«Памятные мне эпизоды времён войны»

К 75-летию начала Великой Отечественной войны. Рассказы читателей газеты:

Памятный мне эпизод из предвоенных лет

Младший брат нашей соседки Татьяны Ивановны Володя, высокий стройный юноша поднял меня, 4-х летнюю из песочницы, посадил к себе на плечи и на глазах всей детворы нашего двора «катал» меня по детской площадке, весело смеясь. Мне вначале было страшновато от такой высоты, но я быстро успокоилась и даже загордилась.

Когда началась война, Володя ушел на фронт. Он пропал без вести в самом начале войны.

Я - ребенок войны. Моя мама

В июне 1941 г. мне было 6 с половиной лет. Война застала меня и моих сверстников на даче в детском саду в Обнинске. Однажды днем я и соседские девочки – 6-летняя Леля и 3-летняя Наташа – услышали по радиорепродуктору, висевшему на стене в коридоре, речь В.М. Молотова о коварном, без предупреждения, нападении на нашу страну гитлеровской Германии. Мы, дети, были в это время в квартире одни и занимались своими ребячьими играми, но торжественное и серьезное – «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!» и последующая выразительная речь Вячеслава Михайловича привлекли наше внимание.

Мы с Лелей знали, что Молотов был одним из наших вождей и, поскольку раньше было много его портретов вокруг, мы знали его «в лицо». Нельзя сказать, что мы стояли, как вкопанные, слушая его речь. Мы из своего опыта уже знали о начале войны, но сам смысл того, о чем он говорил, был нам интересен и казался важным, и мы не отходили от той части нашего большого коридора, где висел репродуктор. Помню, однако, что настроения нашего эта речь не изменила и нашей детской беззаботности не убавила. Мы понимали, что эту речь сейчас слушали многие, и это прибавляло нам бодрости.

Мужчины из нашего дома не прятались по подвалам, а каждую ночь дежурили на крыше, гасили сбрасываемые с немецких самолетов «зажигалки».

В первые же дни войны начались «воздушные тревоги» (обычно по ночам). Воспитатели поднимали нас с кроватей и отводили в подвалы, где хранились овощи. Здесь мы пережидали налеты немецкой авиации. Так продолжалось трое суток. Затем на автобусах нас переправили в Москву и на некоторое время раздали родителям.

Воздушные тревоги постоянно объявлялись и в Москве. Жители дома прятались в подвалах, которые называли бомбоубежищами. Ночью вставать и спускаться туда не хотелось.

Помню наш ночной разговор там с девочкой немного помладше меня. Она сказала мне шепотом про бомбежку: «Это понарошку»… «Нет, - отвечала я,- это по правде. Я вот пойду и буду бить немцев… (я подумала, стараясь представить себе, чем я могу в них бросать, чтобы они ушли) картошкой» (при этом я представила, что держу в руках котелок с картошкой и со всей силы бросаю картофелины в воображаемых немцев, находящихся где-то поблизости передо мной).

Вскоре наш детский сад эвакуировали на Урал в город Осу Молотовской (Пермской) области. Мы уплывали туда по Москва-реке на пароходе. Матери, сгрудившись в большую толпу, провожали нас на берегу. Помню, что я была очень удивлена, увидев, что моя мама, стоя на берегу в этой толпе, заплакала, когда пароход начал отчаливать от берега. Я воспринимала происходящее как продолжение жизни в детском саду, как предстоящее путешествие всех нас, детсадовских ребят, вместе с нашими воспитателями. Настоящей реальности угроз начавшейся войны и всех связанных с ней событий я еще не понимала и не чувствовала. Более адекватное восприятие происходящего постепенно приходило ко мне позже.

