Психотерапевт в социальном контексте

Выступление на юбилейной Школе Гильдии психотерапии и тренинга, посвященной 25-летию Гильдии 15.11.14:

Я начну вот с чего: когда-то я прочел у Э.Канетти¹ слова анонимного немецкого автора, который за неделю до начала 2-ой мировой войны сказал: «Все кончено. Если бы я действительно был писателем, я бы смог предотвратить войну». На первый взгляд здесь может показаться, что автор, по меньшей мере, сильно преувеличивает свою писательскую роль. Но Канетти понимает это иначе: «Неудивительно, что человек, имеющий дело со словами больше, чем кто-либо другой надеется на их воздействие». Война – это столкновение интересов. Чтобы люди согласились рисковать жизнью ради интересов, нужно проделать работу по трансформации реальности жизни. В том числе, через слова. И я подумал, что ведь и мы тоже работаем через слова. И значит у нас тоже есть своя роль и своя ответственность в этом.

Конечно, со времен этого анонимного автора прошло время, появились новые технологии и современные медиа делают возможными проекты конструирования мира (тоже при помощи слов) в которых происходит «полное стирание различий между ложью и реальностью. И именно такое неразличение [Ханна] Арендт считала наиболее опасным. В массовом сознании происходит странный сдвиг, в результате которого возникает то, что Арендт называла «дефактуализацией» (defactualization). Сами факты утрачивают абсолютную реальность. Даже смерть людей начинает казаться чем-то мнимым. То ли они были, то ли не были, то ли умерли, то ли исчезли в воздухе без следа; все начинает представляться только версией реальности, мнимостью»².

И это ведет к известной метаморфозе общественного сознания, вызывает пассивность, инертность.

Но поэты, писатели, композиторы продолжают пробуждать нас из этого опасного сна. На великопостных концертах в марте 2014 года мне довелось услышать «Плач Адама» Арво Пярта. Интервьюер спросил его: «Название связано с чем-то конкретным?». «Знаете, я не комментирую, как правило, свою музыку. Но в этой оратории, Вы правы, есть некая весть. О том, с чего все начиналось и к чему пришло. Мы – наследника Адама. Велика была его скорбь, когда он увидел своего сына убитым собственным братом Каином. И подумал он, говоря словами Священного Писания, что от меня расплодятся люди и заполнят всю землю. И образуют великие народы. И будут ненавидеть и убивать друг друга. И так оно и стало».

И вот мы с вами живем, и это дело каиново, оно тоже с нами живет, и мы должны с этим как-то быть. И в этом есть какая-то ситуация человеческая. Это «наши обстоятельства» (а в смысле Ортега–и-Гассета, «я – это я и мои обстоятельства» – это все наше «я»).

Как же нам с этим быть? Нам – профессионалам, психотерапевтам – потому что это и наше я.

Моя американская коллега, с которой я познакомился когда-то на семинарах Томаса Йоманса, Дайана Россман в 2007 году написала в письме (вы помните, в 2005 году в США был ураган Катрина, принесший многочисленные жертвы и разрушения): «При всем моем уважении к тем, кто до сих пор испытывает на себе последствия урагана в Новом Орлеане, как, впрочем, и к жертвам других природных и техногенных катастроф, я чувствую, что сама я и все мои современники живем в условиях постоянных бедствий. Бедствия эти либо надвигаются, либо происходят в данный момент или же только что минули, и мы переживаем их последствия, причем, все это происходит одновременно.  И не важно, идет ли речь об урагане внутри меня или снаружи, надвигается ли он или только прогнозируется, я вижу свою задачу  в том, чтобы сохранять равновесие и практиковать ясность мысли (присутствие), верность сердцу (преданность) и твердость воли (вовлеченность). Я стараюсь, как только могу».

И каждый из нас по-своему старается.

Мысль, сходную с мыслью Дайаны, я увидел в потрясающей лаконичности и точности высказывания Михаила Пришвина: «Ясность души, покой ее. Правда уст и поступков. Мужество». (Именно эти слова из пришвинского дневника 1937-го года выбиты на могиле замечательного художника Натана Альтмана, они с Ахматовой рядом похоронены в Комарово).

