К 75-летию начала Великой Отечественной войны. Рассказы читателей газеты:
В воскресенье 22 июня я четко помню себя гулявшей на «черном дворе» нашего дома, когда услышала как взрослые говорят друг другу одно слово «война». Я побежала домой сказать маме это слово. Так получилось, что отца в это время не было в Москве. Рано утром он поехал на грузовике отвозить вещи на дачу. Он вернулся, когда еще было светло и загудели и засигналили машины. Папа скомандовал «В бомбоубежище» и мы побежали к лестнице. Но ее страшно трясло. Тогда мы побежали на другую, ведущую к черному входу. В нашем подвале, теперь бомбоубежище папа сидел, а я стояла у него между ног. Мне было стыдно, что у меня очень сильно дрожали ноги. А уже 23 июня рано утром я провожала папу до конца нашего переулка. Он добровольцем уходил в ополчение. А когда возвращалась, увидела на воротах нашего двора плакат. На нем были изображены собаки с надетыми большими фуражками. Там же было написано: «Смерть немецким псам». Мне стало очень страшно. Я испугалась, что эти собаки могут съесть моего папу.
Прошел месяц и я взрослела. У меня появилась обязанность. Проходя как то вечером по коридору, я увидела свет в окне Кремля. У аппарата я нашла номер телефона и попала в Кремль. Штору закрыли и свет исчез. Тогда я взяла на себя обязанность следить за светомаскировкой и охранять Кремль.
Первым учителем жизни была моя двоюродная бабушка. Мама звала ее тетей, и я с рождения восприняла это как имя собственное. На работе ее звали Марией Григорьевной, во дворе, между собой – «Святой Марией» или «женщиной с книгой». Тетя Маня сшила мне маленькую санитарную сумочку с красным крестом. В нее клалось печенье на случай длительной бомбежки. Во время тревоги она отводила меня в бомбоубежище, а сама поднималась на крышу, чтобы как медсестра оказывать помощь раненым.
В один из дней бомба попала в соседний дом, нас тряхануло, погас свет, и началась паника. В темноте все бросились к выходу с криком, что нас завалило. Я осталась стоять на месте. До сих пор я буквально вижу темноту вокруг меня. Плача все снова вернулись, так как дверь действительно не открывалась. Я не плакала. Я верила и представляла, как сейчас моя Тетя ловит фугаски на крыше и перевязывает раненых. А я - ее девочка и должна себя вести так же, ведь недаром на мне санитарная сумочка. В темноте, ощупью я дошла до столика, на котором стояла бутыль с валерьянкой, ощупью налила ее в стакан и пошла на звук самых громких рыданий. Я тоже дежурила, только не на крыше, а в подвале.
Воздушные тревоги, которые начались с первого дня войны и все усиливались, стали более длительными, вокруг нашего дома рушились дома и мы стали на ночь уходить на ночевку в метро «Библиотека Ленина» А возвращаясь, высматривали последствие ночной бомбежки. Все это воспринималось как что-то само по себе разумеющееся.
В конце июля моей маме заявили, что детей необходимо эвакуировать из Москвы. Поэтому день моего рождения я встречала в теплушке, увозящей меня из Москвы. Я помню станцию, куда нас привезли. Она называлась «Сарайгир», а оттуда на телегах в село «Матвеевская» челябинской области. Там началась моя борьба за честь Москвы. Все говорили, что Москву уже захватили немцы, но чтобы не было паники об этом не сообщают. Я каждый вечер сидела у репродуктора, дожидаясь и с трепетом слушала бой кремлевских курантов. А на следующий день распространяла всякими способами сообщение о том, что Москва не сдается: куранты бъют! И Москву защищает мой папа.
Лето кончилось. Маме и моим бабушкам работать было негде. Мы начали голодать. Поэтому мамин брат, которого эвакуировали вместе с заводом, вызвал нас в Омск. Там началось мое сознательное боевое детство.
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать