Детство в субъективных представлениях современных взрослых и подростков о жизненных циклах

Сегодня много говорят о феномене позднего или медленного взросления современных детей, проявляющемся не столько в реальном изменении социальных нормативов, сколько в стремлении части молодых людей продлить «детский» статус, свободный от обязательств и ответственности перед обществом. Мы видим, что внешние, объективные критерии основных жизненных этапов не меняются на протяжении нескольких десятилетий, однако общественное сознание полагает, что нынешнее детство стало более продолжительным, чем прежде. Информационное пространство заполнилось такими яркими, но пока не имеющими научного обоснования терминами, как «синдром отложенного взросления», «вечный подросток», «постподростковость» [12]. Возможно, именно это противоречие и порождает социально-психологический феномен позднего взросления, содержательно различный у взрослых людей и подростков. Нельзя исключать и того, что мораторий на взросление имеет не только психологическую, но и социально-экономическую природу и обусловлен пока еще малоизученными особенностями функционирования постиндустриального и информационного общества.

Для проверки этих предположений нами было проведено исследование, направленное на изучение субъективных представлений взрослых людей о временных и социальных параметрах их собственного и современного детства и отношения старших подростков (15–16 лет) к собственному возрасту.

Методика

В первой части исследования приняли участие 132 взрослых, из них 63 женщины, средний возраст которых составил 34,8 года, и 69 мужчин, средний возраст которых равнялся 38,3 года. Таким образом, основная часть наших респондентов родилась в конце 1970-х — начале 1980-х годов, а их детство пришлось на 1980–1990-е годы. Ограничения выборки определяются тем, что все респонденты — люди, живущие и работающие в Москве и имеющие семью и собственных детей.

Во второй части исследования участвовали 230 учащихся московских школ в возрасте 15–16 лет (127 юношей и 103 девушки).

Для изучения представлений взрослых об объективных и субъективных критериях продолжительности детства были использованы методы шкалирования, анкетирования и беседы. Респондентам предлагалось отметить на шкале длиной 100 мм две точки, обозначающие окончание собственного детства и детства современного ребенка. При обработке результатов в качестве единицы измерения длительности детства принимался шаг в 1 мм из условных 100 мм, символизирующих среднюю продолжительность жизни. Для получения информации, свободной от влияния условий эксперимента, мы не уточняли численное значение этого показателя. Важным для нас было сравнительное представление респондентов о длительности прежнего и современного детства, а не то, какую субъективную долю от общей продолжительности жизни оно составляет.

Для получения содержательных данных о критериях длительности детства респондентов просили выбрать из предлагаемого списка основных жизненных событий то, которое, по их мнению, обозначает окончание периода детства. В заключение проводилась беседа, позволившая уточнить, с какими жизненными событиями наши респонденты связывают окончание собственного детства и детства современных детей.

Для изучения отношения старших подростков к собственному возрасту был использован метод Б. Заззо «Золотой возраст» [10]. Этот шкальный метод позволяет выявить соотношение реального и предпочитаемого возраста в субъективном представлении человека о себе, оценить меру его удовлетворенности своим текущим положением в системе общественных отношений и жизненных достижений. Стимульный материал представляет собой возрастную шкалу («линию жизни») длиной 100 мм, на которой испытуемый отмечает свой реальный возраст и тот возраст, в котором он сейчас хотел бы оказаться. Респондентов просили кратко пояснить свой выбор предпочитаемого возраста.

При обработке и анализе полученных результатов использовались методы дескриптивной статистики (t-критерий Стьюдента) и контент-анализа индивидуальных высказываний респондентов.

Результаты и обсуждение

При обработке данных был определен диапазон, на который субъективно «удлинилось» или «укоротилось» современное детство. Респонденты, считающие, что детство стало длиннее, оценивают этот шаг в среднем в 8 условных единиц; респонденты, полагающие, что у современных детей оно стало короче, оценивают «шаг назад» в 10 условных единиц. Соответствующие данные представлены в таблице 1.