Наш детский сад после переселения на Урал стал детским домом. Отголоски войны доходили туда в виде плакатов «Родина-мать зовет!, «А ты записался добровольцем?», в виде каким-то образом доходивших до нас песен советских композиторов, посвященных освободительной, отечественной войне. Помню охватившее меня потрясение от известной песни того времени «Священная война» («Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»). Мы, дети, быстро запоминали и слова, и музыку удивительно емких по смыслу и чувствам песен тех лет, пели их и вслух, и «про себя». Можно сказать, мы воспитывались ими. В этих песнях были и грусть разлуки с любимыми людьми, и нежность к ним, и уверенность в победе в справедливой войне, и надежда на встречу, на будущее счастье.

Однажды, тем же летом 1941 г. ко мне в детдом приехала наша московская соседка тетя Тоня. Оказалось, что ее с дочерьми тоже эвакуировали в Осу. Ей разрешили взять меня ненадолго к себе в гости. Там, в небольшом доме с бревенчатыми стенами, я с радостью встретилась с Лелей и Наташей.

Мы уселись на длинную лавку за большой деревянный стол, ничем не застеленный. Я не помню, чем потом тетя Тоня нас угощала (так же, как не помню и то, чем нас кормили в детдоме), но на всю жизнь я запомнила красивый красный, мясистый помидор, который она положила передо мной на стол. На него из маленького высоко расположенного окошка падал косой луч солнца. Это неожиданное зрелище было для меня настолько удивительно, что мне и в голову не приходило, что этот помидор надо как-то есть: я просто глаз не могла оторвать от этой красоты. Наша дружеская встреча, и все это деревянно-солнечное пространство с живым красным помидором…, - да, если бы я знала тогда «Фауста» Гете, то могла бы сказать: «Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!». Все мы, включая тетю Тоню, неслышно сновавшую вокруг стола и смотревшую на нас с лукавой ласковой улыбкой, пришли в очень веселое расположения духа. Мы забыли на какое-то время и о войне, и обо всем на свете.

В 1942 г. Институт школ, в котором работали мои родители, эвакуировался в маленький город Молотовск (бывший Нолинск) Молотовской области, и родители забрали меня к себе. Здесь я пошла в первый класс. Начались школьные годы.

Отца призвали в армию летом 1942 г.. Я помню, как мы с мамой и еще несколько женщин провожали небольшую группу мужчин на войну. Мы, женщины и дети, остановились на поляне, а мужчины постепенно отходили к лесу, освещенному тихим вечерним солнцем, и все время оборачивались и махали нам руками. А мы махали им платками и косынками. Я уже не удивлялась, как в случае с проводами парохода, а чувствовала то же, что все – по обе стороны разделяющей нас поляны.

В январе 1943 года Институт, где работала моя мама, возвращался из эвакуации в Москву. 10 суток мы (сотрудники Института и я с мамой) ехали по морозным, заснеженным полям в обозе лошадей (до г. Кирова, откуда затем поездом добирались до Москвы). На возах были все наши вещи, укрытые сверху большими шапками сена. Люди шли пешком рядом с санями. Некоторые за время пути обмораживались. Меня, только что переболевшую крупозным воспалением легких, поместили на высоком возу. Мама укутала меня платками и одеялами. Открытыми были только мои глаза.

Лошади шли медленно по бесконечной равнине, воз мерно потряхивало. Я лежала на возу этаким кулем в какой-то полудреме. Когда мама окликала меня, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, мне не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Я с трудом прерывала свое молчание.

Был случай, когда воз сильно тряхнуло, и я в свернутых одеялах скатилась вниз, на землю. Через несколько мгновений я увидела над собой поднятое копыто лошади, идущей вслед за нашим возом. Я попыталась отодвинуться и увидела ее морду с широко раскрытыми, смотрящими на меня и, как мне показалось, испуганными глазами. Лошадь прошла мимо, совсем рядом, вплотную, не задев меня. Подбежавшие люди откатили меня подальше от колеи, а подбежавшая ко мне мама стала раскутывать и тормошить меня. Надо было встать и быстро идти. Обоз шел вперед по белому морозному полю, и нам надо было уже его догонять. Между тем, мне хотелось только покоя. «Я останусь», - сказала я. Кто-то еще вернулся от обоза помочь маме растормошить меня. Только тогда мне удалось преодолеть засыпание.

