстах жизнедеятельности субъекта. В психологии под этим понимается тот самый процесс «психологизации», когда объективная социальная реальность трансформируется, инкорпорируется во внутренний мир личности, определяя ее психологическое состояние и поведение. Другими словами, психические феномены встраиваются в социально-правовые явления, образуют их психологический компонент и задают «психолого-юридический масштаб личности».

Непреодоленный дуализм между процессами психологизации и юридизации объясняется разрушением социальности в начале ХХI в. с одновременным усложнением системы социальных координат, существующими противоречиями между мировоззренческими онтологиями психологов и юристов, исповедующих различные гуманитарные парадигмы познания человека и права. В целом современное состояние методологии в психологии и праве характеризуется широтой стратегий, наличием конкурирующих друг с другом исследовательских программ, теоретических идей, способов концептуализации, ориентированных или на отечественные традиционные школы, или на постмодернистские направления в науке. Методологическая неоднородность в представлениях юристов и психологов о способах и границах взаимного заимствования порождает методические затруднения в прикладных научных исследованиях механизмов психологизации в праве.

Перспективы. Статья представляет собой попытку концептуализации основных механизмов психологизации и юридизации, составляющих внутренний источник самодвижения и самоопределения предмета юридической психологии. При этом количество раскрытых в статье факторов не является исчерпывающим, так как за рамками анализа остаются другие важные для настоящего исследования социально-правовые и психологические явления.

* Понятие «действие» в его философском значении употребляется как «бытие», «функционирование» и т.п. В психологическом смысле действие — процесс взаимодействия с каким-либо предметом, в котором достигается заранее определенная цель.