Как видно из таблицы 1, свыше половины респондентов считает, что детство современных детей стало продолжительнее, чем их собственное, причем женщины убеждены в этом значимо чаще, чем мужчины (p≤0,05). В беседах эти респонденты говорили об инфантильности и слабоволии современных подростков, их желании получать от жизни «все и сразу», необходимости создания для ребенка фундамента будущей жизни.

Мы предполагаем, что «опекающее» отношение женщин к подрастающим детям обусловлено не только сложностью современного мира, но и их собственной потребностью в самореализации через успешное материнство. Постиндустриальная цифровая экономика неизбежно приводит к уменьшению числа рабочих мест, более низкой востребованности представителей многих традиционных профессий, и чаще всего «жертвами» прогресса оказываются женщины. Для них материнство становится новой сферой социальной активности и самореализации, своеобразным вкладом в собственное будущее. Современной женщине, за спиной которой уже не одно поколение самостоятельной и равноправной женской жизни, психологически сложно вернуться в состояние зависимой от мужа «домашней наседки», в тот самый патриархат, который теперь еще и не слишком надежен. Феномен активного материнства становится все более популярным в современном обществе, причем в общественном сознании укореняются как его позитивные («идеальная мать», «достаточно хорошая мать»), так и негативные («я ж мать», «они же дети») маркеры.

Существенно меньшее число респондентов считает, что современное детство, наоборот, стало короче их собственного (различия статистически значимы для женщин при p≤0,001 и для мужчин при p≤0,01); при этом такая точка зрения в большей мере присуща именно мужчинам (различия на границе значимости). В беседах они чаще подчеркивали физическую зрелость современных детей, их большую осведомленность о взрослой жизни, лучшее владение навыками работы с информационными технологиями. Почти столько же респондентов не видят разницы в продолжительности прежнего и современного детства, причем значимых различий между мужчинами и женщинами здесь нет.

Несмотря на определенные гендерные различия в субъективных представлениях взрослых людей о продолжительности современного детства, преобладает уверенность в том, что оно стало более длительным по сравнению с собственным.

Рассмотрим теперь отношение взрослых респондентов к социальным объективным маркерам окончания детского периода жизни. Из предложенного списка основных жизненных событий, которые могут рассматриваться в качестве критериев окончания детства, респонденты должны были выбрать то, которое они считают признаком наступления взрослости (табл. 2).

Мы видим, что третья часть всех взрослых респондентов обоего пола в качестве такого рубежа рассматривает окончание школы, еще 22,7% продлевают детство на период подготовки к профессиональной деятельности, а для 18,2% оно заканчивается с появлением собственной семьи и детей. Эти три выбора отражают достаточно традиционные представления об этапах взросления современного человека, расширении сферы его социальной ответственности, поэтому значимых статистических различий между ними не выявлено. Между тем значимость предложенных критериев окончания детства неодинакова для мужчин и для женщин. В таблице 3 представлены ранговые показатели этих критериев, позволяющие оценить гендерные различия в реальном весе основных жизненных событий.

И мужчины, и женщины рассматривают завершение школьного образования в качестве ведущего социального критерия окончания детства: в современной системе образования большинство молодых людей оканчивает среднюю школу в 18 лет, то есть к достижению ими совершеннолетия. Это традиционный рубеж, не только меняющий место ребенка в системе доступных ему общественных отношений, но и юридически закрепляющий его гражданские права и обязанности.

Для женщин объективным параметром взрослости, равным по значимости окончанию школы, оказывается получение профессии и начало трудовой деятельности. Можно предположить, что получение образования, профессии и работы, гарантирующих современной женщине самостоятельность и независимость, является для нее гендерным критерием наступления взрослости. Как ни удивительно, но появление собственной семьи и рождение детей занимает третью ранговую позицию, хотя по времени эти события могут случиться раньше, чем она завершит профессиональное образование. По-видимому, для современной женщины приоритетное значение имеет именно экономическая самостоятельность, а не смена социальных ролей (школьница, студентка, жена, мать). Это подтверждает наше предположение о вынужденном характере феномена активного родительства в условиях постиндустриальной цифровой экономики.