На ночлег наш обоз останавливался в деревнях, люди размещались в избах, и где-нибудь у теплой печки при свете керосиновой лампы я «оживала», и мы с мамой потихоньку разговаривали.

В Москве я продолжила обучение в 1 классе. В первый же месяц по приезде у мамы украли продовольственные карточки. Я как дочь фронтовика после окончания уроков могла обедать в детской столовой. Я старалась принести что-нибудь домой маме. Она голодала. По ночам искала дома хотя бы корочку хлеба. Соседка-дворничиха отдавала нам картофельные очистки, и мама готовила из них лепешки.

В нашей квартире жила еще многодетная семья милиционера. Он почти каждый день приносил домой большой бидон бульона и обязательно наливал его и нам.

В комнате у нас был мороз -14 градусов. Мы с мамой спали вместе на одной кровати в одежде и сверху наваливали на себя все одеяла и пальто.
В конце зимы к нам приехал родственник из деревни Столбищи Горьковской области. Он привез нам от моей бабушки мешок картошки и поставил в нашей комнате железную печку - «буржуйку». Это была великая помощь.

Чтобы приохотить меня к чтению, мама приносила домой книги – русские народные сказки и сказки народов мира, стихи С.Я.Маршака, С.В.Михалкова, А.Л.Барто и др. Поскольку мама постоянно была на работе, я была самостоятельна и в режиме дня, и в приготовлении уроков. Письменные уроки всегда делала при включенном радио, благодаря чему я узнала и усвоила много хорошей музыки (оперной, симфонической, замечательных песен и т.п.). Читала я вечерами при свете коптилки с огромным интересом и удовольствием.

Нам, детям, были доступны в это время и театры, и концерты в Доме пионеров. Особенно любимыми мною были Театр юного зрителя, Большой театр и Театр оперетты.

Мой отец часто писал письма с фронта, и это было существенной частью нашей жизни. От этого на душе было хорошо и верилось только в хорошее. А когда Красная Армия на фронтах начала побеждать и окончательно перешла в наступление, всех нас – и детей, и взрослых – охватило светлое, радостное чувство уверенности в наших общих силах, ожидание светлого будущего. Это было уже переживание счастья.

И мы дождались Победы. И все мы были счастливы в наивысшей мере.

Однако тяжелые утраты были почти в каждой семье.

С 8-летнего возраста я каждое лето приезжала к бабушке в деревню. В годы войны она была деревенским почтальоном. Ходила за почтой для односельчан каждый день в соседнее большое село Кстово (Горьковская обл.). Я иногда ходила вместе с ней. Помню, как она переживала, когда надо было кому-то доставить «похоронку». Без вести пропал и один из ее младших сыновей. Однажды к ней приехал его товарищ и рассказал, что Николай умер в госпитале в Севастополе. Все это горе прошло перед моими глазами.

Мой отец и мой дядя по отцу осенью 1945 года вернулись домой (я до сих пор храню «посадочный талон»» на поезд Берлин – Москва). Но два других моих дяди не вернулись. Мамин брат Николай Михайлович Вилявин погиб в Севастополе, а двоюродный брат отца Владимир Дмитриевич Бураков погиб 2 мая 1945 г. при взятии Берлина.

О моем отце, участнике Великой Отечественной войны с 1942 по 1945 г.

С осени 1940 г. мой отец Эле Исаевич Моносзон (1908-1987 г.г.) работал в Государственном Научно-Исследовательском институте школ при Наркомпросе РСФСР, где работали в это время крупные педагоги и методисты.

Институт школ занимался совершенствованием школьных программ и учебников, созданием нового учебного оборудования, изучением уровня знаний учащихся, организацией изучения лучшего педагогического опыта.

