«Взрослое сиротство» как фактор снижения жизнеспособности личности

Вводя в научный обиход понятие взрослого сиротства, мы исходили из интереса к пониманию психологической природы описанного Э. Эриксоном феномена вспышки сильной любви и привязанности взрослых детей к престарелым родителям, характерной для зрелого и пожилого возраста [9]. В контексте семинара, посвященного психологии жизнеспособности личности, мы предположили, что эта «новая любовь» к родителям может быть описана как защитная проекция потенциальной утраты самой возможности взаимодействовать с родителями и грядущей предоставленности человека самому себе. Страх перед их неизбежным уходом воспринимается как латентная угроза собственному существованию и провоцирует как переживание снижения жизнеспособности, так и появление метапатологий разного уровня. Вслед за писателем Т. Хетхе мы можем сказать, что, когда у человека умирает мать, это равнозначно тому, что разбилась одна из скрижалей Завета.

Феномен взрослого сиротства практически не рассматривается в современной психологической литературе. Сиротство в его привычном понимании анализируется только в контекстах детства с позиций деформации развития личности, психической депривации и т.п. под влиянием отсутствия родителей (умерших, лишенных родительских прав, признанных недееспособными, безвестно отсутствующими [1; 2]); как анализ последствий токсичного родительства, педагогической запущенности, когда ребенок оказывается пренебрегаемым и даже брошенным при формально имеющихся, но анти- и асоциально ориентированных биологических родителях; когда он является «отказником», «лишенцем» и т.п., взят на государственное обеспечение и воспитывается в условиях детского дома, интерната и т.п.; в аспекте замещенных семей (опеки, адопции, усыновления); с точки зрения возможностей адаптивной социализации и психологической помощи детям, оставшимся без родительского попечения; с юридической стороны — как проблема детской и подростковой беспризорности и ее негативных социальных и психологических причин (разводы, финансовое неблагополучие, кризисы, девиации и пр.) и следствий (в частности, детской преступности, жестокости, агрессивности и т.п.).

Мы полагаем, что в общегуманитарном и психологическом плане понятие сиротства значительно шире и может быть отнесено к людям любого возраста, чей социальный статус и/или психологическое состояние изменяются в результате значимой личной утраты [5]. Семантическое поле концепта сиротства включает значения одиночества, утраты, покинутости, бедности, обездоленности, несчастья, беспомощности, потерянности, и в этом контексте мы предлагаем говорить также и о взрослом сиротстве как своеобразном психологическом переживании взрослой личности, возникающем в ситуации невосполнимой утраты, разрыва устойчивой привязанности к родителям (или одному из них), складывающейся и поддерживаемой на протяжении всей жизни и трансформирующейся из изначальной потребности в их защите и заботе в потребность любить и заботиться о них. Когда А.П. Платонов в «Счастливой Москве» говорит о «круглой пожилой сироте» [4], он исходит из глубоких переживаний обособленности и покинутости, испытываемых взрослой личностью даже при сохранности других социальных связей.

Э. Эриксон говорит о новом отношении к родителям, возникающем во взрослом и пожилом возрасте [9], описывая его как новое чувство психологической близости и общности с ними, чувство благодарности за собственное рождение и воспитание, за возможность существовать в мире, любить, творить, действовать, быть таким, каким человек себя ощущает.

Конечно, речь идет не о людях с разрушенными по разным причинам родительско-детскими привязанностями, а о нормативно эволюционирующих по мере взросления отношениях взрослых детей со стареющими родителями. Круг этих новых родственных отношений включает лучшее понимание родительских поступков и решений, осуществленных в отношении человека в детские годы, осознание особой, уникальной ценности и значения родителей во всей системе значимых отношений, возможность заботиться о них, прибавляя жизнь к их годам, и т.д.