Для мужчин получение профессии и начало трудовой деятельности, а также появление собственной семьи и детей оказываются равнозначными критериями взрослости, занимающими следующие за окончанием школы ранговые позиции. В ходе бесед респонденты-мужчины отмечали, что существенным социальным фактором, разделяющим детство и взрослость мужчины и отодвигающим задачу жизненного самоопределения в некое будущее, является служба в армии. О взрослости свидетельствует не сам по себе факт призвания на воинскую службу, а тот опыт, который приобретает молодой человек в период прохождения армейской службы. Устойчивый гендерный стереотип полагает службу в армии мораторием, после которого для мужчины наступает реальная взрослая жизнь.

Наименьшую значимость в качестве критериев окончания детства для наших респондентов имеют факторы психологической зрелости, связанные с принятием и осознанием ответственности за свои решения и поступки, переживанием реальных проблем и трудностей.

Данная часть нашего исследования подтверждает предположение о наличии противоречия между субъективным восприятием взрослыми респондентами современного детства как более длительного по сравнению с детством индустриальной эпохи и ориентацией на традиционные социальные маркеры взрослости. Такая амбивалентность социокультурной среды, переплетение традиционализма и модернизации является отличительным признаком транзитивности общества [5, 6, 14]. Высокий уровень неопределенности жизненных ситуаций и множественность вариантов социального поведения, происходящих в постиндустриальном цифровом обществе, сохранение привычных, но не всегда соответствующих реальным требованиям жизни социальных нормативов порождают неоднозначное отношение социума к продолжительности и ценности тех или иных периодов жизни современного человека.

Вторая часть нашего исследования была посвящена проблеме отношения старших подростков к разным периодам собственной жизни — дошкольному детству, настоящему времени и будущей взрослой жизни. Респондентами выступили выпускники девятых классов общеобразовательных школ, перед которыми впервые встает задача жизненного самоопределения, выбора дальнейшего образовательного маршрута. Возраст, указываемый ими в качестве предпочитаемого, выступает одним из критериев сформированности внутренней позиции взрослого человека, готовности принимать и нести ответственность за свои решения [4]. В таблице 4 представлены данные о возрастных предпочтениях респондентов.

Данные таблицы 4 свидетельствуют о том, что почти равное количество девятиклассников предпочитает быть или в своем возрасте, или старше, что свидетельствует о заметном изменении установленной в исследованиях Л.И. Божович [4] возрастной закономерности личностного развития старших подростков и юношей — их устремленности в будущее. Для сегодняшних старшеклассников актуальный период жизни оказывается не менее важным, чем планы на будущее, что нашло свое отражение в иерархии их учебных мотивов.

Стремление стать старше (в возрасте 18–25 лет) чаще всего объясняется жаждой самостоятельности: «После окончания института начинается полноценная самостоятельная жизнь», «Самостоятельность, сам работаешь, новые знакомства», «Самостоятельная жизнь без надзора», «Хочу жить самостоятельно, работать и жить одной». Есть и несколько инфантильные мечты о самостоятельности: «Я смогу получить права, летать в другие страны без разрешения родителей и могу жить одна», «У тебя будут жена, дети и ты сможешь позволить себе все», «Смогу получить права и стать пилотом».

Выбор девятиклассниками в качестве предпочтительного возраст старше реального отражает характерную для раннего юношеского возраста устремленность в будущее, описанную Л.И. Божович [4]. Однако содержательно эта направленность в будущее не связана с самоопределением, а свидетельствует о стремлении к эмансипации от взрослых, более характерной для подросткового возраста. Будущее описывается формальными категориями «семья», «работа», «дети», а желания — вполне конкретными: получить водительские права, летать в другие страны, жить одной, знакомиться с новыми людьми.

Обозначаемые школьниками границы этого возрастного этапа (18–25 лет) охватывают только период, который сегодня называют «развивающейся взрослостью» [15, 16]. Это фаза жизненного цикла между подростковым возрастом и полноценной взрослостью, наступающей к 30 годам, которую проходят многие молодые люди в развитых странах. К своим 20–25 годам они, как правило, еще не имеют детей, не живут в своем собственном доме или не имеют достаточного дохода, чтобы стать полностью независимыми. Arnett называет этот период временем возможностей, схожим с периодом экспериментирования у подростков: молодые люди «пробуют» работу, партнеров, образ жизни [15, 16]. По-видимому, именно эта смысловая близость подросткового и юношеского периодов самоопределения и определяет его «глубину» и содержание.