Эле Исаевич работал учителем истории в г. Горьком и Москве, в 1937 году организовал и возглавил Горьковский краевой научно-исследовательский институт политехнической школы, а затем был переведен в Москву для работы в Наркомпросе РСФСР. Здесь по роду работы (возглавлял учебно-методический отдел Наркомпроса) он часто контактировал с Н.К. Крупской, А.С. Бубновым, С.Т. Шацким, М.М. Пистраком, А.П. Пинкевичем, Л.С. Выготским, П.П. Блонским, К.Н. Корниловым, А.С. Макаренко.

Подробно о своей работе в Наркомпросе РСФСР, Институте школ, а позже Институте методов обучения Академии педагогических наук РСФСР, затем СССР, работе в системе Президиума Академии педагогических наук СССР, о своем участии в Великой Отечественной войне отец написал в трех томах своих воспоминаний – «Страницы жизни (Краткий очерк воспоминаний и раздумий о пережитом)». М., 1980; 1982; !986 г.г. Эти рукописи объемом около 200 стр.; 100 стр; 140 стр. машинописного текста хранятся (кроме семейного архива) в архиве Российской Академии образования (М., ул. Макаренко, д.6), в педагогическом Центре им. М.Н. Скаткина (по тому же адресу), в Государственной библиотеке им. К.Д. Ушинского (первые 2 тома), в Вятской городской библиотеке им. А.И. Герцена (г. Киров), в библиотеке Вятского педагогического института.

Предвестником последующих событий, связанных с началом войны, послужила работа, порученная наркомом просвещения В.П. Потемкиным коллективу сотрудников Института школ и ответственным работникам Наркомпроса - подготовить проект постановления о раздельном обучении мальчиков и девочек. «Все мы, вызванные к наркому, не были психологически готовы к такому решению. На наши вопросы и сомнения Владимир Петрович сказал, что это требуется для целей военной подготовки юношей и укрепления дисциплины в школе… Более недели мы трудились над исходными формулировками. Они нам, убежденным сторонникам совместного обучения, никак не удавались. Материал… после многих переработок был сдан наркому. Но осуществление этого мероприятия задержалось из-за начала Великой Отечественной войны», - писал в своих очерках воспоминаний Эле Исаевич.

Война застала отца в санатории в Одессе. О ее начале он узнал 22 июня в 12 часов дня по радио. Попытка самостоятельно выехать вМоскву не удалась. Э.И. пошел в горвоенкомат и в эшелоне (в качестве помощника начальника) эвакуируемых жен и детей офицеров из Молдавии через Харьков поехал домой.

В Москве, отложив в сторону все текущие дела, отец занялся изучением современной педагогики фашистской Германии. Ознакомился (по материалам библиотеки им. В.И. Ленина и библиотеки К.Д. Ушинского) с высказываниями Гитлера и его соратников - Розенберга, фашистского педагога Крика и др. и написал острую статью «Педагогика фашистских варваров», основное содержание которой было опубликовано в журнале «Начальная школа» №10 за 1941 г. «Здесь была острая критика человеконенавистнической педагогики фашизма с ее претензией на господство «арийской расы», отрицанием общечеловеческой морали («совесть – это химера» и т.п.), духом воинствующего милитаризма. В статье выражалась уверенность, что фашизм будет уничтожен объединенными усилиями народов мира, с ним сгинет и каннибальская фашистская педагогика».

«Столица жила напряженной жизнью, - вспоминает отец, - враг подходил к ее границам. Наркомпрос РСФСР был эвакуирован в г. Киров. Из Кирова сотрудники Института школ были эвакуированы в г. Молотовск, в 145 км от Кирова. Институт был размещен в помещении бывшего пед. училища, а сотрудникам было отведено его общежитие и несколько квартир в частных домах».

