С какими вызовами столкнулось человечество во время пандемии коронавируса? Почему мы переживаем эпидемию COVID-19 во время эпидемии нарциссизма? Какие есть стратегии переживания травмы и как добиться посттравматического роста? Об этом и многом другом рассказала Алла Борисовна Холмогорова, доктор психологических наук, декан факультета консультативной и клинической психологии, заведующая кафедрой клинической психологии и психотерапии Московского государственного психолого-педагогического университета.

Доклад Аллы Борисовны «Переживание коллективной травмы пандемии: попытка осмысления» прозвучал на II Международной конференции по консультативной психологии и психотерапии «Консультативная психология: вызовы практики», посвященной памяти Ф.Е. Василюка. Предлагаем читателям ознакомиться с сокращенной расшифровкой доклада.

Профессиональный ответ на коллективную травму пандемии, попытка ее осмысления — это один из главных вызовов, которые стоят перед нами. В книге «Психология переживания» 1984 года Федор Ефимович Василюк наметил идеи, которые будут нужны нам, чтобы осмыслять те вызовы практики, с которыми мы сталкиваемся.

Мы выделяем 10 угроз для психического здоровья во время пандемии:

1. угроза заражения;
2. противоречивость информации относительно размера угрозы и прогнозов улучшения ситуации;
3. неопределенность ситуации, невозможность долгосрочного планирования;
4. финансовые риски и нестабильность;
5. социальная изоляция, невозможность непосредственного общения со многими людьми;
6. разрушение привычного образа жизни и привычных стереотипов поведения;
7. вынужденное нахождение дома в постоянном контакте с одними и теми же людьми;
8. гиподинамия, статическое напряжение мышц из-за сидения за экраном;
9. нарушение режима дня и ухудшение качества сна;
10. разрушение привычных копингов со стрессом и утрата привычных источников удовольствия.

Стресс накапливается — мы живем с этими угрозами уже больше полугода. Ситуация превращается в кризисную и еще больше обостряется во время второй волны пандемии.

Варианты непродуктивного переживания этих угроз, которые являются мишенью психотерапевтической помощи:

• введение новых ритуалов охранительного поведения, постоянный поиск информации о рисках, негативные предсказания, тревога, паника;
• постоянное обсуждение негативной информации в чатах и разговорах;
• руминирование в связи с утраченными планами и возможностями;
• трудности обращения за помощью, трудности изменения привычных запросов и трат;
• чувство одиночества, ненужности, пассивность, ожидание инициативы от других людей;
• хаос, недовольство собой, растерянность;
• чувство раздражения, ловушки, склонность обвинять или испытывать чувство вины;
• болевые ощущения, усталость, раздражение;
• падение продуктивности, самообвинения;
• употребление алкоголя и наркотиков, переедание, проблемное пользование интернетом.

Что же я имею в виду, когда говорю о коллективной травме? Мы видим проблему расщепления общества и сознания людей — разрушение нарциссических защит.

Мир изменился и перестал быть хотя бы относительно стабильным и понятным, прогнозируемым. Мир раскололся на ковид-диссидентов, сторонников теории заговора и тех, кто видит реальную угрозу и стремится соблюдать все предписания.

Многие люди в состоянии амбитендентности, как при шизофрении, — при встрече со знакомыми хочу обнять и одновременно отшатываюсь. Многие потеряли опору и не доверяют никакой информации, но при этом постоянно ищут ее в интернете.

Виртуальное общение вытесняет реальное и нарушает чувство реальности, порождает иллюзии восприятия. Стало невозможным долговременное планирование, снижается возможность контроля над ситуацией и чувство безопасности.

Мысли о возможном заражении и смерти своей и близких возникают у многих людей.

Об источниках повышенной тревоги и страха смерти в современной культуре писали и пишут представители экзистенциального направления. Такая работа в 2003 году была написана и мной — «Страх смерти: его культуральные источники и способы психологической работы».