Желание остаться в своем возрасте девушки высказывают несколько чаще, чем юноши, хотя различия не достигают статистической значимости. Выбор актуального периода жизни аргументируется тем, что «Я живу сегодняшним днем», «Я переживаю сейчас лучшие дни своей жизни», «Мне комфортно в своем возрасте», «Мне очень нравится мой возраст, так как я молода, полна сил и эмоций, у меня много возможностей и мало забот». Следует отметить, что выявленная в нашем исследовании тенденция увеличения числа не спешащих взрослеть молодых людей прослеживается во многих экономически развитых странах. Психологические, социологические, культурологические исследования свидетельствуют о появлении у современной молодежи выраженной тенденции к медленному взрослению. Стремление не столько к самоопределению, сколько к сохранению психологически комфортного состояния «поиска своего будущего» становится сегодня заметным социальным явлением. В качестве одной из причин возникновения этого феномена рассматривают снижение рождаемости, увеличение числа малодетных семей в экономически благополучных странах.

Впервые тренд к депопуляции в европейских странах проявился еще 250 лет назад [3], однако явственным этот процесс стал только в XX веке. Научно-технический прогресс привел к повышению уровня жизни населения, росту жизненного стандарта и, соответственно, требований социума к содержанию и воспитанию детей. Именно с этим социологи связывают так называемый первый демографический переход, вызванный стремлением родителей создать своим детям наилучшие условия для роста, развития и обучения, что весьма затруднительно в многодетной семье [3]. Родители начали рассчитывать свои силы, оценивать, какое количество детей они смогут вырастить без видимого снижения уровня детской жизни. Второй демографический переход, пришедшийся на последнюю треть ХХ столетия, социологи связывают уже с нежеланием взрослых менять качество собственной жизни в пользу рождения и воспитания детей [5, 7, 9]. Сегодня можно говорить о том, что в экономически развитых странах наблюдается тенденция к слиянию этих двух тенденций, ведущая к дальнейшему снижению рождаемости. Такое демографическое поведение коренного населения не отвечает потребностям экономики, которая вынуждена использовать труд мигрантов, охотно переселяющихся из неблагополучных стран и регионов. Именно этот процесс называют «третьим демографическим переходом» [8], основным признаком которого является изменение этнокультурной среды современного общества. Между тем, семейные традиции мигрантов не оказывают сколько-нибудь заметного влияния на репродуктивное поведение коренного населения, семьи остаются по-прежнему малодетными.

Развитие постиндустриального и информационного общества создало новые условия для изменения внутрисемейного баланса. Высокая конкуренция на рынке труда, сокращение рабочих мест, обусловленное внедрением информационных технологий, привели к появлению значительного числа профессионально невостребованных людей, ищущих новые сферы самореализации. Одной из таких сфер стало активное родительство, характеризующееся интенсивной включенностью в повседневную жизнь ребенка, повышенным вниманием к его развитию и образованию, стремлением к максимальной реализации возможностей современной образовательной среды. Проведенные нами исследования показали, что мотивационная инициатива родителей, направленная на раннее включение ребенка в образовательную среду, опережающее его собственные познавательные потребности и возможности, тормозит развитие мотивационной и волевой сферы личности ребенка, становление его субъектности. Избыточная включенность современных родителей в жизнь своих детей препятствует не только их познавательной инициативности и самостоятельности, но и готовности к принятию ответственности за собственные решения и поступки [2]. Так называемая «медленная стратегия жизни», характерная для малодетных семей, ориентированных на образование и много времени проводящих вместе [1, 17, 18], становится сегодня одной из значимых тенденций личностного развития молодого поколения.