Вести научную работу было трудно (из-за отсутствия библиотек, научного архива, затраты большого времени на заготовку топлива и т.п.). В конце октября 1941 г. в Молотовск прибыла группа профессоров из Ленинграда, все они были зачислены в штат Института школ и вели плодотворную работу (главным образом, консультативного характера). Среди них был Л.В. Щерба – «выдающийся ученый и весьма интересный, отзывчивый человек». «Я получил от Льва Владимировича как-то, уже будучи на фронте, очень теплое письмо, в котором он мне желал «воевать победно и скорее вернуться к семье и любимому делу». В дни войны в стране было организовано много школьных интернатов для эвакуированных детей. Наркомпрос поручил Институту обстоятельное инструктивно-методическое письмо о режиме и организации учебно-воспитательной работы в школьных интернатах. «Это письмо было разработано мною, - писал отец,- утверждено Наркомпросом и Ученым советом Института, напечатано в Горьком и отправлено на места… Нами была также создана и опубликована серия брошюр о внесении соответствующих изменений в учебные программы по всем предметам в соответствии с задачами обороны страны».

30 декабря 1941 г. отец был вызван в райвоенкомат, где ему было предписано выехать в г.Киров для получения назначения в часть. Однако, в Кировском облвоенкомате его направили в областную больницу в связи с его нервным и физическим истощением для обследования его «нервно-психического статуса». Психиатры признали его вполне нормальным и даже «как человека с высоким интеллектуальным уровнем». Однако, учитывая его серьезное истощение (при росте 165 см его вес равнялся тогда 51 кг), он был признан негодным к строевой службе и возвращен в Молотовск.

В институте отец проработал до июля 1942 г. В один из июльских дней группу научных сотрудников вызвали в райком партии и (несмотря на наличие документов о броне) предложили на другой день явиться в райвоенкомат. В ту же ночь некоторые из вызванных в райком уехали в Москву. «А я, - пишет отец,- явился к райвоенкому». До войны отец имел военно-политическую категорию «КП-8» (что примерно соответствовало современному званию «майор»), но в связи с бывшим в конце 30-хг.г. персональным делом (необоснованным репрессиям подвергся брат и сам Э.И.), он не проходил аттестации на новое офицерское звание и был направлен в армию как рядовой.

«Дали мне как старшему команду в 20 человек (в том числе наши сотрудники… будущие профессора Н.И.Кудряшов, К.И.Резников) и пешком мы направились до пристани – Медведки на р. Вятке, оттуда на пароходе до Котельнича, а из него до Горького на поезде. Прибыли мы к месту назначения, на Мызу (близ города) и поступили в распоряжение командира запасного учебного 725-го минометного батальона, готовящего в течение 21 дня маршевые роты для фронта».

После поверки командир батальона капитан Смирнов предложил отцу зайти к нему в штаб батальона. Он, бывший московский учитель, неоднократно слушавший лекции отца и его выступления, узнал его в общем строю и, когда отец пришел к нему в штаб, спросил: «Как это Вы, товарищ Моносзон, попали сюда?!». Выслушав его ответ, командир сказал, что может разрешить ему поехать в Москву попытаться восстановить свою бронь. «Ведь через 21 день я вынужден буду отправить Вас на фронт в качестве рядового-минометчика в пехоту». «Я ответил, что поскольку я призван в армию по согласованию с райкомом ВКП(б), то постараюсь выполнить свой долг перед Родиной в качестве солдата».

На 20-й день пребывания в батальоне отца вызвали в штаб и предписали отбыть в роту, работавшую в подсобном хозяйстве батальона, и приступить к обязанностям политрука роты. Вскоре ему было присвоено первое воинское звание «замполит».

В октябре 1942 г. отец был направлен в Ленинградское военно-политическое училище им. Энгельса, дислоцированное в г.Шуя Ивановской области. Там он был курсантом до мая 1943 г. После его окончания отец прибыл в район г. Коломны и приступил к выполнению обязанностей в должности«агитатора полка «1920-й пушечно-артиллерийский полк 59-й тяжело-пушечной артиллерийской бригады», проводя ежедневные политзанятия в дивизионах, присутствуя на полевых учениях. Спал он в землянке, покрывался (за отсутствием в первые дни пребывания в полку одеяла) географическими картами.

В октябре 1943 г. отец был переведен в политотдел 22-й артдивизии прорыва РГК (Резерва Главнокомандующего) на должность агитатора подива (политотдела дивизии). Это было перед самым отправлением их соединения на фронт.