Как сохранить присутствие, равновесие, вовлеченность? Как противостоять «апокалиптическому сознанию», когда разум отказывается справляться с происходящими в мире изменениями и кажется, что все вокруг рушится? Я тоже задаю себе эти вопросы, и мне кажется, что многие из нас спрашивают себя о том же.

На самом деле за этими вопросами речь идет о профессиональной позиции. О качествах, которые нам как специалистам нужно развивать или культивировать в себе. И я хочу об этом поговорить с вами сегодня.

Есть несколько мыслей, которыми я бы хотел с вами поделиться, и я хочу рассказать вам о нескольких экспериментах. Один из них я начал лет 8 назад, и с тех пор проводил его во многих группах, но еще до сих пор его продолжаю. Я даже здесь несколько лет назад о нем рассказывал, но позволю себе о нем еще раз напомнить.

Суть этого эксперимента, кратко, в том, что на каком-то семинаре я предлагаю в группе практических психологов упражнение. Несложное упражнение, в котором приглашаю участников обратиться к своему детскому опыту и вспомнить то время, когда у них в жизни появилась проблема: когда возникло чувство что что-то с ними не в порядке, что-то не так как должно быть. В жизни каждого человека когда-то возникал такой момент. Я предлагаю участникам соприкоснуться с переживаниями, с чувствами, телесными ощущениями, связанными с переживанием появившейся в их жизни проблемы.

После этого я прошу их представить, что бы произошло, если бы они решились поговорить о своих переживаниях с другим человеком. И прошу участников представить, как это происходит.

А затем я задаю участникам несколько вопросов:

• Что потребовалось бы от другого человека, чтобы они могли решиться на такой разговор?
• Что им было бы необходимо получить от другого человека, чтобы такой разговор был возможен?
• Каким должен был бы быть этот человек, чтобы разговор с ним был настоящим исследованием того, что происходит в их жизни?

После этого я предлагал участникам поделиться своими представлениями о том, каким должен оказаться этот другой человек, чтобы после встречи с ним их состояние улучшилось. И просто записывал на доске то, что участники говорили. И тогда начиналось самое интересное. По мнению участников этот человек должен был бы: быть собой, быть открытым, спокойным, умеющим слушать, добрым, терпеливым, обладать чувством юмора, цельным, обладать жизненным опытом, не интерпретировать, не перебивать, настойчивым, сопереживающим, принимающим… Список продолжался и продолжался, но смысл его уже ясен. Я в десятках групп проводил это упражнение, но суть откликов добытых в результате этого маленького эксперимента не изменялась.

Всякий раз несколько моментов оказывались поразительными и заметными. Хотя аудитория всегда состояла из помогающих специалистов, ни разу никто не сказал о том, что человек, во время встречи с которым они смогли бы решиться на подобный разговор, должен обладать какой-то специальной подготовкой, повышать квалификацию, проходить супервизию или быть членом профессиональной ассоциации. Или Гильдии. Я здесь не хочу преуменьшать важности нашей профессиональной идентичности, но фактом было то, что качества, выделяемые участниками – чисто человеческие, а не какие-то специальные.

И все же, если присмотреться, эти качества очерчивают определенный круг человеческих способностей: этот «идеальный» человек выступал в роли союзника, на твоей стороне и поддерживал опыт, не пытаясь влиять на него. Когда кто-то поступает по отношению к нам подобным образом, мы ощущаем поддержку и прилив сил. Что еще интересно, ни разу никто из участников не сетовал на невозможность вызвать в себе подобный «идеальный» образ.

И, наконец, при размышлении над результатами этого маленького эксперимента легко обнаруживается неадекватность большинства программ подготовки специалистов. Они в основном направлены на освоение методик, техник или подходов и не заботятся о человеческой, общекультурной, моральной подготовленности подготовленности обучающихся. И это так, к сожалению. При том, что люди сами внутренне чувствуют нужное направление своего профессионального развития.