К сожалению, в России пока нет систематических исследований в этой области, однако изучение отдельных сторон развития личности подростков также позволяет говорить об очевидной тенденции к расширению границ детства, отказу от ответственности и замедлению общей стратегии жизни. Эта тенденция не связана непосредственно с социально-экономическими преобразованиями постсоветского периода, она имеет глобальный характер, отражающий специфику развития постиндустриального общества. Первые ее признаки были отмечены еще в 1980-е годы [1]. Так, например, с нарастанием стремления старшего поколения к опеке практически исчезли подростковые игры, связанные с испытанием на смелость, волю, способность преодолевать препятствия. Заметно снизилась инициативность старшеклассников, которая, согласно теориям возрастного развития, активно формируется именно в юности.

Полученные нами данные дают возможность выдвинуть еще одно предположение о причинах повышения ценности актуального периода жизни для современных старшеклассников. Несмотря на значимые перемены объективного компонента современной социальной ситуации развития, место школьников 15–16 лет в системе доступных им общественных отношений осталось прежним. К этому возрасту учащихся школа, по-видимому, исчерпывает свой ресурс для их дальнейшего социального развития, расширения опыта взаимодействия с обществом. Появление новых социальных потребностей при сохранении статуса учащегося приводит к формированию и новой внутренней позиции, позиции взрослого человека, которая, однако, пока еще не может быть реализована в силу незавершенности образовательной программы и необходимости перехода к следующей ступени общего и профессионального обучения. Мы предполагаем, что это противоречие становится основой конфликта двух мотивационных тенденций — стремления к самостоятельной жизни и опасения не справиться с ее реальными требованиями. Можно предположить, что для значительной части сегодняшних школьников этот конфликт разрешается в пользу предпочтения актуального периода жизни, в то время как в индустриальную эпоху большая часть подростков склонялась к «взрослости». По данным психологических исследований 1980-х гг., для советских старших подростков и юношей устремленность в будущее, ориентация на свои жизненные перспективы, на поиск своего места в жизни традиционно рассматривались как важнейшие возрастные характеристики личностного развития. Значительная часть выпускников (50%) уже ориентировалась на взрослое будущее, остаться в своем возрасте предпочитали 25,4% школьников, а 24,6% даже хотели вернуться в беззаботное детство [13].

Сегодня вернуться в дошкольное детство (в возраст 5–6 лет) хотят 14,8% девятиклассников, испытывающих тревогу по поводу самоопределения: «В этом возрасте у меня самые лучшие воспоминания из жизни», «Я ненавижу свою жизнь из-за напряжения», «Хочу обратно в садик», «Беззаботное детство лучше. Сейчас в школе сложно и не могу представить, что будет на работе и в дальнейшей жизни. Только еще больше переживаний, стресса», «Ничего не надо было решать, нет проблем». Примечательно, что юноши испытывают это желание более чем в два раза чаще, чем девушки (различия статистически значимы при p≤0,05). А.М. Прихожан [11] называет такое переживание «кризисом зависимости», противоположным типичному для подросткового возраста «кризису независимости». «Кризис зависимости» — это вариант неосознаваемого самоопределения, который характеризуется возвратом к старым интересам, вкусам, формам поведения, к той своей позиции, той системе отношений, которая гарантировала эмоциональное благополучие, чувство уверенности, защищенности. По-видимому, юноши оказываются более уязвимыми для трудных условий современного взросления, нежели девушки.

В целом, можно сказать, что современные подростки демонстрируют позитивное отношение как к своему нынешнему статусу «взрослых детей», так и к перспективам самостоятельной жизни. Об этом же свидетельствует и небольшое число респондентов, выбирающих возраст младше своего реального (различия значимы при p≤0,01), испытывающих напряжение и тревогу по поводу своей сегодняшней и будущей жизни. Такая амбивалентность предпочитаемого возраста позволяет говорить не только о повышении для старших подростков ценности актуального периода жизни, но и о «размытости» для них границ детства и взрослости.

Заключение

Проведенное исследование показало, что в современном обществе формируется амбивалентное отношение к детскому периоду жизни, содержательно различное у взрослых и у подростков.

Говоря о сегодняшнем детстве, взрослые оценивают его как более продолжительное по сравнению с их собственным. Вместе с тем, в качестве внешних, социальных критериев окончания детства они указывают те традиционные события, которые для них самих знаменуют наступление взрослости: окончание школы, получение профессии, появление семьи.

