Опыт индивидуального восприятия исторической живописи (на примере произведений В. Сурикова)

В Государственном Русском музее проходит выставка, посвящённая 175-летию русского художника Василия Сурикова. Работам этого мастера я уделяю особое внимание, когда обращаюсь к теме индивидуального восприятия художественного произведения. У слушателя может возникнуть вполне логичный вопрос: «Какое может быть индивидуальное восприятие исторической картины, тем более такой хрестоматийно известной, как, например, “Боярыня Морозова”»? Исторический жанр в искусстве предполагает определённые знания. На них построен сюжет. Но вот перед нами художественный образ, который вмещает в себя помимо видимого, изобразительного, и то, что порою невыразимо. В любом виде искусства есть эта важнейшая составляющая, которая будит в нас именно наши индивидуальные ассоциации, ощущения и пр. душевные переживания. И эти переживания живут в нас долго, воздействуя на наш внутренний мир и производя в нас невидимую, но важную работу. И стоя перед масштабными полотнами великого русского живописца, невольно задаёшься важнейшим вопросом: а что представляет собой подобного рода искусство для нашего современника, помимо того, что повествует о важных исторических событиях языком живописи? Каково значение этого искусства для человека не всегда подготовленного, но открытого диалогу с художественным произведением?

В первом же зале на вас наплывает чёлн Степана Разина. И это не фигура речи. Он действительно одним краем пытается выбиться за пределы холста. Полотно размером во всю музейную стену поражает своими масштабами (318х600 см). И эти масштабы переживаются чуть ли не физически. Ощущение тяжести корабля с массивными тесаными бортами дополнено напряжённым движением мускулистых гребцов. Сам атаман выглядит богатырём, вальяжно развалившимся на ковре, который заметно проминается под тяжестью его тела. Всё мощно, грандиозно и тяжело. Ощущение тяжеловесности не покидает, пока не отойдёшь от картины.

И это ощущение физически тяжёлого, увесистого присутствует и в картине «Боярыня Морозова», где полозья так вдавились в снег, словно везут тяжелейшую ношу. В «Покорении Сибири Ермаком» лодки под людьми так накренились, что вот-вот зачерпнут воды. И вообще при взгляде на эту слитую в единый организм группу людей непонятно, как они там удерживаются и на чём. У Сурикова нет лёгкости в картинах, в них всё приближено к материальности. Ощущение этой материальности, я думаю, имеет ещё особый смысл — приблизить зрителя к происходящему, сделать его на краткий миг участником изображённых событий.

С этим связано и пристальное внимание художника к изображению человеческих эмоций, которых можно увидеть в одной только картине множество. Не было, к сожалению, на выставке картины «Утро стрелецкой казни». Вот уж где толпа народная живёт и дышит, страдает, проклинает и молится. И каждому персонажу Суриков уделяет внимание. Для него это не просто толпа, а народ во всём многообразии сословий, возрастов и характеров. Это народная жизнь, сведённая мастером до масштаба картины. В том же «Утре стрелецкой казни» она, словно река, разливается от собора Василия Блаженного. И это река жизни и боли народной. А власть, в противопоставление, представлена довольно скупо, неподвижной группой людей во главе с Петром.

В картине «Боярыня Морозова» народ изображён во всём разнообразии своих отношений к опальной боярыне. Здесь мы не наблюдаем этого единства. Все переживают по-разному. Сани разбили толпу на два фланга. Раскол выражен этим недоумением, отсутствием единого взгляда на происходящее событие государственного масштаба. Но здесь ведь есть и центральная фигура — сама боярыня. Её невозможно не заметить. Она композиционно и колористически выделена. Она одна здесь тверда в своём убеждении и непоколебима. Её вера подкупает. Эта вера сродни вере первых христиан. И этот сюжет понятен вполне любому человеку, даже не знакомому с историей церковного раскола.

Картина «Взятие снежного городка» посвящена народной забаве, но и в ней не найдёшь лёгкости. Всё материально — и буйный, несущийся на зрителя конь, и комья снега, разлетевшиеся от удара его копыт. Пройдя все залы, начинаешь понимать, что всё, в общем-то, на своём месте и эта богатырская мощь вполне тебе знакома. Ею пронизан весь наш древнерусский былинный эпос. И стоя у картины «Переход Суворова через Альпы», я невольно задала себе вопрос, как совершился этот поход измотанными сражениями солдатами во главе со стареющим тщедушным полководцем? Через горы, в лютую стужу, с тяжёлыми орудиями. И сейчас я понимаю, что все эти картины наполнены духом этого страдающего, умирающего, сражающегося, но не сломленного, несокрушимого, сильного народа. И в этом-то и сила самих полотен, всегда злободневных в своём высоком и всеми ощутимом чувстве причастности этому великому народу.