«Наша дивизия, - вспоминал отец, - была мощным артиллерийским соединением (она имела в своем составе 7 арт. Бригад, из них 3 – полкового строения), на ее вооружении были тяжелые и средние пушки дальнего действия, гаубицы, реактивные минометы («катюши» и «андрюши»). 22-я АД входила в Центральный, а позднее, в 1-й Белорусский фронт (им командовал сначала маршал К.К.Рокоссовский, а в конце Великой Отечественной войны – маршал Г.К.Жуков, заместитель Верховного Главнокомандующего). Будучи АД РГК прорыва, она часто меняла свои позиции. Мы исколесили всю Белоруссию, Польшу, восточную часть Германии. Прорвав мощным огнем оборону противника, очистив дорогу для танковых и пехотных соединений, дивизия перемещалась к месту намечаемого очередного прорыва».

После окончания военных действий мой отец Э.И.Моносзон по поручению командования дивизии «по свежим следам», используя материалы штаба, политдонесения, а также подшивки дивизионной газеты, написал краткую историю дивизии (свыше 160 стр. машинописи), экземпляр которой хранится в Гомельском краеведческом музее.

За время боевых действий дивизия была награждена орденами Красного Знамени, Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого, получила после освобождения г. Гомеля в Белоруссии почетное название «Гомельской».

В 1-м томе воспоминаний Э.И. рассказал об истории формирования дивизии под Коломной, о ее боевом пути, подробно описав особо трудные боевые операции. Таковой была, например, операция по освобождению г. Гомеля. Так как немцы занимали позиции на высоком берегу реки Сож, бойцам предстояло форсировать реку в тяжелых условиях. После мощной арт. Подготовки наши части на рассвете на понтонных переправах под жестоким огнем противника постепенно переправлялись на другой берег, где завязались тяжелые бои. «Обеими сторонами были понесены большие потери. В штабе рассказывали, что в боях за Гомель на поле боя подобрано было более 10 тыс. трупов (наших воинов и фашистских). Я помню, как мы шагали к Гомелю, буквально переступая через трупы. 26 ноября 1943 г. нашими войсками был освобожден г. Гомель. Здесь мы хоронили наших товарищей.

Когда командующий фронтом К.К.Рокоссовский прибыл на наши позиции, посмотрел на высокий берег р.Сож, сказал: «Да, взяты неприступные высоты».

«Наша славная Гомельская дивизия… завершила свои боевые операции в Берлине. Две бригады (с частями которых находился как политработник и я) со 2-го по 8-е мая 1945 г. ликвидировали большую группировку противника: в лесах района Бендиш (300 км юго-западнее Берлина) сопротивлялось около 100 тыс. фашистов. В связи с отказом немецких генералов сдаться, сложить оружие пришлось нашим артиллеристам бить по квадратам, и только через несколько дней из леса вышли генералы и офицеры, а за ними около 70 тыс. солдат, сдавшихся в плен». На двух фотографиях в конце статьи запечатлены знаменательные моменты – 1. Офицеры Управления дивизии слушают срочное сообщение Совинформбюр о безоговорочной капитуляции Германии; 2. По приглашению генерала Зражевского офицеры встречают Утро Победы.

В рукописи Э.И.Моносзона «Боевой путь» подробно освещены многочисленные случаи подвигов наших воинов. В 1-м томе воспоминаний он привел некоторые из запомнившихся ему фактов. Там же он рассказал о своих боевых товарищах и о 10-летнем мальчике, бродившем в разрушенной белорусской деревне, который стал «сыном полка» и прошел с дивизией до Берлина, о том, как он принял участие в его дальнейшей судьбе.