Если мы захотим продолжить наши размышления по поводу обучения техникам и методам, интересно посмотреть, как их возникновение связано с ситуацией в культуре. Возможно, тогда мы заметим, что их кажущаяся самоценность, на самом деле, опосредуется культурой. Т.е. культура является их форматирующим началом.

Профессор Чикагского университета Сальвадор Мадди как-то заметил, что исцеляющая сила того или иного подхода в терапии зависит от степени ее разрыва с доминирующей культурой («break in the dominant culture»): успех фрейдовского психоанализа в начале 20-го века был связан со скандалом, который он привнес в существовавший тогда пуританизм, фрейдовский успех был укоренен в этом разрыве; успех недирективной терапии обусловлен разрывом с одномерностью терапевтического стиля послевоенного времени в Северной Америке. Эта мысль о разрывах с  доминирующей культурой, обеспечивающих востребованность терапии очень интересна.

И она не нова.

Здесь можно вспомнить Мишеля Фуко, говорившего о феномене прерывности в культуре. «Прерывность – то есть то, что иногда всего лишь за несколько лет какая-то культура перестает мыслить на прежний лад и начинает мыслить иначе и иное»⁴. Нам с вами это знакомо по «перестройке».

Также можно вспомнить Михаила Бахтина, говорившего, что смысловые явления могут существовать в культуре в скрытом виде, потенциально и раскрываться только в благоприятных для этого раскрытия смысловых культурных контекстах последующих эпох, «большом времени».

С этой точки зрения может быть интересно посмотреть на то, какие именно подходы и направления являются в нашей стране наиболее востребованными. В советское время, в основном, это были манипулятивные техники вроде аутогенной тренировки, гипноза и других методов внушения и т.н. рациональной психотерапии (которая, по существу, состояла в переубеждении пациента). Психоанализ был запрещен. Соответствующая тому времени специальная литература отсутствовала. Практических психологов до 70-х годов вообще не было.
 
Успех относительно быстрого распространения на пост-советском пространстве экзистенциального и гуманистического подходов в психотерапии, возможно, объясняется реакцией на жестокость и ригидность советской системы.

Естественно, после распада СССР, у отечественных специалистов появилась возможность учиться самым разным подходам и направлениям терапии. И дальше подходы неизбежно будут меняться, поскольку в культуре будут меняться акценты. Но один такой акцент я хочу в этой связи здесь отметить.  Особенностью постсоветской психотерапии являлся непосредственный отклик на болезненные аспекты трансформационных процессов. После распада СССР ожили всевозможные ранее скрытые или подавленные конфликты. Что потребовало создания системы экстренной психологической помощи (в короткое время из единиц возникли сотни ТЭПП – причем это форма бесплатной помощи, так что объяснить такое распространение экономической составляющей не получится), началась активно проводиться работа с людьми с ПТСР: появились программы помощи ветеранам афганской и чеченской войн, началась работа с ликвидаторами последствий техногенных катастроф.

Одновременно, оказалось, что существовавшая в СССР система подготовки психотерапевтов никуда не годится. Поэтому стали возникать новые обучающие программы, появились новые центры, конференции, возник международный обмен, и т.п.  Это я к тому, что прерывность – это не плохо, это – культура подает признаки жизни. Это хорошо. Значит она жива.
 
И ещё одна ассоциация к идее прерывности в культуре, чтобы перейти к следующей мысли. Теперь уже у Кьеркегора находим: «Если в известном поколении начинает собираться буря, то показываются такие индивидуальности, как я»⁵. Помня о Кьеркегоре с его внезапным появлением, обратимся к следующему любопытному факту.