Подростки одинаково позитивно относятся как к своему настоящему, так и к тому будущему, которое они определяют как взрослость. Наступление взрослости они связывают не столько с конкретными событиями, сколько с достижением определенного возраста (18–25 лет) и освобождением от родительской опеки. Свой нынешний возраст подростки уже не рассматривают как детский, но и не считают себя взрослыми.

Полученные результаты позволяют предположить, что транзитивный характер многих социально-экономических процессов, связанных с формированием постиндустриальной, цифровой экономики, приводит к размыванию субъективных границ традиционных возрастных периодов. Об этом свидетельствует феномен «медленного взросления» современных детей, анализируемый исследователями как социально-психологический конфликт между представлениями родителей и подросших детей о том, когда современный человек становится взрослым.

Литература

1. Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. – М.: Мысль, 1991. – 299 с.
2. Андреева А.Д. Влияние активного родительства на становление учебной мотивации младших школьников // Научное наследие Л.И. Божович и современная психология образования. Сборник материалов конференции / Ред.: Г.В. Акопов, М.В. Ермолаева, Д.В. Лубовский. – М.: ФГБОУ ВО МГППУ, 2018. – С. 61–72.
3. Антонов А.И., Борисов В.А. Динамика населения России в XXI в. и приоритеты демографической политики. – М.: Ключ, 2006. – 191 с.
4. Божович Л.И. Личность и ее формирование в детском возрасте. – СПб.: Питер, 2008. – 400 с.
5. Гавров С.Н. Историческое изменение институтов семьи и брака. Учебное пособие. – М.: НИЦ МГУДТ, 2009. – 134 с.
6. Дубовская Е.М. Транзитивность общества как фактор социализации личности [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2014. – Т. 7. – № 36. – С. 7. URL: http://psystudy.ru.
7. Захаров С.В. Перспективы рождаемости в России: второй демографический переход // Отечественные записки. – 2005. – № 3. – С. 124–140.
8. Коулмен Д. Третий демографический переход // Демоскоп-Weekly, № 299–300 (3–16 сентября 2007). Код доступа: http:// demoscope.ru/weekly/2007/0299/tema01.php.
9. Поливанова К.Н. Современное родительство как предмет исследования [Электронный ресурс] // Психологическая наука и образование psyedu.ru. – 2015. – Том 7. – № 3. – С. 1–11.
10. Прихожан А.М. Диагностика личностного развития детей подросткового возраста. – М.: АНО «ПЭБ», 2007. – С. 28–32.
11. Прихожан А.М. Проблема подросткового кризиса // Психологическая наука и образование. – 1997. – № 1. – С. 82–87.
12. Толстых Н.Н. Современное взросление // Консультативная психология и психотерапия. – 2015. – № 4. – С. 7–24.
13. Формирование личности старшеклассника / Под ред. И.В. Дубровиной; НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР. – М.: Педагогика, 1989. – 168 с.
14. Шопенко А.Д. Социальные риски транзитивного общества: автореф. дис. … д-ра социол. наук. – СПб., 2011. – 37 с.
15. Arnett J.J. Emerging adulthood: The winding road from the late teens through the twenties. 2nd edition. – New York: Oxford University Press, 2015. – 385 p.
16. Arnett J.J. Emerging Adulthood: A theory of development from the late teens through the twenties // American Psychologist. – 2000. – Vol. 55(5). – P. 469–480.
17. Marantz H.R. What is it about 20-somethings? // The New York Times. – 18 August 2019. Код доступа: https://archive.nytimes. com/www.nytimes.com/2010/08/22/magazine/22Adulthood-t.html.
18. Twenge J.M. Have smartphones destroyed a generation? [Электронный ресурс] Код доступа: https://www.theatlantic.com/magazine/toc/2017/09

Источник: Андреева А.Д. Детство в субъективных представлениях современных взрослых и подростков о жизненных циклах // Теоретическая и экспериментальная психология. 2020. Т. 13. №1. С. 42–51.