Я не уверена, что я должна рассказывать о своей позиции… Но, наверное, это неизбежно — придется высказаться, хотя я как раз против того, чтобы практикующие психологи, работающие с клиентами, публично высказывали свою позицию относительно остросоциальных вопросов. На мой взгляд, это большой риск нарушения контакта с нашими клиентами, то есть главной профессиональной неудачи.
Мои рассуждения основаны на экзистенциально-гуманистическом подходе — как я его понимаю.
О военных действиях
Прежде всего — любые военные действия — это, безусловно, ужасно. В любом смысле и в любом случае. Ужасно с личной точки зрения: жалко людей, которые страдают при этом, жалко знакомых и родственников. Ужасно с точки зрения практикующего психолога — будет множество травмированных людей, и круги травмы снова пойдут по поколениям, как случается после каждого такого катаклизма.
К сожалению, военные действия — это средство взаимодействия между государствами, одно из средств. И используется тогда, когда для этого есть экономические, политические и другие причины. Это средство разрешения конфликта, как бы нам ни противно и больно от этого было.
Реакция на массовые страдания людей с точки зрения экзистенциальных данностей
Когда происходит социальный катаклизм, приходится решать, как ты к этому относишься. Или хотя бы осознать это.
Относиться к этому безразлично нормальный человек не может в силу связанности с другими людьми. Мы все связаны. И чувствуем эту связь: нам больно, когда больно другому человеку, когда гибнут другие люди. Это автоматическая реакция нормального человека, считающего себя частью человечества.
Но сейчас все еще сложнее — в конфликте участвует наша страна. Ощущение себя гражданином, человеком определенной национальности — не пустой звук и не абстрактные понятия. Они включают в нас переживание сразу нескольких экзистенциальных данностей: данности «отдельность-но-связанность» (человек по определению является отдельным, но при этом связан с другими людьми и человечеством) и данности «телесность» или «укорененность» (это две стороны одной данности).
Телесность
Телесность — это не только способ нашей жизни через наше тело. В нашем теле фиксируется то место, где мы живем, где росли. Вода, еда, ландшафт, климат. Наше тело формируется из него. Помимо этого, речевой аппарат подстраивается под родную речь, слуховой аппарат подстраивается под голоса родителей, под музыку, которую мы слушаем в детстве. Чувство ритма формируется культурой, в которой мы выросли. И так далее — пластика, сила, скорость, вкусы, запахи… Мы не можем это игнорировать. На любой вред, нанесенный нашей родной местности (включая звуки и запахи), мы реагируем телесно — болью, гневом, агрессией. И это происходит автоматически.
Но телесность включает и корни — и это не только местность, но и родина, поколения предков, родители, страна, государство… Мы формируем отношение к ним, учим историю, читаем сказки, смотрим новости… Мы тысячами разных нитей вросли в свою страну. И это невозможно игнорировать, так же как невозможно игнорировать собственное тело. Можно сколько угодно возмущаться, что у меня не такое тело, как я хочу… Можно резать его, драпировать, но оно все равно останется моим.
Почему мы, психологи, говорим, что надо принимать себя? Потому что без этого невозможно жить. Когда мы кричим от возмущения, от боли, потому что наше тело нам не нравится, оно не перестает быть нашим, просто нам становится еще хуже.
Мы можем потратить всю свою жизнь на то, чтобы отвергать себя… И с государством, со страной — то же самое. Мы не можем заново родиться в другой стране, если эта нам сейчас не нравится.
Когда мы кричим, что страна у нас какая-то не такая, ругаем её, мы ругаем и бьём по себе, по телесности, по экзистенциальной данности… И это тоже невозможно игнорировать.
В моем окружении нет ни одного человека, у которого бы не было чего-нибудь на Украине: родственников, воспоминаний, куска жизни — как у меня. Никто не может изменить эту ситуацию простым решением — вот это не твоя земля, вот это твоя земля… У нас сейчас двойной удар получается. Неважно, с какой стороны гибнут люди. Это все равно мои родные люди. По-другому невозможно ощущать. Поэтому это очень тяжело.
Что мы можем сделать?
Хотя ругаться и проклинать хоть кого-нибудь очень хочется: ведь очень больно, и эта боль — автоматическая, неизбежная, сильная, — ругаться не стоит, ругаться — значит вредить себе. Я стараюсь сдерживать личную реакцию и укреплять ее профессиональной. Как психолог я точно знаю, что ругать себя и свою страну нельзя. Потому что это удар по личной телесности, по моему личному прошлому и будущему.
Надо бы с кем-нибудь обсудить свои чувства, пожаловаться, посочувствовать. Но в этой ситуации сложно найти человека, с которым ты спокойно и откровенно можешь говорить о своих чувствах и переживаниях. Потому что нам в этой ситуации хочется от собеседника не понимания, а согласия, чтобы он полностью поддерживал нашу точку зрения.