В 1968 году, французский психолог Марк Ришель задал вопрос: «Почему психологи?» Причиной этого вопроса послужило,  как он это назвал внезапное и «тревожащее распространение этого нового вида существ». Его французский коллега Дидье Делюэй (Didier Deleule), предложил очень радикальное объяснение этому феномену: распространение психологов объясняется тем фактом, что современное общество требует идеологии перемен, и психологи предоставляют ее. Психологи предлагают альтернативное разрешение социальных конфликтов, пишет Делюэй, пытаясь изменить индивидуума и сохраняя социальный порядок или, в лучшем случае, создавая иллюзию того, что если индивидуум измениться, то и социальный порядок тоже может измениться⁶. (Ну, на самом деле, можно с Делюэйем в этом поспорить. Все-таки изменения в отдельном человеке, изменения в группе – ведут к более широким изменениям в социуме. Этот феномен называется параллелизмом.)

Интересно время этого диалога – 1968 год. Если вы помните историю, тогда Франция переживала сильнейший социальный кризис. Причем, на первый взгляд он казался необъяснимым. Он зародился в студенческой среде на фоне, казалось бы, полного благополучия. Франция того времени являлась самой могущественной в экономическом отношении европейской страной. Возникшие внезапно студенческие волнения привели в конечном итоге к смене правительства, отставке президента и к большим социальным переменам во французском обществе. (Здесь можно параллели с современностью провести). И именно в это время Марк Ришель пишет о внезапном и, как он говорит, «тревожащем распространение этого нового вида существ» – психологов.

Почему я вспомнил сейчас об этом эпизоде: можно сказать, что мы в нашей стране тоже переживаем сейчас стихийное распространение психологов, интерес к этой сфере деятельности в последние годы серьезно возрос. Пример тому – фестиваль «Планета людей» в Москве в апреле 2011. Тогда всего за несколько дней фестиваля в нем приняли участия тысячи человек. Очевидцы до сих пор находятся под ошеломляющим впечатлением от людских толп, бегущих в аудитории, чтобы занять свободные места на тренингах и семинарах. В России в последние годы наблюдается очевидный рост количества людей, стремящихся получить психологическое образование. Я знаю, что многие обучающие центры в Петербурге в этом году приняли вдвое больше желающих учиться, чем еще год назад (Институт «Гармония» и, по моим сведениям, также и ИМАТОН). Если провести параллель с Францией, возможно, это также свидетельствует о назревании необходимости перемен в нашем обществе. Подобные процессы происходят в культуре на полевом, форматирующем уровне. И, возможно, говорят о роли психологов в процессах социальной трансформации.

Говоря о роли психологов в социальной трансформации, я хочу провести еще одну параллель – между психологами и педагогами, и для этого обращусь к опыту замечательного бразильского педагога Пауло Фрейре⁷. Согласно его представлениям, а он занимался обучением обездоленных неграмотных людей, обучение грамотности  включает в себя не только обучение чтению слов, но, также, «чтению мира». Это требует включения критического сознания (conscientização). Люди учатся «читать свой мир», чтобы действовать как субъекты в создании демократического общества.

Я хочу подчеркнуть, что Фрейре направлял процесс обучения не на приобретение новых знаний о предмете, а на изменение у людей сознания своего бытия и своей внутренней установки в отношении к миру. Это же самое справедливо и в отношение психотерапии. Люди в процессе терапии обретают более глубокую связь со своим опытом, ими теперь сложнее манипулировать, они становятся более независимыми – я не говорю о культе индивидуализма – я имею в виду способность людей соотноситься со своим внутренним миром. Благодаря этому люди становятся ближе к самим себе.

Тут возникает вопрос: возможно ли оценить эффективность терапии. Я говорю «люди обретают более глубокую связь со своим опытом» или «становятся ближе к себе». Но как это подтвердить? Как это доказать?


Эффективна ли терапия

Ирвин Ялом вспоминает случай, положивший конец его интересу к научным исследованиям в области психотерапии. В процессе подготовки своей знаменитой монографии «Групповая психотерапия» он сам организовывал и проводил множество исследований и экспериментов, результаты которых отражались в многочисленных публикациях в научных журналах. Вскоре после издания книги он решил разработать и провести новое серьезное исследование, которое позволило бы измерять и оценивать эффективность индивидуальной психотерапии.
    