Можно выделить следующие источники страха смерти:

• отрицание идеи конечности существования: почти все кладбища вынесены за пределы города, оркестры больше не играют во дворах, когда человек уходит, как это было в моем детстве. Люди стараются не заметить, как писал Бунин в повести «Господин из Сан-Франциско», что рядом кого-то не стало;
• всемогущий контроль и непереносимость неопределенности — это такая нарциссическая защита, когда кажется, что можно отрицать конечность существования и претендовать на вечную жизнь, на бессмертие;
• нарциссический перфекционизм — концентрация на себе, своих промахах и достижениях;
• отсутствие истинной близости с другими — важнейшего источника подтверждения нашего существования и идентичности.

Получается, мы переживаем эпидемию ковида во время эпидемии нарциссизма? Думаю, да.

Об эпидемии нарциссизма пишут давно. Книга «The narcissism epidemic: living in the age of entitlement» («Эпидемия нарциссизма: жизнь в эпоху права») вышла в 2009 году, ее авторы — Джин Твенж, профессор Калифорнийского университета в Сан-Диего, и Кит Кэмпбелл, профессор Университета Джорджии. Они приводят интересные данные о невероятном росте положительных ответов в опроснике нарциссизма: процент молодых людей, согласных с утверждением «Я важная персона», вырос с 12% в 1963 году до 80% в 1992. Авторы отмечают, что с 60-х годов число использования личных местоимений «я», «мне» выросло на 42%, а употребление местоимений «мы», «нас», наоборот, снизилось.

В книге «Психология переживания» Федор Ефимович пишет: «…человек всегда сам и только сам может пережить события, обстоятельства и изменения своей жизни, породившие кризис. Никто за него этого сделать не может, как не может самый искушенный учитель понять за своего ученика объясняемый материал».

И в связи с этим очень важно нам, как профессионалам, рассматривать проблемы непродуктивной внутренней работы, совершаемой в кризисной ситуации. Федор Ефимович Василюк говорит о пере-живании-деятельности — процессе, направленном на поиск новых смыслов и новых опор в изменившемся мире. Могут быть и другие способы переработки этой травмы:

• отрицание и отказ от пере-живания с попыткой сохранить прежние стереотипы;
• протест и отказ от пере-живания, вместо этого поиск объекта для обвинения и агрессии;
• пере-жевывание-без-деятельности — дурная рефлексия, или руминирование.

Осмысляя вызовы пандемии, мы можем сказать, что огромный удар был нанесен по психическому здоровью медицинских работников. Первые исследования в Ухане показали, что 50% врачей и медсестер сообщили о выраженных симптомах депрессии и тревоги, 70% жалуются на острые симптомы дистресса.

МГППУ совместно с Научно-исследовательским институтом скорой помощи им. Н.В. Склифосовского начал серию исследований. Мы провели сравнение показателей выраженности депрессии и тревоги по месту и специфике работы (март-апрель).

Мы видим, что у врачей, которые непосредственно работают с коронавирусом, состояние тяжелее: уровень депрессии и тревоги выше.

Среди факторов, которые помогают врачам и медперсоналу держаться, важное место занимает поддержка близких людей, семьи, общества.

Трудная ситуация может быть источником психической дезадаптации. Наша задача — помочь трансформировать ее в источник для личностного роста. В моей практике растет число обращений за помощью с экзистенциальным запросом. Когда началась пандемия, мы постарались отреагировать и запустили на факультете консультативной и клинической психологии МГППУ несколько проектов: «Истории из жизни наших бабушек и дедушек» и «Истории, которые помогают жить». Мы вспомнили тяжелые ситуации из прошлого наших родителей, дедушек и бабушек, как они мужественно их перенесли. И эти истории стали внутренними опорами для нас и наших клиентов.

Теория посттравматического роста, которую предложили в 90-х американские исследователи из Университета Северной Каролины Р. Тедески и Л. Кэлхоун, сейчас приобретает особую роль, мы можем использовать ее как ответ на вызов коллективной травмы пандемии.