Это такая же маловозможная вещь, как «согласись, что мне вот так больно». Другой человек не знает, как тебе больно. Он может тебе посочувствовать чисто по-человечески. Но соглашаться с тобой он иногда просто не может. В обычной жизни мы с этим так или иначе смиряемся: допускаем, что я вижу этот цвет зеленым, а мой близкий человек — желтым. Но взгляды на политическую и социальную ситуацию — не такая нейтральная и безобидная вещь, как цвет, потому что они связаны с нашей телесностью.
Хорошо, если получается найти единомышленника. Но всё же лучше найти того, кто нам посочувствует. Это больше поддержки и больше помощи. Это возвращает нас обоих в нормальную ситуацию двух человеческих существ.
Профессиональная позиция психолога
Профессиональная этика запрещает психологам говорить с клиентами о политике. Говорят, в Америке за это лишают лицензии. Но у нас не Америка, всё попроще — работать нам не запретят, мы сами рискуем потерять своих клиентов благодаря своим политическим высказываниям.
Думаю, с профессиональной точки зрения нам, психологам, необходимо сейчас много разговаривать со своими терапевтами. И стараться разделить с ними и свою боль, и свое возмущение, и свой гнев. Они неизбежны, потому что мы люди. И нам это нужно, потому что к клиентам мы должны приходить с притушенными собственными чувствами — клиент для нас на первом месте, его чувства важнее. Если мы сами будем в эмоциональном пожаре, то его чувств мы не заметим.
С другой стороны, клиенты теперь зачастую хотят не просто сочувствия, а еще и согласия. Ощущение «моя земля», «моя страна» проходит по системе распознавания «свой / чужой». Если взгляды психолога и клиента не совпадают, то процесс консультирования становится бесконечно сложным и очень болезненным. Чисто процессуально консультирование моментально стало на пару порядков тяжелее и болезненнее, тяжело не только сочувствовать тяжким переживаниям, зачастую противоположным нашим, тяжело стало просто присутствовать при чужих переживаниях, мы выгораем с бешеной скоростью. Это тоже данность. Потому что профессиональная деформация психолога предполагает, что он чувствует сильнее, острее, быстрее, шире. Мы не можем даже закрыться от этих тем и не касаться их — мы вынуждены об этом разговаривать, если клиенту это нужно.
Не надо добавлять к этому безусловному грузу, к тому, что уже происходит, не надо добавлять собственного яда.
Укорененность
Почему у нас, русских, особенно у интеллигенции, принято ругать свою страну? И это даже какая-то доблесть, признак высокой духовности... Думаю над этим уже более 40 лет, лет с 15, наверное…
Почему с такой легкостью мы ругаем себя, сограждан, начальство, страну, менталитет… зачем и каковы последствия этой ругани? Я точно знаю, что это вредно. Это жжет корни, которыми мы привязаны даже не к этой к стране, а к миру в целом — ведь других корней у нас нет.
Человек без корней — это расхожая метафора, но корни — это очень правильные слова.
Если есть возможность удержаться и не ругаться вообще — это надо делать. Если есть возможность делать это осознанно и целенаправленно — это было бы здорово. Это будет гораздо более здраво. Если есть возможность разговаривать о своих чувствах не в письменном виде и в соцсетях, а в кабинете у терапевта — надо это делать, это более здраво. Если есть возможность выражать свои чувства, то мысли включаются полнее и анализ возможен.
Теперешние возмущение и боль связаны с экзистенциальной данностью, они очень сильные и обобщенные. И мысли они порождают такие же обширные и мощные. Когда я думаю про мой народ: «Мы все такие… у нас страна такая…», то выводы из этого возникают самые глобальные и самые фатальные: «Я такой же, мне не жить, я недостоин, это не нужно…» Процесс смены чувств — мыслями, мыслей — ;выводами, а выводов — снова чувствами проходит мимо сознания, не поддается его контролю и уходит в глубокие слои неосознанного, превращаясь в иррациональные, часто сценарные решения. Урон, который мы при этом получаем, огромен. И выводы, которые мы сделаем в этом состоянии, далеки от взвешенности и от рациональности. Если мы решение принимаем в этом состоянии, нам же за это отвечать.
Решение об отъезде из страны
Я наблюдала три волны эмиграции: из СССР — в 80-е, из России — в 90-е и вот сейчас третья. Эмиграция страшно непростая вещь. Для того чтобы удачно эмигрировать, необходимо сжечь свои корни…
Есть два типа эмиграции, как мне кажется. Первый — когда человек сам решает сжечь свои корни и лишиться своей привязки… Тогда он старается создать себе другие корни. Для этого надо очень ненавидеть свои корни, а значит себя, и очень убеждать себя, что чужое и чужие — лучше. Очень много ненависти и суеты получается.
Второй связан с вынужденностью. Когда ты уезжать не хочешь, а обстоятельства так складываются… В первой волне уезжали мои одноклассники — их увозили родители, а они не все хотели. Или когда лишали гражданства СССР, и люди вовсе не все хотели уезжать. В этом случае человек продолжает быть связан со своей родиной корнями, тогда он оставшуюся жизнь проводит в горе.