Последнее осмысляется не просто как обязательство отдать сыновний или дочерний долг, а как новый опыт экзистенциальной идентификации с родителями, а через это — как новое осознание себя в жизненной (а не только возрастной) перспективе. Вводя понятие экзистенциальной идентификации, мы предлагаем иметь в виду отождествление себя не просто с поведенческими моделями, личностной стилистикой и «привычками сознания», демонстрируемыми родителями, а с системой ценностей, смыслов и жизненных стратегий, исповедуемых ими.

Консультируя взрослых и анализируя психологические характеристики взрослости в рамках разрабатываемого нами экзистенциально-нарративного подхода, мы обратили внимание на целый ряд аспектов, связанных с утратой одного или обоих родителей взрослым человеком, что позволило сформулировать ряд тезисов, касающихся феномена «взрослого сиротства».

Прежде всего стоит отметить новый экзистенциальный мотив в жизни взрослого человека — мотив предоставленности самому себе. Пока живы родители, у него остается возможность время от времени эскапировать от жизненных трудностей в социальную роль сына или дочери, ребенка, ощущая за собой надежный тыл в лице родителей, которые самóй своей ролью призваны защищать и охранять его, обеспечивать чувство фамилистичности, ощущение своих корней и живой связи поколений (это отчетливо обнаруживается в феномене «детей-бумерангов» [6]).

Утрата родителей пробивает эмоциональную брешь в созидаемой «полноте себя», являющейся значимой характеристикой взрослости [7], и принуждает человека искать ресурсы для дальнейшего саморазвития и продолжения жизни лишь в самом себе, не опираясь на родительские советы, наставления и одобрение. И если до ухода родителей в его смысловой сфере осознанно или полуосознанно существовал концепт «делаю это ради гордости отца / радости матери», то сейчас остаются иные по психологическому значению «делаю это для самого себя», «делаю это для детей / семьи» и т.п.

Отметим, что вынесенное из детского возраста представление о собственной взрослости вообще до определенного момента поддержано, гарантировано наличием значимых взрослых, готовых помогать, подсказывать и направлять, стимулируя тем самым «само-стояние» человека. Родители до известного времени задают латентные смыслы и векторы жизни, им адресуются достижения и раскаяния; они имплицитно и есть те самые франкловские «для кого», ради которых выносится любое «как». Именно поэтому «взрослое сиротство» есть не менее травматическое явление, чем сиротство в более ранних возрастах и чем может казаться на первый взгляд. Утрата родителей высвечивает для личности необходимость осознать не только усилившуюся экзистенциальную ответственность за себя, но и реальность собственной конечности, смертности.

Хотя утрата бытийного фундамента в лице родителей в большинстве случаев не становится для взрослой личности фатальным событием (за исключением предельных симбиозов типа «комплекса Персефоны»), она может становиться стартовой точкой разворачивания индивидуального жизненного кризиса. Одним из его триггеров можно считать необходимость пересмотра собственной жизни в сравнении с явленной в акте переживания утраты завершенностью жизни близкого, бóльшая часть которой протекала параллельно к его собственной жизни и была материалом оценок, образов, подражаний и рефлексий. Таким образом, возникновение нового и сложного переживания предоставленности самому себе сопровождается ощущением необходимости добровольного принятия на себя новой экзистенциальной обязанности самому решать, быть ли ему началом, продолжением или концом жизненной самоорганизации.

Елена
Евгеньевна
Сапогова

Саммит психологов

Панельная дискуссия

Антропологический поворот — жизнь в пространстве травмы

июнь 2022

Подробнее

Страх и тревожность, связанные с неизбежностью утраты родителей, являются одним из симптомов кризиса среднего возраста (а иногда и кризиса старения), знаменуя собой субъективный переход, постепенное примыкание к следующей возрастной группе. Когда уходят родители, человек начинает чувствовать себя первым в череде тех, кому предстоит покинуть этот мир, что сказывается на психологическом благополучии, рождая беспокойство за индивидуальное будущее, формируя новое отношение к здоровью, усиливая «заботу о себе» [3, с. 8]. В этом контексте мы можем говорить и о снижении жизнестойкости.