Посттравматический рост (ПТР) — это процесс позитивных изменений, которые возникают в результате жизненного кризиса (развитие ранее не приоритетных и приобретение новых свойств и качеств взамен утраченных). Но возникают они не просто так, а благодаря активной, осознанной позиции человека, который подвергался влиянию стрессовой ситуации (R.G. Tedeschi, L.G. Calhoun).

Изменения идут в разных сферах: отношение к другим, новые возможности, сила личности, духовные изменения, повышение ценности жизни.

Ядро посттравматического роста:

1. принятие;
2. поиск смысла и позитивное переопределение (как писал Франкл, вместо вопроса «За что мне это?» возникает вопрос «Зачем мне это?»);
3. новая система отношений с миром и окружающими.

В диссертационном исследовании А.И. Сергиенко, посвященном посттравматическому росту родителей детей с ОВЗ, выполненном под моим руководством, а также в не опубликованном еще исследовании по материалам дипломной работы С. Ахмедовой мы рассмотрели, что обычно мешает посттравматическому росту:

• убеждения в негативном отношении и высокой критичности людей;
• стремление к избеганию проблем и изоляция от людей;
• жизнь в режиме неблагоприятных социальных сравнений с другими людьми и детьми;
• фиксация на ошибках и собственном несовершенстве (перфекционистский когнитивный стиль);
• глобализированное негативное мышление;
• руминативное мышление.

Способствует ПТР:

• убежденность преимущественно в доброте окружающего мира;
• позитивное переопределение: поиск ресурсов в новой ситуации, поиск новых связей и новых возможностей для развития;
• отказ от сравнения с другими, сравнение с самим собой при ориентации на зону ближайшего развития;
• умение замечать незначительные сдвиги — выделение положительного;
• «конкретно-ситуационное мышление»;
• радикальное принятие вместо постоянных сожалений о несбывшемся.

Важно рассмотреть различные конструктивные и деструктивные копинги со стрессом в ситуации самоизоляции. К первым, в частности, относятся рефлексия, связанная с посттравматическим ростом, ко вторым — руминативное мышление, ведущее к депрессии

Ситуация самоизоляции — дистресс, который инициирует процесс руминации как попытки копинга с новым стрессом и своим состоянием. Руминирование — это автоматический когнитивный копинг, связанный с мысленным обращением к травме и проблемам, вызванным ею, тесно связан с риском депрессии.

Конструктивная рефлексия отличается от руминации принятием ситуации и выработкой конкретных способов действия по решению конкретных проблем, осознанным регулированием процесса размышлений о травме и о ее влиянии на жизнь.

Конструктивная рефлексия играет ключевую роль в тестировании реальности и помогает принять ситуацию, перейти к планированию «здесь и сейчас». Что я могу сделать конструктивно: осознание и использование эффективных способов организации своей жизни и помощи другим.

В условия хронического стресса возможны два возможных пути трансформации личности — деструктивный и конструктивный.

Деструктивный:

• убеждения и стратегии поведения не позволяют адаптироваться к новым условиям жизни, преобладают негативное селектирование информации и глобализация проблем;
• возможные последствия — депрессия, ПТСР;
• стремление вернуться к прежнему образу жизни и тоска по нему без учета неизменности новых обстоятельств, жизнь в иллюзии, что ничего не происходит.

Конструктивный:

• убеждения и стратегии поведения помогают совладать с переживаниями, вызванными травмой: поиск ресурсов и конкретные действия;
• возможные последствия — посттравматический рост;
• принятие неизбежности изменений и перестройка образа жизни и отношений с окружающими: переоценка, которая позволяет построить новый жизненный мир исходя из новых реалий.

Я вижу опасность некоторых рекомендаций по преодолению вызовов пандемии в том, что часто делается акцент на самосовершенствовании. Действительно, саморазвитие — это очень важная задача. Но концентрация на себе, на своих достижениях — это еще один шаг к нарциссизму.

Что позволяет сохранять психическое благополучие при самоизоляции? Важность заботы о других, качества отношений с близкими и ценность человеческой близости.