Он набрал большое число пациентов и организовал с каждым из них три полуструктурированных интервью – до начала терапии, через три месяца после начала и затем еще раз через шесть месяцев. Для проведения интервью он пригласил опытного психотерапевта, в задачу которого входило всякий раз фокусироваться на представлениях пациента о том, в чем он или она видит основные проблемы своей жизни, и как он или она оценивает степень нарушений и трудностей, связанных с каждой из этих проблем. Все интервью записывались на видео.

Далее, для участия в этом исследовании Ялом подобрал группу опытных терапевтов со стажем работы от 10 до 15 лет, в которую вошли самые известные специалисты, практикующие в районе Стэнфордского университета. Каждый из них согласился приехать для просмотра всех трех записанных на видео интервью с тем, чтобы затем дать свою профессиональную оценку степени выраженности проблем у пациентов до начала терапии, через три и, соответственно, через шесть месяцев от начала ее проведения.

Ялом возлагал огромные надежды на это исследование, отобранные им психотерапевты были не просто отличными специалистами – это были лучшие из лучших. Но произошло непредвиденное. Результаты их оценок никак не коррелировали друг с другом: то, что одним оценивалось как прогресс, другой видел как отсутствие динамики, третий, как ухудшение, и т.п. Это было просто невероятно. О публикации таких результатов не могло быть и речи. Ни одно научное издание не захотело бы опубликовать результаты такого «провального» исследования. Но, говорит Ялом, это было то самое исследование, когда он впервые поверил результатам. И потерял интерес к исследованиям. Вместо этого у него появился интерес к написанию психотерапевтических романов, которые помогают читателю погрузиться во внутренний мир клиента и психотерапевта и, таким образом, исследовать психотерапевтические отношения изнутри.


В заключение, ещё об одном эксперименте

Я хочу возвратиться к теме развития профессиональной позиции. Летом этого года я прочел эссе⁸, автор которого говорит о структуре как о конструкции. В качестве примера такой конструкции она приводит китайский иероглиф «слушать», который структурирован (сконструирован) таким образом, что включает в себя «уши», «глаза», «разум» и «сердце»⁹. Если мы будем понимать слушание таким образом, то обнаружим, что когда мы действительно слушаем собеседника, мы слушаем собою целиком, а не только ушами. Видение структуры, таким образом, оказывается очень важным для понимания сути явления.

В этом эссе также была ссылка на статью 1983 года «Структура эмпатии»¹⁰ которая, по мнению автора эссе, как раз предлагает такую конструкцию, выделяя блоки, из которых построено здание эмпатии. Я хочу на этой статье остановиться подробнее. В ней представлены результаты факторного анализа шкалы эмпатии Хогана. Исследователи выделили четыре базовых личностных блока, составляющих структуру эмпатии:

• уверенность в себе в социуме (Social Self Confidence);
• уравновешенность (Even Temperedness);
• сензитивность (Sensitivity);
• неконформность (Nonconformity).

Давайте теперь посмотрим, из чего состоят эти «строительные блоки» эмпатии, какие утверждения оказались ключевыми для каждого из этих базовых блоков.

Уверенность в себе в социуме:

• «я обычно активен на вечеринках»
• «у меня талант оказывать влияние на людей»
• «думаю, обычно я лидирую в своей группе»

У лиц с высокой эмпатией с этими и подобными утверждениями положительная корреляция.

Уравновешенность:

• «обычно я спокоен и меня нелегко расстроить»
• «обычно я не злюсь»

С этими утверждениями положительная корреляция

• «я иногда беспричинно раздражаюсь»

С этим утверждением отрицательная корреляция.

Но это ведь очевидно. Интересно другое, вышеприведенные два фактора оказались менее значимы, чем последующие два. То есть, критичными в структуре эмпатии являются сензитивность и неконформность. Остановимся на них подробнее:

Сензитивность:

• «я пробовал писать стихи»
• «мне нравится поэзия»
• «я видел такие грустные вещи, что готов был расплакаться»   

С этими и подобными утверждениями положительная корреляция

• «мне безразлично, что другие обо мне думают»

С этим утверждением - отрицательная корреляция.