Не знаю, что тут лучше. Люди с сожженными корнями ненавидят свою родину и транслируют это… И сложно первые 15 лет общаться с этими людьми: они доказывают тебе, что ты живешь в самой плохой стране в этом мире, и он сделал правильно, что уехал. А это же бьет по моей укорененности и еще больше разрушает связи.
Бывает, что удается какую-то новую личность построить. Это трудно, но такое бывает, когда это связано с огромной любовью между мужчиной и женщиной. Или тогда, когда с самого детства человек кочевал с места на место, а в семье было принято не привязываться к месту и местности. Про таких говорят «перекати-поле», а еще бывают люди — как горшечные растения, все корни с собой, можно разместить в разных местах. Таким людям в чем-то сильно легче, а в чем-то — сложнее, так как вечный поиск тоже создает простор для психологических трудностей, а небольшие корни легко повредить.
Экзистенциальный кризис
Самое главное, что сейчас происходит, — огромный слом, который нельзя будет забыть… это ужасная трагедия то, что происходит. Когда случается экзистенциальный кризис такого масштаба, мир ломается вокруг, очень хочется найти виноватого… тогда как бы легче становится. Но в данном случае найти виноватого — значит впасть в иллюзии и уйти от реальности. Найти виноватого или начать винить себя, испытывать стыд или вину… С точки зрения экзистенциального подхода эта реакция — неизбежная, она основана на самой нашей природе. Когда мы лишены возможности что-то делать, спектр действий ведь сейчас небольшой… всё уже случилось. В этой ситуации, когда человек перестает быть субъектом в силу исторического момента, у него возникает чувство вины и стыда автоматически. Это один из способов вернуть себе субъектность в ситуации, когда действовать полноценно невозможно. Это надо пережить. Или хотя бы понять, что это не я сделал что-то плохое, а это неизбежно, автоматика. Такая же автоматика, как вскрик, когда тебя бьют. Такой же вскрик на лишение субъектности, лишение возможности управлять своей жизнью, своими поступками.
Мне бы хотелось, чтобы больше людей понимали это. С нами очень много происходит без нашего желания, нашего участия, мы во многом лишены возможности быть авторами своей жизни. Во многом, но не во всем. Хотя бы в своих вторых реакциях мы властны.
Беда одна, а горе разное
Есть еще очень важная вещь, которую хотелось бы сказать относительно того, что происходит. Практически с точки зрения психотерапии. Мы сейчас переживаем общую беду, беда одна на всех. Это утрата понятного будущего, понятного мира вокруг, своих планов. Но одна беда — не значит, что у нас горе одно. У нас беда одна, а горе разное. Каждый утратил что-то свое. Каждый готов винить кого-то определенного.
Но самое главное, что мы не можем переживать это как горе как общее. Именно потому, что горе разное. И когда мы видим, что другой человек, близкий человек переживает не то горе, которое я переживаю, а какое-то свое и как-то по-своему, это нас разобщает. Потому что тогда он для нас чужой. И это автоматическая реакция свой / чужой, на которой основана наша социальная жизнь. И это идеальные условия для создания давно известного феномена, который называется «патологическое горе». Когда нам кажется, что только мы переживаем правильное горе, а все остальные переживают неправильное. Человек, у которого развивается такое состояние, оказывается в одиночестве, в изоляции, в ощущении, что все против него. Хотелось бы, чтобы мы сами не способствовали тому, чтобы у нас это развивалось. Хочется, чтобы мы обращали внимание на то, что беда у нас общая… А горе у нас да, разное, но постепенно мы найдем тех, кто переживает его похожим образом. Это очень важно. Иначе нам будет совсем тяжело.
Я хочу обратиться к коллегам: те, кто работал с патологическим горем, знают, как это тяжело лечится. Лучше этого не допускать. Ни для себя, ни для своих клиентов. И надо помнить, что мы, психологи, находимся в большей опасности — в силу профессиональной деформации мы переживаем все острее. И нельзя поддаваться соблазну попросту назначить виноватых. Нельзя поддаваться соблазну кричать публично о своих взглядах, вступать в перепалки, ссоры, ненавидеть и уничтожать несогласных. Хотя так хочется, ведь так больно и обидно… Это сделает невозможной работу с клиентом, который переживает не так, сделает невозможной профессиональную позицию… Нарушит контакт не только с теперешними и будущими клиентами, но и со всеми, с кем когда-либо работали, если у них другие взгляды.
Все-таки я верю, что это можно пережить. Что мы справимся.
Мария Роальдовна, спасибо за человеческий отклик! Он сейчас очень нужен. Делать "фигуры умолчания" из происходящих событий - это значит консервировать горе, это все аукнется потом.
Говорить трудно. Но нужно.
, чтобы комментировать
Даже я, как бы русская, но живущая в Узбекистане, 24 февраля получила шоковое состояние. От предательства, от обиды, от измены с "нашей" стороны. И еще - от мощной волны ненависти с "той" стороны.
Это однозначно психологическая травма, но ведь нам не положено рыдать от своих раненых чувств, когда там дети гибнут. Мы же для них "звери".
, чтобы комментировать