Список источников

1. Поздняков В.М. Психологическая юриспруденция как область интересов юристов и психологов // Психология и юриспруденция в динамично изменяющемся мире: сб. мат-лов междунар. науч.-практ. конф. М., 2012. С. 307–316.
2. Поздняков В.М. Психологическая юриспруденция как междисциплинарная наука и область психопрактики // Психология и право. 2017. № 1(7). С. 209–219. doi: 10.17759/psylaw.207070117.
3. Сорокин В.В. Правовая психология: вопросы общей теории права: монография. М., 2015. 316 с.
4. Дубинина Е.Н. Юридизация отношений в современном обществе: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2010. 27 с.
5. Колоскова И.Ю., Соколов Н.Я. Юристы как социально-профессиональная группа (советский период) // Государство и право. 2003. № 10. С. 63–70.
6. Чимаров С.Ю., Алексеев А.А. Деонтологические основы служебной дисциплины полиции государств африканского региона: монография. СПб., 2021. 144 с.
7. Молчанов С.В. Мораль справедливости и мораль заботы: зарубежные и отечественные подходы к моральному развитию // Вестник Московского университета. Серия 14, Психология. 2011. № 2. С. 59–72.
8. Шаранов Ю.А., Боброва И.А., Ситников В.Л. Психологические особенности деонтологического регулирования поведения сотрудников органов внутренних дел // Психопедагогика в правоохранительных органах. 2021. Т. 26, № 2(85). С. 126–134.
9. Петряков Л.Д. Дискурсивная реальность как объект философского анализа: онтологический и гносеологический аспекты: автореф. дис. … д-ра филос. наук. Иваново, 2014. 53 с.
10. Куайн У. Слово и объект. М., 2000. 386 с.
11. Степин В.С. Типы научной рациональности и синергетическая парадигма // Сложность. Разум. Постнеклассика. 2013. № 4. С. 45–59.
12. Трофимов В.В. Методология исследования правообразования // Современные методы исследования в правоведении / под ред. Н.И. Матузова и A.B. Малько. Саратов, 1987. С. 478–479.
13. Хайдеггер М. Вопрос о технике. Бытие и время. М., 1993. С. 221–238.
14. Шувалов И.И. Проблема эффективности правотворчества в свете современной политико-правовой теории управления обществом // Журнал российского права. 2005. № 4. С. 87–97.
15. Бачинин В.А. Основы социологии права и преступности. СПб., 2001. 869 с.
16. Сорокин В.В. Общее учение о государстве и праве переходного периода: монография. М., 2010. 424 с.
17. Пышьева Е.А. Самоорганизация в сфере правотворчества // Вестник Московского университета МВД России. 2015. № 1. С. 38–40.
18. Спиридонов Л.И. Криминологический факт и его оценка // Криминология и уголовная политика: сб. мат-лов советско-скандинавского симпозиума, 1983. М., 1985. С. 19–22.
19. Белоусов С.А. Правотворчество и законодательный дисбаланс: диалектика взаимосвязи // Вестник Воронежского государственного университета. Серия «Право». 2015. № 1. С. 63–68.
20. Борисов А.С., Меркулов П.А. Некоторые проблемы современного правотворчества в России // Социум и власть. 2015. № 3(53). С. 67–68.
21. Шувалов И.И. Правотворчество в механизме управления обществом: необходимость комплексного исследования. М., 2006. 142 с.
22. Спицнадель В.Н. Основы системного анализа: учеб. пособие. СПб., 2000. 324 с.
23. Александров А.С. Юридическая техника — судебная лингвистика — грамматика права // Уголовное судопроизводство. 2007. № 2. С. 32–35.
24. Александров А.С. «Похвала» теории формальных доказательств // Правоведение. 2002. № 4. С. 34–47.
25. Енгалычев В.Ф. Юридическая психолингвистика // Прикладная юридическая психология: учеб. пособие для вузов. М., 2001. С. 399–406.
26. Поляков А.В. Коммуникативная концепция права (генезис и теоретико-правовое обоснование): дис. ... д-ра юрид. наук. СПб., 2002. 380 с.
27. Ерохина Ю.В. Правовой постмодернизм в России: особенности проявления. URL: http://www.justicemaker.ru/view article.php?id=26&art=4921 (сетевой ресурс).
28. Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: учебник. 2-е изд. М., 2016. 832 с.
29. Губанов Н.И. Методологические аспекты проблемы соответствия между объектом, нейродинамическим кодом и психическим образом // Психологический журнал. 1987. Т. 8, № 3. С. 118–129.
30. Крусс В.И. К юбилею Льва Иосифовича Петражицкого. Психологическое измерение в конституционном правопонимании: опыт доктринальной рецепции // Правоведение. 2017. № 6. С. 42–46.
31. Ярошевский М.Г. Психология в ХХ столетии: Теоретические проблемы развития психологической науки. 2-е изд., доп. М., 1974. 447 с.
32. Грызлова В.В. Психологизм в философии права: дис. … канд. филос. наук. М., 1998. 186 с.
33. Рыбаков В.А. Правотворчество в переходный период развития права // Юридическая техника. 2015. № 9. С. 652–657.
34. Ситникова И.Е. Политический плюрализм и правотворчество в современном Российском государстве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Казань, 2010. 20 с.
35. Скоробогатов А.В., Краснов А.В. Правовая реальность России: константы и переменные // Актуальные проблемы экономики и права. 2015. № 2. С. 163–169.
36. Павлов В.И. К юбилею Льва Иосифовича Петражицкого. Учение о человеке в психологической концепции права Л.И. Петражицкого в современной антропологии права // Правоведение. 2017. № 6. С. 88–104.
37. Постклассическая онтология права: монография / под общ. ред. И.Л. Честнова. СПб., 2016. 684 с.
38. Разуваев Н.В. Право: социально-конструктивистский подход // Известия вузов. Правоведение. 2015. № 5. С. 49–99.
39. Стовба А.В. К юбилею Льва Иосифовича Петражицкого. Старое вино и новые меха? Л.И. Петражицкий и динамическое правопонимание // Правоведение. 2017. № 6. С. 184–192.
40. Павлов В.И. Учение о человеке в психологической концепции права Л.И. Петражицкого и в современной антропологии права // Правоведение. 2017. № 6. С. 87–105.
41. Юревич А.В. Психология социальных явлений. М., 2014. 349 с.
42. Оль П.А. Правовая реальность: формально-содержательный анализ: монография / под ред. В.П. Сальникова, Р.А. Ромашова. СПб., 2005. 187 с.

Источник: Шаранов Ю.А., Кобозев И.Ю., Антилогова Л.Н. Самоусиление тенденции к психологизации права в современном юридическом дискурсе // Психопедагогика в правоохранительных органах. 2022. Том 27. №1(88). С. 6–17. doi: 10.24412/1999-6241-2022-188-06-17

** ЛГБТ-движение признано экстремистской организацией и запрещено в России. — прим. ред.