Неконформность:

• «неподчинение правительству невозможно оправдать»
• «обязанность гражданина - поддерживать свою страну, права она или нет»
• «мне нравится, чтобы у всего было свое место и чтобы все было на своем месте»

С этими утверждениями - отрицательная корреляция

Я на этом моменте хочу немного задержаться, поскольку мне в этом видится проявление одного очень важного профессионального условия. В то время, в 1983 году, когда это исследование проводилось, еще не были распространены понятия Фонагю (Fonagy) «метакогниция» и «менталлизация». По сути, менталлизация – это способность видеть себя снаружи, а другого изнутри. Мне кажется эту способность нужно развивать не только на личностном уровне, но и на уровне культуры тоже. Нам необходимо учиться видеть культурное поле не только изнутри, но и снаружи. Чтобы мы могли «читать мир». Чтобы мы могли сознавать и отражать контекст, в котором мы с клиентом находимся. Нам для этого нужно проделать над собой определенную работу. Нам необходимо «критическое сознание».

Развитие такой способности ассоциируется у меня с мыслью Мераба Мамардашвили о том, чтобы учиться быть, как он это выразил, «шпионами неизвестной родины» . Мы должны быть любопытными и все ставить под сомнение. «Радикальное сомнение», говорит Мамардашвили. Это, по его мнению, характеризуют ситуацию «шпиона неизвестной родины»¹¹. Потому что перед нами – тайна, неизвестность. Поэтому, как говорил Марсель Пруст, нам необходимы «антенны недоверия», «антенны подозрения». Мы восстанавливаем целостность по клочкам, по обрывкам. Так что – сомневайтесь. Заботьтесь об этом. И не бойтесь противоположностей. Приглашайте их.

Наша задача – создавать пространство, в котором люди могли бы измениться. И, я здесь снова сошлюсь на Пруста, нам не стоит бояться зайти слишком далеко, потому что истина находится еще дальше.  

Ну, чего бы пожелать нам с вами в заключение? Читать стихи. Слушать музыку. Ценить беспорядок. И не стесняться проявлять свои чувства.

Литература:

1. Цит. по: Бло, Ж. Миф о «традиционных врагах». Курьер. Август, 1987.
 
2. М. Ямпольский "В стране победившего ресентимента". Цит. по: http://www.colta.ru/articles/specials/4887 от 06.10.2014.

3. М.М.Пришвин. Дневники 1937. Часть II. Цит. по: http://www.fedy-diary.ru/?page_id=5430 от 22.08.2014.

4. М. Фуко. «Слова и вещи», изд. A-cad, СПб, 1994, с. 85

5. Цит. по К. Ясперс «Разум и экзистенция», М.: Канон +б 2013, с. 34.
 
6. Martin-Baro, I. Writing for a Liberation Psychology, 1994, p. 37.

7. “Пауло Фрейре и народное образование Бразилии”. Цит. по: Адукатар. № 3 (6), 2005. http://adukatar.net/wp-content/uploads/2009/12/A4_6_pages_37-38.pdfот 05.10.2014.

8. Jamison L. The Empathy Exam. Graywolf Press. 2014. P. 21-22.
9. См: http://webinarmarket.ru/blogs/mariatodos/2012/10/25/mariatodos_454.html от 8.11.14.

10. The Structure of Empathy. Johnson, J., Cheek, J., Smither, R. Journal of Personality and Social Psychology, 1983, Vol. 45, No. 6, 1299-1312.

11. Мамардашвили, М. Психологическая топология пути. РХГИ. Журнал «Нева». СПб. 1997. С. 77-79.

Александр Анатольевич Бадхен - директор Международной школы психотерапии, консультирования и ведения групп Института «Гармония». В 2014 году вышла книга Александра Анатольевича Бадхена «Лирическая философия психотерапии».