Вернувшись из армии в Москву в октябре 1945 г., отец вновь продолжил работу в НИИ методов обучения Академии педагогических наук, сформированном на базе Государственного института школ, где он работал до ухода в армию. По роду работы Э.И. был связан со многими известными педагогами и психологами – А.А. Смирновым, А.Н. Леонтьевым, А.Р. Лурия, М.Г. Ярошевским и др. Со многими из них имел хорошие товарищеские отношения. В числе его многих научных работ книга «Становление и развитие советской педагогики. 1917 – 1987 г.г.». М., изд-во «Просвещение, 1987.

В юбилейный год 100-летия со дня рождения Эле Исаевича в журнале «Педагогика» №4, 2008 г., в разделе «Памятные даты» вышла статья его бывшего аспиранта, педагога, преподавателя Харьковского педагогического университета Б.Н.Наумова под названием «Э.И.Моносзон – человек эпохи (к 100-летию со дня рождения)».

Фото семьи Э.И. Моносзона 1937 года, которое он носил с собой всю войну:

Фото Н.Э. Фокиной и её мамы Александры Михайловны Монсзон:

Офицеры Управления 22-й арт. дивизии прорыва РГК слушают по радио срочное сообщение Совинформбюро о капитуляции Германии 9 мая 1945г. 2 часа 15 мин. Район Бендиша под Берлином:

Утро Победы. Генерал Зражевский и офицеры дивизии празднуют День Победы. Бендиш, 300 км юго-западнее Берлина. 9 мая 1945 г., 4 часа 55 мин

Эле Исаевич Моносзон. Май 1945 г.:

Автобиография Нелли Элевны Фокиной:

Я родилась 23 августа 1934 года в г. Горьком в семье педагогов – историков. 3 года жизни прошли в этом городе.

В 1937 г. моего отца перевели в НАРКОМПРОС РСФСР и мы переехали в Москву. Мы жили в общей квартире на ул. Карла Маркса (бывшая Старая Басманная), дом 22. В этом доме жили в основном сотрудники библиотеки им. В.И.Ленина. В нашей квартире жила сотрудница библиотеки Татьяна Ивановна Пащенко. Позже, когда я была уже школьницей, Татьяна Ивановна рассказывала мне о Вячеславе Михайловиче Молотове, который часто приходил в их отдел, заказывал литературу и работал с нею.

Во время Великой Отечественной войны Институт школ, в котором работали мои родители, был эвакуирован в г. Молотовск (б. Нолинск) на Урале.
Летом 1942 г. отец ушел на фронт, а мы с мамой в январе 1943 г. вернулись в Москву. Война шла параллельно с нашей жизнью, и мы это чувствовали каждодневно. В домах не было света, тепла. Мы все время слушали сводки Совинформбюро по радио, ждали писем с фронта, радовались каждой победе, каждому освобожденному городу.

В 1952 году я окончила школу №349 с серебряной медалью. Поступила в Московский городской педагогический институт им. В.П.Потемкина на отделение русского языка и литературы. У нас были замечательные преподаватели, и было очень интересно учиться. Я окончила институт в 1956г. Работала литературным редактором, а затем редактором в редакции истории в Издательстве АПН СССР, а затем в «Просвещении» до 1968 г.

В 1968 году перешла на работу в НИИ общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР в лабораторию психического развития подростков (руководитель Д.Б. Эльконин).

Первым моим исследованием было сравнительно-возрастное социально-индивидуальное исследование возрастных и индивидуальных особенностей развития личности младших школьников (в экспериментальной средней школе №91 г. Москвы). Параллельно проводила изучение развития моральных суждений младших школьников и подростков (в том числе и на этих же детях с 1-го по 8-й класс их обучения в школе). Последнее нашло отражение в моей кандидатской диссертации, успешно защищенной в 1978 году.

С 1982 г. в лаборатории психического развития младших школьников (руководитель В.В. Давыдов) проводила формирующий эксперимент по развитию нравственной сферы младших школьников (в виде условного учебного предмета и общественно полезной деятельности).

В 1990 году вышла на пенсию (в связи с болезнью мамы). С 1993 г. воспитывала внука.

Психолог Фокина Нелли Элевна (1939 г. рождения).

Перейти к другим рассказам о войне