Уход родителей подводит черту под возможностью считать себя по-прежнему «молодым и рьяным», позиционируя его в когорту «наставников», «учителей», «авторитетов», социальная задача которых — сохранение и упрочение социальных традиций, их закрепление для будущего развития общества. Это выстраивает внутреннюю атмосферу известного консерватизма и провоцирует стремление кардинально не менять ни себя, ни мир вокруг себя. Человек добровольно снижает уровень спонтанности, риска, авантюры, свойственные молодости и ранней взрослости.

В переживании ухода родителей для взрослого человека формируется уникальная смысложизненная ситуация, состоящая в возможности ответа на вопрос о том, зачем родители в жизни делали то, что делали, и не делали иного. В воспоминаниях и скорби по ним перед человеком оказывается вся завершенная полнота смысложизненной ретроспективы родителей, которая застывает во времени и больше не имеет возможности меняться: родительская жизнь как целостный феномен становится предметом для анализа, сравнения, коррекции собственных реализуемых смыслов. И если своя длящаяся жизнь не позволяет ответить на вопрос о ее смысле (это возможно лишь для ее завершившихся фрагментов), то в акте утраты близкого и значимого человека появляется возможность понять эти смыслы. Так возникает новый стимул для осмысления своего жизненного пути в сопоставлении с уже реализованными родительскими смыслами (которые нередко мыслятся ценностными и истинными) и, соответственно, для последующего саморазвития, рождая новую экзистенциальную перспективу.

Некоторыми следствиями совладания с переживаниями «взрослого сиротства» становятся временное усиленное погружение в работу (особенно в ее механические, рутинные аспекты), в сон (как побег от страха не-бытия) и смерть (как попытки «выпасть из жизни», некоторое время не быть здесь), чтобы постепенно собрать себя в новое тождество — в этом среди прочего состоит самотерапевтическая работа скорби по ушедшим родителям.

Литература

1. Абельбейсов В.А., Акимова Л.В. Социализация детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в детских сиротских учреждениях в Московском мегаполисе. М.: Новые печатные технологии, 2013. 203 с.
2. Астоянц М.С. Мир сиротства в советской и постсоветской России. Ростов-н/Д: ИПОПИЮФУ, 2007. 204 с.
3. Иванченко Г.В. Забота о себе: История и современность. М.: Смысл, 2009. 290 с.
4. Карасев Л. Знаки «покинутого детства». «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества // Материалы Первой Междунар. науч. конф., посвященной 90-летию со дня рождения А.П. Платонова (21–22 сентября 1989 г., Москва, Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН). М.: Институт мировой литературы им. А.М. ГорькогоРАН, 1994. С. 266–275.
5. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка. М.: Оникс, Мир и Образование, 2007. 1200 с.
6. Сапогова Е.Е. «Непустеющие гнезда»: родительские семьи с «детьми-­бумерангами» // Семья и современный социум: коллективная монография / под общ. ред. В.Л. Ситникова, С.А. Бурковой, Э.Б. Дунаевской. СПб: Социально-гуманитарное знание, 2017. С. 170–177.
7. Сапогова Е.Е. Экзистенциальная психология взрослости. М.: Смысл, 2013. 686 с.
8. Фуко М. История сексуальности - III: Забота о себе. Киев: Дух и литера; М.: Грунт, 1998. 282 с.
9. Эриксон Э. Детство и общество. СПб: Ленато, АСТ, фонд «Университетская книга», 1996. 592 с.

Источник: Сапогова Е.Е. «Взрослое сиротство» как фактор снижения жизнеспособности личности // Психология жизнеспособности личности: научные подходы, современная практика и перспективы исследований. Материалы методологического семинара / Отв. редактор Е.Ю. Бекасова. М., 2021. С. 276–281.